Шурик задумался, глотнул чаю:
– Я Мартына увидеть хотел. Но раз его уже нет, к тебе обращусь.
– Вот и правильно. На хрена врать?
– Пойдем переговорим, – предложил Шурик, – а потом вернемся.
– Нет, я не буду возвращаться, – майор махнул рукой, причем не к себе, а от себя, будто давал команду батарее: «Огонь!»
«Все они здесь с пулями в голове, – подумал Шурик. – Но других в природе не существует. Приходится с таким человеческим материалом дело иметь».
Официант принес еще сто граммов. Майор залпом выпил, положил на стол деньги и двинулся за грузным Шуриком. Они забрались в горячую машину. В ней можно было говорить спокойно, не боясь, что кто-то подслушает. И тот и другой понимали, что в их работе осторожность никогда не бывает лишней.
– Опять «макаров» с глушаком нужен?
– Нет, – сказал Шурик, – не угадал ты, майор.
– Тогда сдаюсь. Чего я гадать стану, мы же с тобой не на «Поле чудес» и не на игре «Как стать миллионером».
– Нужна снайперская винтовка, рабочая, с толковой оптикой.
– С глушителем или без? Наша или импортная?
– Наша. Подешевле.
– Новая или «бэушная»?
– «Бэушная», конечно же, дешевле?
– Так точно, – сказал майор.
– Насколько дешевле?
– На пятьсот.
– Всего лишь? – изумился Шурик. – Ценник у тебя какой-то странный.
– Летних и осенних распродаж у меня не бывает, цены на «стволы», к твоему сведению, никогда не падают, а только поднимаются.
– Несложно догадаться. А винтовка откуда, из Чечни?
– Есть разница?
– Особой нет. Нужна хорошая.
– Может, со штативом?
– Не себе беру, узнаю, может, и со штативом.
– С глушителем на стольник дороже.
– С глушителем у тебя прямо сейчас есть? – спокойно сказал Шурик.
– Есть такая, – ответил майор. – Когда надо?
– Вчера, – ответил Шурик.
– Вечером можешь получить.
– С доставкой можно?
– На двести дороже за доставку. На дорогах, сам знаешь, нынче не спокойно, гибэдэдэшники, омоновцы машины трясут, в багажники заглядывают.
– Да я понимаю, не хоккейная клюшка. Сколько?
– Для тебя за все про все две пятьсот.
– Она проверена, на самом деле?
– Можешь проверить, если хочешь.
– Назад примешь, если не подойдет?
– Приму, – сказал майор, – но минус двести за доставку.
Майор Самсонов и Мартынов торговали хорошим оружием, металлолом никогда не предлагали, как и самоделки, которыми была наводнена Москва. Торговали только добротным, серийным, армейским, иногда милицейским. Брали дорого, но всегда гарантировали качество.
– Когда сможешь привезти? – спросил Шурик.
– Смотря куда.
– Ко мне домой.
– Если к тебе, в твою Тмутаракань, то часам к девяти.
Шурик посмотрел на часы.
– Значит, две пятьсот, как договорились?
– Две семьсот, – уточнил майор.
– Ладно. Ты инструмент мне привезешь, а я тебе деньги, руки в руки.
Майор выбрался из машины. В бар не пошел, быстро перебежал улицу, остановил такси и даже не взглянул в сторону Шурика.
«Забегал, – подумал Шурик. – Оно и правильно, денег заработать хочет. В лучшем случае пятьсот заплатил за „ствол“, а две двести чистого дохода из моей доли получит, между прочим».
В девять вечера черная «Волга» с милицейскими номерами подъехала к двухэтажному дому. На заднем сиденье «Волги» лежала картонная коробка с яркой, броской надписью. Майор взял коробку под мышку и зашагал к подъезду. Он поздоровался с пенсионерками, сидевшими на лавочке под старой акацией, как со старыми знакомыми. Они закивали в ответ, потому как майор очень был похож на одного окружного начальника, отвечающего за коммунальные службы.
Окна в квартире Шурика были закрыты, шторы задернуты. Майор вдавил кнопку звонка.
– Скейт – это хорошее дело, – хохотнул Шурик, разглядывая красочную упаковку.
Он поставил коробку на кухонный стол, ножом разрезал прозрачную клеящую ленту, которой та была схвачена по периметру, поднял крышку.
Шурик причмокнул:
– Хоть и нельзя в глаза продавцу восхищаться, но удержаться не могу.
– Я фуфлом не торгую.
– Вот я и говорю, загляденье прямо-таки! Только я в этом, майор, не разбираюсь.
– Я разбираюсь и гарантирую. За такие деньги можно подобрать в городе не один вариант, но лучше, чем эта, за такие деньги не найдешь.
Майор получил деньги, пересчитал, переломил надвое, спрятал во внутренний карман пиджака и даже пуговицу застегнул. А затем произнес сакраментальную фразу:
– Если бы ты налил, то я бы выпил. Но ты не нальешь.
– Я не налью. С кем работаю, с теми принципиально не пью, – подтвердил Шурик, шевеля толстыми губами.
Он спрятал оружие на антресоли, но это уже после того, как черная «Волга» майора-афганца отъехала от дома.
Шурик не любил оружие, хотя и приходилось иметь с ним дело. Ему не нравилось, когда «ствол» или граната находились у него в квартире. Прямо зуд какой-то наступал, когда у Шурика на антресолях или под диваном лежало оружие. Он не мог долго терпеть и старался как можно скорее избавиться от него, передать тому, для кого «ствол» был приобретен.
Он позвонил утром, еще не было семи, Павлу Глазунову. Тот снял трубку и бодро произнес:
– Алло! Алло!
– Не разбудил?
– А, это ты? – услышал в ответ диспетчер.
– Один? Говорить можешь?
– С кем я, по-твоему, могу быть?
– Ну, не знаю, не знаю… Ты мужчина молодой, мало ли кто рядом лежать может.
Глазунов недовольно хмыкнул:
– Баб я к себе не вожу. Что-то сказать хотел? Говори.
– Инструмент достал.
– Хорошо, – как-то даже слишком равнодушно для человека, заинтересованного заработать много денег, сказал Глазунов.
О том, какой инструмент именно, по телефону Шурик никогда не уточнял. Глазунов никогда и не спрашивал. Так они условились уже давно и договоренности придерживались.
– Ты как-то попробовать хотел, исправен ли?
– Можно, – услышал в ответ Шурик.
– Так давай, подвезу. Скажи, куда.
– Место я знаю, от моего дома километров двенадцать будет. Место тихое, хорошее.
– А встретимся где? – задал вопрос Шурик, дергаясь в кресле.
– Там же, в кафе. Я пиво буду пить. Давай, подъезжай часикам к десяти.
– Заметано.
Шурик снял с антресоли коробку с винтовкой, закрыл дверь квартиры и отправился в гараж. У подъезда встретил соседа.
– Здравствуйте.
– Доброе утро. Опять, наверное, жара навалится? Не поймешь этой погоды – то холодно, то душно. Хотелось бы тепла, я жару люблю.
– Я – не очень.
– А у меня сердце, представляешь, Шурик, давит уже пятый день.
– Ну что ж поделаешь, давление высокое.
– Дождь нужен.
– Вообще, летом тяжело. Я вот сам страдаю, потом обливаюсь.
– А это что такое? – Сосед посмотрел на коробку с изображением скейта.
– Сын знакомого сейчас в лагере, хороший мальчишка. А я как раз мимо еду, попросили передать.
– Я уже грешным делом подумал, уж не сам ли ты спортом решил заняться?
Семидесятилетний пенсионер, почетный московский строитель, крякнул, произнеся эту фразу.
– Да какой из меня спортсмен! Мне уже кефир да сортир.
– Это тебе? – Сосед обвел подозрительным взглядом Шурика.
Он хотел сказать «да на тебе, бугай, камни возить надо, ты на стройке мешки с цементом на плечах носить должен, а прикидываешься инвалидом», но промолчал. Потому кто ж такое спокойному, хорошему и влиятельному соседу говорить станет? Разве что очень вредный или глупый человек. А себя к таковым почетный московский строитель не относил.
Он сокрушенно покивал головой и отправился к себе на второй этаж.
Шурик пошел в гараж, положил коробку на заднее сиденье «Опеля». Как только он вынес винтовку из квартиры и устроил ее в машине, на сердце сразу стало легче, отпустило немного.
«И как это люди живут, когда дом оружием напичкан? Это же просто-напросто невыносимо, пытка какая-то добровольная. У меня вот в доме сейчас самое страшное оружие – так это топор и молоток для отбивания мяса, все в одном флаконе. Да и то, наверное, проржавел, давненько я уже мясо не отбивал».
…Павел Глазунов сделал зарядку. Пятьдесят раз отжался от пола на двух руках, затем по десять раз на одной руке. Поизгибался, поприседал, попрыгал. Принял душ, выбрился, плотно позавтракал и закурил, сидя перед открытым окном на кухне.
«Суетливый Шурик, – подумал Глазунов. – Дергается, нервничает, словно договаривается с мальчишкой, а не с профессионалом. Я же его никогда не подводил, работу делал исправно. И на этот раз все будет чики-чики. Отгребу деньги и свалю, больше он меня не увидит».
К этой мысли Глазунов возвращался каждый раз перед работой, как пьяница, дающий зарок: вот выпью сегодня, а завтра не буду, никогда больше пить не стану.
Или как заядлый курильщик: докурю вот эту пачку в кармане, и все, эта пачка последняя.
«Опель» Шурика остановился напротив кафе. Шурик из машины не выходил. Глазунов пил не пиво, а кока-колу из банки. Допил последнюю каплю, легко раздавил жестянку, швырнул в урну. Перескочил через барьер, подошел к машине. Сел, поздоровался.
– А что это ты, Шурик, к спорту решил пристраститься? Оно, конечно, правильно.
– Там винтовка лежит.
Лицо Глазунова стало сразу серьезным:
– Так бы сразу и сказал. А то я уж было подумал…
– Так вот не думай. Куда ехать, говори.
– Вначале прямо, на светофоре направо. Поезжай, я тебе буду говорить.
Минут через сорок они уже были у железной дороги. Шли рядом с насыпью, высокой, в несколько метров.
– Чего мы сюда приперлись? – тяжело дыша, спросил Шурик.
– Потому что здесь поезда ездят, и, когда стрелять будем, никто твоего выстрела не услышит. Или ты думаешь, у меня с головой проблемы? Так вот нет, хочу тебя заверить. И сам себе я не враг.
Они зашли в кусты. В руках Глазунова появился перочинный нож. Он разрезал скотч, которым была заклеена коробка по периметру, поднял крышку. Развернул ткань и, весело мурлыкая, принялся собирать винтовку. Делал он все это привычно, движения его были настолько заученными, что Шурик подумал – Глазунов с закрытыми глазами сможет собрать оружие и выстрелить.
Глазунов словно прочел мысли диспетчера и пробурчал:
– С закрытыми глазами снайпер не стреляет. Он не фокусник и не в цирке выступает. Снайпер не на публику работает, снайпер убивает. И все это байки, слышишь, Шурик, что снайпер стреляет по одной мишени два раза. Один раз, но наверняка.
Шурик хотел возразить и сказать, что в президента Соединенных Штатов, в Кеннеди, стреляли дважды, но решил, что спорить не стоит.
Снайпер и диспетчер сели на траву. Винтовка была заряжена, оптика проверена. Ждали поезда. Они услышали шум, вначале Глазунов.
Снайпер повернул голову.
– Через минуту появится. Видишь четвертый столб? До того столба отсюда двести десять метров. Видишь на столбе табличку?
– Нет, не вижу.
– Коричневая табличка, чуть больше ладони. На, глянь, – Павел подал Шурику винтовку.
Тот от него отшатнулся, вытянул вперед руки с растопыренными пальцами:
– Нет, нет, убери. Я в очках, у меня диоптрии, четыре с половиной, куда мне еще смотреть?
Шум поезда постепенно приближался. Вскоре появился локомотив, за ним потянулись вагоны. Товарняк шел медленно, он был тяжелый, груженый. До насыпи было метров тридцать.
Павел лег на землю, винтовку положил на камень. Прицелился, задержал дыхание и трижды выстрелил через равный интервал, ровно через две с половиной секунды, в такт грохоту товарняка. Шурик был близко и поэтому услышал выстрелы, приглушенные глушителем.
Павел разрядил винтовку и сказал, глядя в глаза Шурику:
– Сиди здесь, я пойду гляну.
И быстро, пружинистой походкой зашагал в направлении движения состава. Он дошел до столба, провел ладонью по табличке: три пулевых отверстия располагались в сантиметре друг от друга, составляя почти правильный равнобедренный треугольник.
– Ничего, – ухмыльнулся Павел.
Он развернулся на месте и бегом побежал к камню, на котором сидел вспотевший и испуганный Шурик, по-бабьи поджав под себя ноги.
– Хороший инструмент, претензий нет.
Так же быстро и бережно, как и собрал, Глазунов разобрал оружие и сложил в коробку.
– Шурик, а теперь давай домой.
– Ты где его хранить будешь? – спросил диспетчер.
– Как это где – соберу, на стенку повешу рядом со штык-ножом.
– А-а, правильно, – сказал Шурик. – Может, лучше над дверью прибить, чтобы все знали, что здесь живет снайпер.
– Надо будет, прибью.
– С транспортом у тебя все в порядке. Выкупил со стоянки свой мотороллер.
– Он надежный, бегает, как заяц, проверил уже, не подведет.
Оружие было опробовано. Павел Глазунов присел на теплый камень серого цвета, провел по нему ладонью, вытащил из правого кармана пачку сигарет, неторопливо закурил. Шурик же ерзал, нервничал, ему было не по себе и хотелось как можно скорее уехать с этого места. Болела голова. Шурик почувствовал недомогание.
Поезда проносились с интервалом в пять минут. Громыхали, грохотали и исчезали. Минуты тишины были краткими.
– Тебе что, хреново? – спросил снайпер диспетчера.
– Да. Давление, наверное, подскочило, что ли.
– Погода будет меняться, – глядя на облака, ползущие из-за горизонта, небрежно бросил, затянувшись сигаретой, Глазунов. – К грозе дело.
– Вот я и смотрю, плохо мне.
– Пилюлю съешь.
– Не поможет.
– Чего это ты нервничаешь, дергаешься весь, словно боишься?
– Не люблю, когда оружие рядом, – вдруг признался Шурик, и его лицо, обычно хитрое, стало по-детски наивным. Он снял очки в дурацкой оправе и принялся старательно протирать стекла.
Павел Глазунов смотрел на Шурика с сожалением, но без жалости.
– Один живешь, что ли?
– С чего это ты взял?
– Да так, – сказал Глазунов. – Была бы жена или хотя бы постоянная баба, ты в такой рубашке не ходил бы.
– Чем тебе моя рубашка не нравится?
– Пуговицы одной не хватает, вторая висит, вот-вот оторвется. Да и ворот застиран. Опустился ты.
– А ты, можно подумать, во фраке ходишь с белой манишкой!
Глазунов на это замечание Шурика внимания не обратил, пропустил мимо ушей.
– Вот скажи мне, – он повернулся и уставился в немного выпуклые, как у всех слабо видящих, глаза Шурика, – у тебя же есть бабки, на хрена тебе продолжать работать? Уехал бы в деревню, домик купил, женщину какую-нибудь заботливую нашел бы. Она бы коровку доила, молочком тебя поила. Водичка родниковая, грибочки, ягодки…
– Ненавижу грибы собирать.
– Так ты сам и не собирал бы, а женщина твоя. Тебя с ложечки кормила бы, всю жизнь до гроба была бы тебе благодарна. Знаешь, сколько сейчас в деревнях баб одиноких? Мужики спились, умерли, на кладбищах лежат, а они живут, мужской ласки требуют. От тебя многого не требовалось бы.
– Я человек городской, я, можно сказать, родился и вырос на асфальте.
– Ха-ха, на асфальте он вырос! Ты хоть представляешь, Шурик, чем ты занимаешься?
Шурику разговор не нравился категорически. Даже в мыслях он запрещал себе думать о том, чем занимается. Он хотел свернуть разговор, но Павел был настойчив.
– Ты не рыпайся, сиди. Поговори со мной, послушай меня. Мне же и потрындеть не с кем, а тут ты, умный такой, рядом оказался. Вот скажи, не осточертело тебе всей этой… – Глазунов длинно выругался, – заниматься?
– Ну а что я, – принялся оправдываться Шурик, – я ведь инвалид.
– Какой ты к черту инвалид! Липовый ты, Шурик, инвалид. К тебе даже уважения настоящего никто не чувствует, тебя небось и школьники, и пенсионеры Шуриком обзывают? А у тебя отчество есть, фамилия, ты бы мог человеком важным быть, для общества нужным, полезным.
– Я и так нужен. Много ты знаешь, Глазунов!
– Может, и немного, но глаза у меня есть, и я ими вижу. Вот мой тебе совет, Шурик: собрал бы ты манатки, продал бы свое барахло, все эти телефоны, магнитофоны, всю эту хрень и рванул куда-нибудь в Тверскую область поближе к природе, к лесу, к воде. Жил бы себе припеваючи, пенсию бы, в конце концов, получал…
– Что ты меня все агитируешь? – заерепенился диспетчер.
Он был килограммов на тридцать тяжелее снайпера. Шурик даже вспотел, на спине его рубахи выступило потное пятно, пот покатился по лицу, ладони стали такими мокрыми, что оставляли следы на брюках.
– Вот видишь, нервы у тебя ни к черту. Дрожишь весь, волнуешься, нервничаешь. А на природе ты стал бы спокойным, умиротворенным, как ангел. А ты дергаешься, ментов боишься, что загребут тебя, бандитов, которые убить тебя могут, потому как знаешь до чертовой матери про их делишки.
– Ты не бойся за меня, ты за себя беспокойся. Тебя ведь тоже грохнуть могут, ты же знаешь прекрасно, снайперы долго не живут.
– Ты хотел сказать киллеры, да почему-то слово произнести побоялся, будто это ругательство? Да, я киллер, вот, посмотри на меня. Сижу перед тобой, и руки не дрожат, и пульс у меня нормальный, и давление не скачет. И на курок нажму спокойненько, промашки не будет.
– Слушай, Глазунов, завязывай, есть вещи, о которых вслух лучше не говорить, поехали. Давай отсюда уедем.
– Да сиди ты, воздухом дыши. Может, последние деньки…
– Что последние деньки? – насторожился диспетчер.
– Погода неплохая последние деньки стоит. А потом гроза, дожди… А ты что подумал?
– Ничего другого, – сказал Шурик и принялся закручивать ниточку на пуговице, но та оторвалась.
– Вот видишь! – с укором многозначительно сказал Глазунов. – Пуговку даже пришить некому. А вдруг как сердце схватит? Даже «Скорую» вызвать будет некому, воды никто не подаст. Корвалола с валидолом не накапает в стакан.
– Что это на тебя нашло? Пить бросил, так морали читать взялся?
– Я, ты же знаешь, как бросил, так и начать могу. Водка за мной не ходит, я за ней хожу. Хочу, пью, хочу, нет. В нашем деле без нее тяжело, надо же как-то стресс снимать. Напряжение у снайпера ого какое! Это только вы думаете, бабок дал, и снайпер на курок жмет. А я же в человека стреляю. Вот сидит человек, чаек пьет, например, на веранде. Заварочка хорошая, ароматная, сухарики в чаек макает, думает о чем-то хорошем, может, о детях, о внуках или о работе. А я вылез из кустов, прицелился, вижу даже, как губы у него шевелятся, пломбы в зубах рассмотреть могу. И не думает тот человек, что жизнь его в моих руках. Не знает он еще, что приговорен к смерти, дышит ровно, улыбается, иногда даже хохочет так, что слезы из глаз брызжут. Представляешь, Шурик, я его вижу так хорошо, что иногда кажется, протяни руку – и до щеки его дотронусь, гладко выбритой, надушенной. Ты представляешь, каково мне? Как мне все это осточертело! – Глазунов говорил спокойно, но в этом спокойствии слышалось что-то угрожающее, для Шурика непонятное, даже непостижимое. – Потому и пью.