Но, вспомнив нашу последнюю встречу, я решил – ну и черт с ним, пристроил свою новехонькую машину на стоянке и пошел к кафе. Убранство «Релампаго» так за двадцать лет и не изменилось. Здесь все выглядело простенько: на столах бумажные подстилки вместо скатертей да толстые белые тарелки с отбитыми краями. Одни официанты тут, мягко говоря, безразличные, другие просто странные… Но когда я вошел и почувствовал ароматы, доносившиеся с кухни, то понял, что вернулся домой.
Дабы убедиться, что дом все-таки не так близко, я осторожно огляделся. Деборы видно не было. Тогда я еще немного постоял, принюхиваясь, а потом пошел к своему любимому столику в дальнем конце и сел лицом к двери. Все как в старые добрые времена: пытаешься привлечь внимание официантки, потом заказываешь, ждешь и наконец ешь свой сандвич с гарниром из жареных бананов. Почти ритуал. Вскоре тарелка моя опустела, и я ощутил глубочайшее удовлетворение, которое было больше чем просто сытостью. Наверно, я испытывал нечто сродни религиозному экстазу, что ощущают те, у кого есть душа и кто по-прежнему верит в сказки о старике на небесах. Я вдруг почувствовал необъяснимую уверенность в будущем. Сандвич был превосходным, а теперь он в недрах Декстера; волшебное превращение – и все снова как надо.
Глупо, но зато приятно. Я откинулся на диванчике, заказал café con leche – кофе с молоком – и задумался о том, что сказал Кронауэр. «Начинающий сыщик». Немного обидно, но понять его можно. Однако я уже решил, что единственная моя надежда – это самостоятельное расследование, и точка. Кронауэр понятия не имеет, на что я в самом деле способен (хотя, пожалуй, оно и к лучшему). Вопрос только в том, с чего начать свое независимое расследование. Как всегда, мой ум, подкрепившись, сразу стал работать как бешеный.
Во-первых, дело, которое строят мои противники, главным образом зависит от обвинения. Кронауэр разумно предположил, что смерть Роберта, Джекки и Риты мне тоже поставят в вину, если поверят, что я педофил. Андерсон, вероятно, потому и выбрал эту стратегию – само слово «педофил» у всех вызывает рвотный рефлекс. Назови меня чудовищем – и в глазах общественности я уже виновен. Кроме того, Эстор несовершеннолетняя, а потому, как сказал Кронауэр, ее слова в мою защиту не примут в расчет, считая, что это я, жестокий отчим, заставил ее солгать. Поэтому в ответ обвинителям я могу предложить лишь свое честное слово. И хотя улики против меня косвенные, они, несмотря на то, что говорят в дурацких сериалах, бывают очень убедительны в суде. Стоит прокурору провести перед присяжными или судьей логическую цепочку, пускай и не до конца убедительную, подкрепить ее парой сомнительных улик – и в девяти случаях из десяти обвиняемого швырнут за решетку. А если принять во внимание то, как сильно Андерсон и большинство копов хотят повесить на меня вину, эта цифра поднимется до девяти с половиной.
Все это значит, что, если штатный прокурор убедительно докажет, что я педофил, то он ipso facto[16] докажет, что я убийца. А если он докажет, что я убийца, то меня тут же оклеймят и педофилом. Многим людям почему-то ужасно нравится такая цикличная логика. Я знал, все будет именно так, потому что не раз бывал в суде. Ладно, тогда возьмем ipso facto и превратим его в prima facie[17]: если я не педофил, то я также и не убийца. Quad erat demonstratum[18]. А это значит, что если посеять сомнения в умах общественности – к примеру, доказать, что Роберт Чейс был настоящим педофилом, – тогда я спасен. Ведь Роберт действительно был педофилом. Но, размышляя обо всем, что случилось, и учитывая судебную процедуру и прецедентную систему, я мгновенно был охвачен коварной паранойей. Я замер, раздумывая. Тот факт, что Роберт действительно был педофилом, казалось, только мешал обвинить его в педофилии. Поработаешь с нашей судебной системой – и такие мысли невольно закрадываются в голову… Начинаешь сомневаться в собственном существовании, если не получишь одобрения судьи. К счастью, я быстро стряхнул наваждение. Я знал, что Роберт виновен, а значит, доказать это все-таки возможно. Без ложной скромности отмечу, что я чертовски хороший сыщик, особенно когда на кону моя бесценная шкура. Если доказательства существуют, я их найду.
Я попытался закончить эту мысль еще одним латинским выражением, но, похоже, учителя ничему меня больше не научили. Ну ладно. Оплошность та еще, ну и ладно. Illigitimi non carborundum[19], пожалуй.
Я помнил обрывки разговоров с тех пор, когда вынужденно проводил время с Робертом, а он вживался в роль, чтобы сыграть меня в дурацком телешоу. Пускай зацепки не ахти какие, но начать с них можно. Я стал вспоминать и другие моменты, но почти ничего не вспомнил, ведь Роберт постоянно нес какую-то утомительную, изматывающую чепуху, поэтому я научился его «выключать», не слышать.
Вскоре я допил свой кофе с молоком и понял, что начать могу с одной-единственной зацепки: того раза, когда Роберт на выходные отправился на частный курорт в Мексику. Зная правду о Роберте, можно предположить, что там удовлетворяли самые изощренные вкусы при подборе партнеров. К несчастью, теперь мне предстояло найти то место лишь по обрывкам воспоминаний…
Хотя нет, постойте. Роберт ведь отправился туда на самолете, а значит, оставил за собой бюрократический след, а точнее – след информационный. Записи об этой поездке должны были, во-первых, остаться у авиакомпании, во-вторых – в таможенной базе как США, так и Мексики и, в-третьих, в истории расходов Робертовой кредитной карты. Не буду скромничать, взламывать защищенные базы данных – мой конек. Теперь я почти наверняка найду подсказки о том, где находится извращенный клуб Роберта, только вот нет гарантий, что там я обнаружу убедительные доказательства. Во-первых, крутиться в таких местах опасно само по себе и может навлечь на меня бед, а во-вторых, Мексика – чужая страна, где свой язык и свои традиции. Не могу же я просто шататься по улицам, пока не найду группку десятилеток, марширующих за стенами какого-нибудь сомнительного заведения.
Кроме того, возникает еще одна трудность. Какие вообще доказательства я могу там найти?… И могу ли?… Вся эта затея начинала казаться мне дурацкой. Должно же быть что-то еще.
Я поднял свою фарфоровую чашку, которую опустошил несколько минут назад, и поднес ее к губам. Кофе сегодня, похоже, был особенно крепкий, потому что в голове моей вспыхнуло воспоминание. Я вспомнил, как режиссер того шоу, в котором снимался Роберт, Вик какой-то там, сказал, что до него дошли слухи о Роберте, но он предпочитает им не верить. А если слухи дошли до этого Вика, значит, наверняка о них знает кто-то еще. Недолго повертевшись в суматошном мире шоу-бизнеса, я понял: то, что мы, простые смертные, называем «Голливудом», – в самом деле крошечный городок. Одно пьяное замечание может годами вертеться в тамошнем обществе, поэтому, вполне вероятно, о грязных делах Роберта мне кто-нибудь да расскажет. Разумеется, проникнуть в голливудские тусовки не намного проще, чем в Мексику. Но я знаю по меньшей мере одного-двух жителей этого сияющего элитного мирка, которые, надеюсь, помнят меня как «бедного парня Джекки», а не педофила-убийцу. Нужно только встретиться с ними лицом к лицу и разыграть спектакль: любовник скорбит по утраченной возлюбленной. Проще простого. Я довольно часто видел этот образ в телесериалах, которые изучал.
Но, пожалуй, кофе был не настолько хорош, как мне сначала показалось, потому что, увлекшись мыслями о встречах, я не сразу вспомнил, что вообще-то покидать Майами мне запрещено, а значит, встретиться со свидетелями лицом к лицу мне не удастся. И снова меня отбросило в начало.
Несколько минут я просто сидел и пытался что-нибудь придумать. Кажется, я уже не так хорош в этом деле, как был когда-то. А может, никогда и не был. Может, мне просто везло, а по пятам за мной все это время шло возмездие. И вот оно наконец меня настигло, и выхода нет. К счастью для моей самооценки, я вынырнул из этого унылого болота, прежде чем успел как-нибудь грубо себя обозвать. Жалость к самому себе – это слабость, а я ее сейчас себе позволить не могу. Нужно заняться делом, поговорить с людьми, а не купаться в самоуничижении.
Я глянул на часы. Почти четыре. Я еще успею вернуться в гостиницу до часа пик, превращавшего дороги в кровавое месиво. Я расплатился и вышел из кафе.
Глава 9
Час пик нагнал меня на полпути к дому. По какой-то непонятной причине я так и подумал – «к дому». Наверно, потому, что дорога была знакомой: когда-то она действительно вела меня с работы домой (когда у меня еще были дом и работа)… Так или иначе, однажды у меня снова будет дом: либо уютная хижина, либо огромный пентхаус, – но вот мысль о работе – среди тех, кто сейчас пытается меня подставить, – казалась странной. Интересно, что меня ждет?…
Машина тем временем с убийственной медлительностью ползла по дороге; наконец я съехал с шоссе Палметто на Саут-Дикси. Расслабиться никак не удавалось; мне не хотелось даже раздраженно ругаться и под стать другим водителям раздавать налево и направо неприличные жесты. Раньше мне это нравилось, но теперь… теперь меня ничего особо не радовало. Все, что нравилось мне в прошлом, теперь потеряло краски. Даже свобода и обещанные Кронауэром деньги. Меня тревожило это безразличие к жизни, но были проблемы и поважнее: выживание, свобода, сама жизнь.
Об этом я думал по дороге к гостинице. Почему же ничто не доставляет мне больше радости? Оттого ли, что я слишком давно не расслаблялся и не проводил вечеров в компании своих Особых Друзей и мотка скотча? Я попытался вспомнить, когда делал это в последний раз, но не смог. Патрик Бергман, тупоголовая деревенщина, который преследовал Джекки Форест, не в счет. Пырнуть дурака рыбацким крюком средь бела дня – это не то. Другое дело – по-настоящему познакомиться с жертвой, выразить свое «я», поймать ее, прочувствовать эмоции, рвущиеся сквозь кляп. Но подобные эмоции частенько сопровождаются громким визгом, а сейчас не лучшее время пугать соседей.
Но сколько же прошло времени? Кажется, целая вечность. Я никак не мог вспомнить своего последнего Друга, что особенно меня тревожило. Я напрягся, но, как бы ни хмурился, память отказывалась подчиняться.
В конце концов попытки что-либо вспомнить не оставили в моей голове ни единой мысли. Я свернул на стоянку возле гостиницы и, погруженный в свои мысли, едва не проглядел полицейский автомобиль возле парадного входа. Едва. В последний миг я все-таки его заметил. Сомнений не было: присутствие полицейских не случайно. Они здесь, потому что узнали о тайном пристанище Декстера. Но я не знал, в чем именно цель их визита: просто понаблюдать, запугать или арестовать меня? Ни один из вариантов мне не нравился, поэтому я спокойно объехал здание сзади и незаметно припарковался возле помойки.
Несколько мгновений я сидел в машине с выключенным двигателем. Арест казался мне маловероятной причиной, ведь приехала только одна машина, а значит, только два полицейских. Если… Нет – когда они за мной придут, машина будет не одна, а в компании набитых детективами джипов и телефургонов. Значит, эти пришли просто понаблюдать, испытать меня на прочность. Разумнее было бы совсем не попадаться им на глаза. Утренний разговор с двумя блюстителями правопорядка у меня перед домом был тому доказательством. Я вышел из машины, аккуратно ее запер (ведь Андерсон не погнушается подкинуть мне свинью) и скользнул в гостиницу через черный ход. По лестнице я поднялся на третий этаж; это было несложно, но уже на втором лестничном пролете я почему-то слегка запыхался. Слишком долго я сидел в камере без движения, слишком надолго забросил свои вечерние пробежки. Надо возобновить их, не то совсем потеряю форму.
До третьего этажа я добрался, умудрившись не потерять сознание. Там выглянул на этаж и убедился, что людей в униформе поблизости нет. Коридор пустовал. Я двинулся к своей комнате, размышляя о том, как поступить. Безопаснее всего собрать свои вещи, уйти тем же путем и найти другую гостиницу. Скрывать мне, конечно, нечего, но узнай копы, где я, – они точно не оставят меня в покое. Их присутствие в этой гостинице лишь подтверждало мою теорию. Не хочется повторять инцидент возле моего дома и не хочется, чтобы какой-нибудь легавый вечно болтался у меня на хвосте. Гораздо легче просто залечь на дно. Хорошо, что вещей у меня почти нет: собраться дело двух минут. Можно поехать на юг, на окраину города, найти дешевый и безопасный отель и позвонить Брайану.
Чудесно. У меня есть план. Я провел картой-ключом в замке комнаты 324 и замер, дожидаясь зеленой лампочки. Безуспешно. Я попытался снова, подергал ручку, подвигал ключ. Никак. Потом в сердцах толкнул дверь ногой… Лампочка вспыхнула зеленым. Я оставил табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» висеть на ручке и уверенно вошел в свою маленькую, но безопасную обитель. Однако не успел я сделать и двух шагов, как увидел кровать и резко остановился, точно меня дернули за поводок. Нет, меня не поджидали копы. Но на кровати кто-то лежал. Это был невысокий коренастый мужчина в грязной форме. Его кожа и волосы были темными, а лицо испещряли шрамы, точно кто-то потанцевал у него на лице шипастыми кедами. Незнакомец вовсе не был похож на полицейского – скорее на рабочего-иммигранта. И я очень-очень надеялся, что это не коп под прикрытием.
Потому что он был мертв.
Тело неподвижно лежало на кровати: одна рука удобно сложена на груди, другая нависает над полом. Выглядел незнакомец так, точно сидел себе сидел – и вдруг уснул и откинулся на покрывало. На полу у него под рукой лежал странный складной нож, какие называют «тактическими». Шестидюймовое лезвие. И, судя по пятнам крови, его недавно использовали.
Казалось, я целую вечность просто стоял и, как громом пораженный, смотрел на труп. Насильственная смерть нисколько меня не пугает; я видел трупы бесчисленное множество раз – как на работе, так и в личной жизни. Меня они не страшат, не отвращают, не удивляют. Раз уж на то пошло, иногда они меня очень даже радуют. Но найти мертвеца здесь и сейчас – у себя в комнате и в свете последних событий – неожиданно, опасно и не предвещает ничего хорошего. Я не сразу пришел в себя. Сначала понял, что во рту у меня пересохло оттого, что я стою с открытым ртом. Потом закрыл рот, клацнув зубами. Вздохнул. Попытался сосредоточиться. Не время зависать и медлить. В гостинице рыщут легавые, а я, подозреваемый в убийстве, тем временем общаюсь с трупом у себя в номере. Если меня застигнут – тут не поможет никакое объяснение, – не поможет даже Фрэнк Кронауэр.
Необходимо действовать – немедленно, обдуманно, эффективно. Первый шаг: определить, у кого хватило наглости лежать мертвецом у меня на кровати. Я собрал остатки своего бесстрастного здравомыслия и шагнул вперед поглядеть на безжизненного гостя.
Кровать под ним была по-прежнему чистой, не запачканной кровью, что уже неплохо. Но рубашка спереди была вся темная и мокрая, похоже, от раны в груди, прямо в сердце.
Несколько мгновений назойливый голосок твердил мне, что что-то здесь не так, но я никак не мог понять что. И тут меня осенило. В представшей предо мной сцене не было никакого смысла, и не только потому, что она развернулась у меня в комнате. Глядя на рану, от которой умер незнакомец, я понял, что крови должно было быть гораздо больше – целый фонтан. Но ее не было. Это значит, что умер он быстро, иначе тут извергся бы кровавый гейзер и пропитал бы все: кровать, ковер, обои. Сердце перестает качать кровь, как только перестает биться. Значит, он получил ранение и умер секунд за десять, пока кровь пропитывала рубашку. Может, чуть больше, но не намного. А потом сел на кровать, откинулся, умер, и сердце остановилось, прекратив качать кровь. Тут возникает вопрос: как же он все-таки умер? Ясное дело, от раны в груди, но ведь не мог же он сам себя ранить? Разумеется, нет. А значит, его убили.
Я оглядел комнату, надеясь на подсказку: спичечный коробок из стрипклуба или, скажем, перчатку с инициалами владельца. Размечтался. Но я заметил кое-что другое. Шкаф был открыт.
Признаюсь, у меня свои заморочки. Почти все они безобидны, как правило. Одна из моих заморочек – поселившись в гостинице, заглянуть в ванную и в шкаф и плотно закрыть двери. Я делаю это всегда – из бессмысленной паранойи, просто чтобы убедить своего внутреннего ребенка, что ничто меня не подстерегает. Но сейчас дверь шкафа была распахнута, а значит, кто-то ее открыл. Точно не горничная, ведь табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» я так и не снял с дверей. Значит, почти наверняка мой новый молчаливый друг. Возможно, он обыскал комнату. Но не мог же он обыскать ее, а потом пырнуть себя ножом… А это значит, что в моей комнате незнакомцев было двое. И один из них – в шкафу.
Сердце забилось чаще, и я огляделся в поисках какого-нибудь оружия. Ничего. Взять стул?… Хотя постой. Успокойся, дорогой Декстер, и вновь предайся думам. Так я и сделал. Вздохнул, не отрывая взгляда от шкафа, и задумался. Если кто-то и впрямь сидит в шкафу и хочет нанести мне тяжелые увечья, то глупо с его стороны медлить. Нет, будь так, на меня бы набросились в ту самую секунду, как я вошел, чтобы не дать достать оружие (у меня его не было, но не в этом суть). Нужно застать жертву врасплох, дабы она не успела ничего предпринять. Но такого не произошло, а значит…
Либо второго незнакомца здесь нет (а это означает, что первый закололся самостоятельно), либо он все еще тут, в шкафу. А если он тут, значит, либо не намерен причинять мне вред, либо не в состоянии это сделать. Медленно и осторожно я шагнул к шкафу. Я прислушался. Тишина. Шагнул в сторону, протянул руку, потянул дверцу и замер. Десять секунд. Двадцать, тридцать. Ни выстрелов, ни разъяренных псов, ни острых лезвий. Ничего.