Сейчас Глазунов казался ему существом могущественным, властным, почти всесильным. Ведь он с расстояния почти в километр мог дотянуться пулей до человека и превратить его из живого в мертвого.
Холодок пробежал по спине диспетчера.
– Поехали, может, а?
– Посиди еще немного, послушай. Мне и поговорить-то не с кем. Я, думаешь, почему баб к себе не вожу? Прикинь. Один живу в квартире, а не вожу. Проболтаться во сне боюсь. Понял? Я бабу отымею и не к стенке храпеть заваливаюсь, а сразу за дверь, чтобы не спать с ней.
Над головой Шурика, жужжа, закружилась оса. Диспетчер принялся нервно отмахиваться, но насекомое кружилось все ближе и ближе. Глазунов смотрел на эту сцену, скосив глаза. Шурик хоть и дергался, но справиться с назойливым насекомым не мог. Глазунов выбросил вперед левую руку, пальцы хлопнули по ладони. Назойливое жужжание прекратилось, Глазунов протянул ладонь: на линии жизни лежала раздавленная оса с помятыми крыльями. Лапки еще шевелились.
– Вот видишь, и мы с тобой, Шурик, точно так – жужжим, нападаем, ужалить норовим, а нас кто-нибудь хлоп – и раздавит, только кишки через задницу полезут. Вот как у нее, смотри, что нас с тобой ждет.
Глазунов стряхнул осу, вытер руки о джинсы.
– Ее пугай, не впервой, – произнес Шурик.
– Не впервой – это точно. Но тогда я хоть знал, кого валить придется. А теперь ни ты не знаешь, ни я. Только телефон, суки, через тебя передали, по которому мне инструкции дадут. Вот и все.
– Какая разница? – заморгал глазами диспетчер.
– Лишние мы с тобой, Шурик, в этой игре.
– Чего ты боишься? – заерзал Шурик. – Бабки мы уже взяли, значит, работу надо сделать.
– Вот и я думаю, работу сделать придется. А потом нас с тобой сделают.
– Ой, брось, Глазунов, вечно ты панику сеешь. Если бы меня хотели…
– Что?
– Ликвидировать. То уже давным-давно я бы не ходил по этой земле, – Шурик топнул ногой.
– Все когда-нибудь кончается, – отчеканил фразу Павел Глазунов. – Ведь те, кого мне придется убить, еще тоже не знают, что ходят по земле последние дни, не ценят своего счастья.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю. Иногда я себя на место своей жертвы ставлю. Нельзя это делать, вредно для психики, но приходится.
– И что чувствуешь? – с каким-то прямо-таки иезуитским интересом спросил Шурик.
– Чувствую, как кровь в жилах стынет, уши закладывает, и глаза сами закрываются. Потому баб валить никогда не соглашался.
– Ладно тебе, поехали отсюда.
– Что ж, поехали. А веревка у тебя есть?
– Зачем? – насторожился Шурик.
– Коробку связать, чтобы вдруг не раскрылась.
– А-а, для этого…
– Ты что подумал – тебя повесить?
– Зачем тебе меня вешать, ты же еще деньги не все получил.
– Вот и я думаю, что повесить тебя, Шурик, всегда успею, – голос Глазунова был серьезный, настолько, что сердце в груди Шурика застучало с перебоями. – Да шучу я, не боись. Дай бог, не последнее дело с тобой проворачиваем. А если последнее, то поделом нам с тобой.
Шурику после этих разговоров, странных и пугающих, хотелось сказать:
«Последнее дело с тобой, Глазунов, больше никогда ты даже голоса моего не услышишь в телефонной трубке».
Но вместо этого довольно бодро, как диктор FM-радиостанции, проворковал:
– Конечно, конечно! Что ты, Глаз, я же без тебя как без рук. У меня в машине скотч есть.
– Это хорошо.
Павел заклеил по периметру коробку широкой прозрачной лентой, встряхнул ее. Ничего не звенело и не бренчало.
– Видишь ты, – сказал Павел опуская коробку на заднее сиденье, – научили-таки в армии предосторожности, ничего даже не бряцает.
Всю дорогу до Капотни мужчины молчали, настороженно выжидая.
– Куда тебя, к дому?
– Зачем же к дому, вот тут стань на перекрестке. Пойду пивка куплю.
– Что, с оружием пить пиво пойдешь?
– На нем что, написано? Или у нас кто-то уже сквозь картон видеть научился?
– А если…
– Значит, не судьба. Ты вообще, Шурик, в судьбу веришь?
– Да, – сказал диспетчер абсолютно серьезно, словно у него священник спросил, верит ли он в бога и святую троицу.
«Опель» остановился. Глазунов положил коробку на колени. Из машины выйти не спешил.
– Скажи, пожалуйста, как тебя по отчеству зовут?
– Петрович, – даже не поинтересовавшись, зачем, ответил Шурик.
– Значит, Александр Петрович, до встречи. Надеюсь, до скорой.
– Я сам тебя найду.
«Найдешь, куда ж ты денешься», – подумал Глазунов, бережно захлопывая дверцу машины.
Он держал коробку в левой руке, а в правой дымилась сигарета. Он шел не спеша. Кого ему бояться в Капотне на своей улице? Докурил сигарету, захотелось пить. Подошел к киоску, взял банку кока-колы. Коробку поставил на асфальт, открыл жестянку, сделал пару глотков. Подхватил коробку из-под скейта с оружием и зашагал к дому – умиротворенный, довольный жизнью.
Участковый, старший лейтенант Спиридонов, появился как из-под земли.
– Эй, стой! – окликнул он Павла.
Глазунов остановился, медленно повернулся. С участковым у Павла отношения были не ахти какие. Участковый по комплекции вдвое превосходил Павла. В левой руке старший лейтенант держал папку из коричневого кожзаменителя, а в правой – погасшую сигарету. По красному лицу милиционера и по двум подбородкам плыл пот.
«Животное», – незлобно подумал Павел.
Старлей подошел. Тяжелым взглядом осмотрел, ощупал Павла.
– Трезвый, смотрю? Пить завязал? Надолго?
– Так точно, товарищ старший лейтенант.
– Огонька не найдется? – взглянув на погасшую сигарету, попросил участковый.
– Завсегда пожалуйста. – Глазунов поставил к ногам банку кока-колы, вытащил зажигалку, сам зажег и поднес огонек к сигарете милиционера.
Тот затянулся:
– Работаем или отдыхать продолжаем?
– Устраиваюсь, товарищ старший лейтенант. Знаете, время нынче такое, что устроиться на хорошую, высокооплачиваемую работу не так-то и просто.
– Говори, говори, я слушаю.
– А что, ко мне вопросы есть, нарекания? Я же перед законом чист.
– Все вы чистые, дегтем мазанные…
– Так я что-то не понял…
– Куда ты, Глазунов, устраиваешься? Поподробнее, поконкретнее.
– Знаете, ведь я слесарь неплохой, холодильники могу ремонтировать, машины. Пошел на одну фирму, а мне там и говорят…
– Что за фирма? Где?
– В городе.
Все жители Капотни, когда ездили в Москву, говорили, что едут в город. И делились на тех, кто работает в городе, и тех, кто в Капотне.
– Частная фирма, шесть тысяч оклад, плюс премиальные, – беззастенчиво глядя в голубенькие глазки участкового, врал Павел. – Так знаете что, не подошел я им. Говорят, был бы помоложе, взяли. Дискриминация какая-то! Возрастная. Был бы я женщиной беременной, еще бы понял, почему не берут, а так…
– У нас в автобусный парк устроиться не хочешь?
– Товарищ старший лейтенант, спасибо, конечно, за заботу, но что-то в наш автопарк желания нет. Там пьющих много, а я решил завязать, не выдержу, соблазнят стаканом.
– Что, подшиться или закодироваться решил?
– Может быть, и закодируюсь.
– Похвально, похвально. Жениться бы тебе, Глазунов, баб-то кругом сколько! – И старлей посмотрел на двух женщин лет по тридцать пять, которые шли по улице. На одной был цветастый сарафан, на другой короткие шорты и майка. – Вот такую, например?
– Зачем мне старую? Можно и помоложе, товарищ старший лейтенант.
Глазунов, разговаривая с ментом, даже забыл, что у него в руках снайперская винтовка.
Старлей покосился на коробку:
– Это у тебя чего такое? Кататься надумал?
– Это вот… передать просил один сослуживец. Тоже ведь жизнь у мужика не удалась, с женой развелся. Так сыну купил доску. А жена к ребенку не пускает, вот он… через меня решил.
– А я уж думал, ты сам, Глазунов, на доске покататься решил.
– Да нет, староват я, товарищ старший лейтенант.
– Ну ладно, ты на работу устраивайся, дурака не валяй. Мужик ты не конченый, самостоятельный.
– Ну, спасибо на добром слове.
Участковый и Глазунов попрощались за руки. Павел поднял банку кока-колы, поглядел старлею вслед, внутренне ухмыльнулся.
«А ведь как близко, совсем рядом беда пролетела, можно сказать, у самого носа жужжала. Судьба. Вот и не верь в нее после этого. Ведь мог со „стволом“ прихватить. И свидетелей на улице хватало, и мне тюрьма, а ему звезда на погоны. Но не судьба. Ни ему, ни мне».
В отличие от диспетчера Александра Петровича, то бишь Шурика, Павел Глазунов к оружию привык – и когда оно было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в соседней комнате. Он всегда чувствовал себя спокойно. Это как скрипач, у которого инструмент всегда настроенный должен быть рядом.
Коробку с винтовкой Павел положил в диван. Принял душ, вытерся насухо, открыл дверь на балкон и лег на диване. Вытянулся, подсунул руки под голову, прикрыл глаза. Он понимал, где большие деньги, там всегда риск большой.
«Дернуть, конечно, можно, но ведь у меня есть мама. Доехать до Серпухова не сложно. Маму найдут, да и меня в конце концов „выщемят“. Шурик, Шурик… Надо мне подстраховаться, Александр Петрович, вот тобой мы и займемся».
– Ну, спасибо на добром слове.
Участковый и Глазунов попрощались за руки. Павел поднял банку кока-колы, поглядел старлею вслед, внутренне ухмыльнулся.
«А ведь как близко, совсем рядом беда пролетела, можно сказать, у самого носа жужжала. Судьба. Вот и не верь в нее после этого. Ведь мог со „стволом“ прихватить. И свидетелей на улице хватало, и мне тюрьма, а ему звезда на погоны. Но не судьба. Ни ему, ни мне».
В отличие от диспетчера Александра Петровича, то бишь Шурика, Павел Глазунов к оружию привык – и когда оно было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в соседней комнате. Он всегда чувствовал себя спокойно. Это как скрипач, у которого инструмент всегда настроенный должен быть рядом.
Коробку с винтовкой Павел положил в диван. Принял душ, вытерся насухо, открыл дверь на балкон и лег на диване. Вытянулся, подсунул руки под голову, прикрыл глаза. Он понимал, где большие деньги, там всегда риск большой.
«Дернуть, конечно, можно, но ведь у меня есть мама. Доехать до Серпухова не сложно. Маму найдут, да и меня в конце концов „выщемят“. Шурик, Шурик… Надо мне подстраховаться, Александр Петрович, вот тобой мы и займемся».
Павел вскочил с дивана, отыскал в шкафу потрепанный блокнотик, схваченный, чтобы не развалился, аптечной резинкой. Между Г и Е отыскал стертую букву Д. Провел пальцем по грязным строчкам и остановился на фамилии Дорошенко Сергей Богданович, прошептал:
– Давненько я тебя, хохол, не беспокоил.
Подвинул к себе телефон, набрал номер. Телефон оказался занят, и дозвониться Глазунов смог лишь с четвертого раза.
– Алло! – услышал он голос такой недовольный и раздраженный, что даже Павел Глазунов скривился, не видя лица своего приятеля.
– Здравия желаю, товарищ старший сержант!
– Шо? – услышал в ответ Глазунов. – Шо ты кажешь?
– Я говорю, здравия тебе желаю, товарищ старший сержант.
– Пашка, ты?
– Я, – сказал Глазунов.
– Так шо ты кота за хвост тянешь? – Голос Сергея Богдановича Дорошенко разительно изменился, стал теплым, мягким, как пуховый платок, которым оборачивают шею, когда простужено горло. – Куда ты, Паша, провалился? – спрашивал Дорошенко.
– Да никуда. Тут по делам отъезжал…
– А шо ко мне не заходишь?
– Проблем нет, вот и не захожу.
– А сейчас шо, проблемы появились?
– Нет, Сергей, вопрос к тебе есть.
– Ну так давай свой вопрос. По телефону его решить можно?
– Наверное, можно. Сам решишь.
– Тогда валяй.
– Адрес человека нужен.
– Давай фамилию, имя, отчество, год рождения.
– Не знаю, – сказал Глазунов.
– Ой, Глаз, что-то ты темнишь!
– Ничего не темню. Я только номер машины его знаю.
– Давай номер. Пойдем другим путем.
– Я не сильно тебя, Сергей Богданович, от работы отрываю?
– У меня работа такая, что оторвать от нее невозможно.
Через десять минут Павел Глазунов знал хозяина машины и адрес, по которому проживает Александр Петрович Потапов, то бишь Шурик.
– А шо, он тебе деньги должен? – спросил Дорошенко.
– Нет, что ты, Серега, ни черта он мне не должен.
– А ты ему?
– Я ему тоже.
– Так на кой черт тебе его адрес?
– Он мне свою машину предлагал, а я вот думаю, что он за человек и где живет, что по дешевке тачку отдает.
Еще пять минут бывшие сослуживцы-однополчане говорили о машинах и ценах на них. Дорошенко пригласил Глазунова в гости, тот пообещал. И оба они знали, что если и увидятся, то не раньше чем через год.
Павел положил трубку и подумал про себя:
«Хороший ты мужик, Дорошенко, хитрый, но глупый. Кстати, как и все хохлы-служаки».
Часов в восемь вечера в кожанке и со шлемом в руках Павел открыл гараж, в котором стоял мотоцикл и валялось ненужное, оставшееся еще от покойного отца, барахло. Старый трехколесный мотороллер с будкой Глазунов вынужден был держать на платной стоянке, ленился расчистить захламленный гараж. Он залил в красный бак «Явы» бензин из канистры, надел шлем. На всякий случай проверил, захватил ли права.
Мотоцикл, которым месяца два Павел не пользовался, долго не хотел заводиться, но в конце концов затарахтел, заурчал, выдохнул синий дым. Павел дал газу, закинул ногу и отправился по тому адресу, который сообщил Дорошенко Сергей Богданович, капитан ГУВД города Москвы, занимающийся перебором жалоб населения на правоохранительные органы. Должность вроде незаметная, но связи у капитана Дорошенко были такие, что иной полковник мог позавидовать. Ведь кому хочется, чтобы письмо или жалоба пострадавшего от противоправных действий сотрудника милиции дошла до начальства? Ясное дело, никому. Капитан Дорошенко пользовался этим чрезвычайно умело.
Глазунов на «Яве», лавируя среди легковых машин, без задержек пробрался через Москву, отыскал нужную улицу, а вскоре и нужный двухэтажный дом, построенный немецкими пленными. Шлем Павел с головы не снимал, а в шлеме любого человека узнать сложно.
Он проехал на мотоцикле вначале в одну сторону улицы, затем назад. Смеркалось, в окнах квартир включался свет. Павел оставил мотоцикл у здания почты, прямо возле опорного пункта, и не спеша, с зажженной сигаретой отправился на разведку. Догадаться, что квартира Шурика находится на первом этаже, не составляло большого труда. На всякий случай Павел Глазунов вошел в подъезд соседнего, однотипного дома. Деревянные лестницы, три квартиры на площадке, два подъезда, двенадцать квартир. Убедившись в том, что не ошибся, Павел, прячась в сени тополей, подошел к двухэтажному дому с палисадником, вишнями, сливами и сиренью поближе. Во дворе дома было два железных гаража.
«Здесь, наверное, Шурик и ставит свои тачки, одну и вторую. Хорошо живет, тихое место. А я ему еще про деревню что-то плел. У него и здесь как в деревне, живи и радуйся – тихо, хотя и город совсем рядом. И воздух чистый, не такой, как в Капотне».
На первом этаже на кухне зажглось окно, и Павел увидел толстого, обрюзгшего Шурика в майке, с маленьким мобильным телефоном, прижатым к уху. Шурик разговаривал, ставя на газовую плиту чайник из нержавейки.
«Значит, вот где ты живешь, дорогой мой должник. И живешь ты один, как я и думал. И если тебя не станет, никто не заплачет, не бросится безутешная вдова на гроб и не примется кричать „на кого ты меня одну покинул“. Не будет она совать ментам взятки, чтобы нашли твоего убийцу, не побежит нанимать бандитов. Ну, может быть, только соседи немного расстроятся, да и все. Наверное, и родственников у тебя, Александр Петрович Потапов, нет. А если и есть, то знать ты их не желаешь, а они не желают знать тебя».
Глава 7
Бизнесмен Анатолий Иванович Железовский работал и жил не для себя. На своей жизни он уже давным-давно поставил крест. Но была у него внучка Светлана, вот в ней он души не чаял, баловал девчонку. Да и как ее не любить? Ведь это из-за него она сиротой осталась, потеряла мать, отца, бабушку. Воспоминания о том дне лежали на душе Анатолия Железовского тяжелым камнем и давили, как могильная плита. Ни днем, ни ночью он не мог забыть то страшное утро. Он помнил его до мельчайших подробностей: до нюансов запахов, до травинки, до трещинки на асфальте.
Ничто не предвещало тогда жуткого несчастья. Железовский уверенно шел по жизни, его бизнес с каждым днем и каждым вечером набирал обороты. Москва строилась, люди переезжали из хрущевок в шикарные дома, выселялись коммуналки, и старые огромные квартиры обретали богатых жильцов. Естественно, переезд – это не только перевоз вещей, но и создание новой среды обитания.
Ремонт… А какой же ремонт без сантехники? Людям всегда надо есть, одеваться, а также мыть руки, принимать ванну, стоять под душем, стирать. Железовский, как говорят бизнесмены, вовремя словил тему – занялся торговлей и установкой сантехники. Он привозил ее из Польши, из Испании, из Германии, из Финляндии. Те, кто был победнее, покупали польскую, а те, кто имел деньги и делал шикарный евроремонт, покупали испанскую, итальянскую, французскую – что подороже и попрестижнее.
Вначале Анатолий Железовский не только торговал сантехникой, но и устанавливал, монтировал. А потом понял, на двух стульях сидеть не годится, и монтаж с установкой передал сыну, парню хоть и молодому, но довольно смышленому, с инженерным образованием. Но так ведь всегда бывает, когда кому-то хорошо, то от этого другому плохо.
Этим же бизнесом попытались заняться многие. Началась конкуренция, жестокая и по-русски безобразная. Железовскому предложили потесниться, а затем и вовсе уйти. Но не таким человеком был Анатолий Железовский, согнуть его, заставить отступить от своего было чрезвычайно трудно, почти невозможно. Много кого в те годы просто устраняли, но поднять руку на Анатолия Железовского никто не решался, его фирмы «крышевал» Карл. И не только «крышевал», они почти дружили, но что именно связывало вора в законе и преуспевающего бизнесмена, знали лишь они двое. Другим было известно только то, что в конце восьмидесятых два года пришлось им париться вместе на одной зоне.