Все это дополнялось сапогами, начищенными до блеска, и легкой тростью с набалдашником из белой кости.
По левую руку от денди шествовал громоздкий широкоплечий урод – настолько страшный, что случайный прохожий, о коем речь шла выше, в первый миг не поверил бы своим глазам, приняв урода за ряженого. Тот и сам ведал о таком приеме, пытаясь скрыть обезображенный лик под простецкой шапкой с опушкой из собачьего меха, надвинутой на самые брови. Столь же прост был извозчичий армяк, грозивший треснуть от первого же движения могучих плеч. В дополнение ко всему урод шествовал с протянутой ладонью, доверху наполненной медной мелочью.
Монеты позвякивали, как бубенцы тройки.
Миновав храм, двое вступили в иной удел – в царство молодых саженцев, многим из которых предстояло пережить первую зиму. Это был бульвар Патриаршего пруда, разбитый тщанием и иждивением генерал-губернатора князя Голицына. Деревья приживались плохо, требовалось регулярно подсаживать новые, отчего бульвар напоминал поле, утыканное хворостом. Впереди маячил пруд Патриар, последний из трех, когда-то украшавших Козье болото, однако незнакомцы не спешили туда, предпочитая гулять у кромки юного парка.
Говорили по-французски. Денди – приятным баритоном, урод – хрипловатым баском. Впрочем, первые же фразы легко выдавали очевидное обстоятельство: сей язык для обоих – чужой.
– Мы никак не можем разобраться со здешними монетами, – озабоченно вещал урод, тряся медяками. – Нам сказали, что в России ходят рубли и копейки. Однако сегодня мы узнали, что есть еще полтина, гривенник, алтын с пятиалтынным, семишник, целковый и вдобавок какая-то странная «дэнга». Мы даже не можем сказать, много тут – или не слишком.
Денди покосился на кучу мелочи и ничего не ответил.
– Мы не знаем также, стоит ли соглашаться на эту работу. Невелик труд в течение дня изображать в балагане чудовище, пойманное в горах Персии, но наши услуги могут понадобиться Эминенту. Сегодня утром он чувствовал себя не лучше, чем вчера. Если бы не его строгий приказ, мы ни за что бы не ушли в город…
Монеты вновь зазвенели. Чудовище из Персии спрятало их в кожаный мешочек, который, в свою очередь, был пристроен за кушаком. Все это проделывалось на ходу, с удивительной легкостью и сноровкой. Денди стер с лица улыбку, резко взмахнул тростью:
– Никаких балаганов, мсье Шассер! Деньгами займусь я. А вы не отходите от Эминента ни на шаг. Старикан, увы, совсем плох.
Вместо ответа урод громко засопел. Нахмурился, замедлил шаг.
Остановился.
– Мсье Бейтс! Прежде всего мы просим… Нет! Мы запрещаем говорить о добром Эминенте в таком тоне. Слышите?! Что бы он ни делал, вы обязаны отзываться о нем с почтением. Иначе… Иначе мы назовем вас грязной и неблагодарной свинособакой![64]
Сказано было так убедительно, что денди не рискнул спорить.
– Извините, мсье Шассер. Больше не буду.
– Кроме того, мсье Бейтс, мы просим обращаться к нам по-прежнему. Нам и так нелегко привыкнуть к вашим постоянным метаморфозам.
Неблагодарная свинособака и тут не стала возражать.
– Договорились, Ури! Мне и самому нелегко. Так и тянет вновь стать славным дядюшкой Бенджаменом. Сэр-р-р! Привычка, черт ее дери!..
Чарльз Бейтс мысленно ругнул себя, положив на дальнейшее внимательней следить за речью. Бесцеремонный дядя Бен и в самом деле не спешил его отпускать. Месяцы в чужом облике не прошли даром.
Но теперь этому пришел конец.
С лицом дядюшки Бейтс расстался перед въездом в Москву, когда увидел Эминента. Барон ничего не стал объяснять, но бывший актер сразу понял: все изменилось. Из монастыря вернулся не сверхчеловек, воскреситель мертвецов и провидец грядущего, когда-то выдернувший Чарльза из тесного гроба. Всесильный исчез, пропал под сводами храма, его же место занял кто-то иной.
Старикан…
В Москве разочарованному Бейтсу пришлось все делать самому: искать квартиру, гонять Ури за покупками и на почтамт, распоряжаться насчет завтраков и обедов. Эминент молчал, без спора соглашаясь с тем, что ему предлагали. Ничего не объясняя, уходил, молча возвращался, на прямые вопросы не отвечал ни «да», ни «нет». Дни текли без смысла и надежды. На какой-то миг Чарльз растерялся – многолетняя привычка жить чужим умом сковала ледяными цепями.
Затем он сцепил акульи зубы – и ринулся в бой.
Прежде всего следовало раздобыть денег. Обычно их выдавал Эминент, просто доставая из кармана. Ясного намека «старикан», увы, не понял, даже отвечать не стал. Бейтс втихомолку выругался – и направился в ближайший театр. На многое он не замахивался – иноземец, не знающий языка, годится разве что в уборщики или в рабочие сцены. В лучшем случае дадут поднос – выходить в водевилях немым лакеем. На последнее Бейтс и рассчитывал. Понимая, что встречают по одежке, он на последние сбережения справил модный фрак.
Нищего на службу не возьмут!
Ему повезло. В Малом театре рабочие не требовались, но кто-то из начальства оценил внешний вид гостя. Ему предложили постоять, пройтись, поклониться. Бейтс представил себе, что он – Джорж Браммель, усмехнулся, расправил плечи…
После того, как он практически без акцента повторил реплику: «K vam chelovek s dokladom!», его взяли на роли гостей «без речей» и слуг. Бейтс был счастлив, но везение только начиналось. В зал, где его пробовали, заглянул толстый коротышка – Михаил Семенович Щепкин. Великий актер легко говорил по-французски, и они смогли объясниться. Узнав, где и с кем приходилось играть новичку, Щепкин вытер платком лысину и предложил Бейтсу повторить длинную фразу, смысла которой Бейтс не уловил.
Фразу он воспроизвел, но от волнения не уследил – раздвинул губы, блеснув желтизной клыков.
– Uh ty! – восхитился Щепкин. – Kakov zlodey!
Все прочие с ним тут же согласились. Бейтс был отконвоирован в дирекцию и зачислен в труппу до весны – играть негодяев, подлецов-иностранцев и коварных соблазнителей. Ему велели учить русский язык – и не водить дружбу с загадочным, но явно опасным господином по имени Zeleniy Zmiy. Получив аванс и предписание с утра явиться на репетицию, Чарльз Бейтс совершенно успокоился.
В Москве они не пропадут.
Мир был восстановлен, и неразлучная парочка зашагала меж саженцев к Патриару. Берег старого пруда словно вымер. Еще одна странность осеннего вечера – Козье болото рано опустело. Никто не остался встретить закат у водной глади. Бродячие собаки, облюбовавшие эти места, тоже куда-то исчезли, испугавшись неведомого, подступающего с близкой темнотой.
Но ушли не все. Один человек остался, примостившись на деревянной лавочке, вкопанной у берега. Не заметить его было мудрено. Он сидел, втянув голову в плечи и сцепив руки на животе. Лицо окаменело, лишь бледные губы время от времени шевелились, не издавая ни звука.
Бейтс и Ури встали рядом. Великан сопел, уставясь себе под ноги, англичанин улыбался, любуясь отражением неяркого осеннего солнца.
Вода в пруду блестела, как ртуть.
– Зачем пришли?
Вопрос погасил улыбку актера.
– Мы пришли… мы… – Ури радостно встрепенулся. – Добрый вечер, Эминент. Мы были на почтамте. Вам письмо из Петербурга…
– От баронессы.
Сообразив, что это не вопрос, Ури раздумал уточнять.
Худая рука в серой перчатке взяла конверт, брезгливым движением сорвала печать. Текли минуты. Вечер катился дальше, навстречу неизбежной ночи; налетел ветер, бесцеремонно вцепился в края бумаги, исписанной мелким почерком. Лишь хриплое дыхание Ури нарушало тишину.
– Скверно.
В голосе Эминента не было ни горечи, ни сожаления.
– Фрау Вальдек-Эрмоли просит помощи. Моей помощи. Через неделю после нашего отъезда ей стало плохо. Петербургские врачи разводят руками. Она спрашивает, нет ли в России – или в Европе – нового Генриха Юнга. Увы, боюсь, теперь даже Молчаливый не в силах ей помочь.
Бейтс и Ури переглянулись.
– Девочка умирает. Надеюсь, она поймет это лишь перед самым порогом. Надежда уменьшит боль. Вы, кажется, не слишком ее любили, Чарльз?
Актер вздрогнул. «Любили» – яснее не скажешь.
– Я желаю смерти только врагам, мистер Эминент. И то, признаться, не всем. Баронесса – из нашей компании. Рискну предположить, что ей нужен не врач. Ей нужны вы.
– Да, ей нужен я. К сожалению… Я стал слишком невнимателен, друзья. Как вы провели день?
Бейтс уступил сцену нетерпеливому Ури. Тот стал подробно рассказывать о своих похождениях, закончившихся в балагане на Солянке, где наивному швейцарцу довелось представлять персидское чудище. Ури был этим очень горд. Для пущего эффекта он извлек из-за пояса мешочек с монетами – тряхнул, засмеялся. Сам же Бейтс сообщил лишь, что устроился на службу.
Эминент с равнодушием кивнул, чем несколько обидел Бейтса.
– Молодцы, – похвалил он. – Свой день, к сожалению, я провел не столь плодотворно. И не хотелось, но пришлось. Я был на похоронах князя Гагарина.
Стая ворон мелькнула над прудом, летя к церкви.
– Я уже видел все это – в Петербурге, на приеме. Гроб, ворон-священник – наперсный крест, седая борода… Русскому пастору казалось, что он – главный, что именно ему доверено проводить душу в последний полет. Старик ошибся – хороня христианина, хоронили масона. Братья разработали хитрый ритуал: непосвященный слеп, но знающий увидит сразу. Еще у церкви я заметил кобыл темной масти, впряженных в траурный экипаж. Ни одной светлой – и ни одной вороной. И барабанщик – нашли мальчонку, поставили в стороне… Белая черта вокруг алтаря – «малый Вавилон», незримая крепость. Белая перчатка, брошенная на гроб…
Эминент помолчал.
– Но и братья-масоны ошиблись. Точнее, опоздали. Духом покойного уже успели распорядиться. Когда я смотрел на гроб, темнота назвала мне имя: Хелена… Никогда не заключайте договоров со Смертью, мистер Бейтс! Это самообман. Она и так получит свое.
Актер хотел что-то сказать, но великан его опередил:
– Так вот почему вы отпустили нас гулять по городу! Мы не понимаем, мы растеряны, мы расстроены. Зачем вам было ходить на похороны страшного кадавра? Нет-нет, мы больше никогда не оставим вас одного! Страшный кадавр увидел вас, унюхал. Он может вернуться, выползти из-под земли, вновь напасть на вас. Это из-за него вы заболели. Он же чуть не переломал вам все кости! Зачем вам мертвецы, зачем вам смерть? Для чего вы говорите о Смерти как о живом существе?
Чарльз Бейтс, все эти годы считавший Ури большим ребенком, на сей раз был совершенно с ним согласен.
– Мистер Эминент, – подхватил он, – Ури абсолютно прав. А я, уж простите за дерзость, добавлю. Вы когда-то сказали нам, что наша цель – борьба за Будущее. Меньше крови, больше счастья – это ваши слова, сэр. Вам не кажется, что вы свернули куда-то не туда? Некромантия, черная магия… Для чего мы убиваем ученых? Чтобы миром правили китайские колдуны? Мне поздно спасать душу, но все-таки позвольте заметить: я вам больше не помощник. Обожду, пока вы поправитесь, заработаю денег, чтобы вам с Ури хватило на первое время, – и распрощаюсь. Если вы правы насчет баронессы… Считайте, что у вас стало двумя слугами меньше.
– Бунт на корабле, мистер Бейтс? Деньги на первое время – как трогательно, как мило! Не хочу вас разочаровывать, Чарльз… Даже сейчас мне не составит труда убить вас, не вставая с места. А наш малыш забросит труп в этот дивный пруд. Искать вас не будут. Кому нужен беглый английский висельник? Ури, ты готов?
Швейцарец засопел, развел ручищами:
– Мы даже не знаем, Эминент. Раньше нам казалось, что вы – самый-самый добрый из людей. Вы помогли нам, выходили, не дали сойти с ума. Спасли от страшных лекаришек, которые хотели разрезать нас на части. А вчера нам приснилось, что вы прячете в саквояже железную пилу. Мы не бросим вас, ни сейчас, ни потом, но мы никогда не станем убивать. И вы не станете. Мы позаботимся об этом!
– Даже так…
Эминент закрыл глаза. Он долго молчал, затем вновь посмотрел на вечернее небо. Ночь опускалась на Москву, стирая краски и размывая контуры.
– Наверное, мне следовало бы огорчиться. Друзья и верные слуги проверяются не в радости – в беде. Вы оба нужны мне, я не закончил ряд важных дел. Вам даже трудно представить, насколько важных. Ради этого, мистер Бейтс, можно стать некромантом. Но я успокою вашу совесть – вам не придется бросать меня. Я не болен, друзья…
И прежде чем Ури закричал, прежде чем Бейтс отступил на шаг, Адольф Франц Фридрих фон Книгге выдохнул резко и зло:
– Я умираю! Слышите?! Я – умираю!
3
– Ну наконец-то!
После вереницы гробов остров Грядущего показался Огюсту землей обетованной. Желто-зеленая клякса на поверхности океана; соленые языки волн лижут песок берега. Отчаянно мигают огни на вершинах пирамидок.
Кажется, у потомков стряслась какая-то суматоха.
– Где вы пропадали?!
Отвечать Шевалье не спешил. Бестелесно паря в горних высях, он изучал творившееся внизу. Жижа в Лабиринте бурлила и пузырилась, закручиваясь воронками, норовя выплеснуться наружу. «Несварение?» – Огюст в очередной раз углядел аналогию с кишечником. И тут же поправил сам себя:
«Научный диспут?»
– Я не пропадал. Я был занят.
– Столько времени? Мы боялись, что потеряли вас навсегда!
– А я, между прочим, и не обещал регулярных визитов.
– Но вы ведь проявляли интерес! – невидимый глаз-Переговорщик был обескуражен. В голосе его пробились нотки любовника-зануды, безуспешно допытывающегося, отчего предмет страсти потерял к бедняге интерес. – Спрашивали, шли на контакт…
– Ну, проявлял. Спрашивал. А вы все ходили вокруг да около! Футур-шок, видите ли!
– Футур-шок отменяется, – поспешил заверить глаз. – Работаем по ускоренной программе.
– С чего бы это вдруг?
– Темпоральный канал нестабилен. Вас может отрезать в любой момент. Поэтому я должен заручиться вашим согласием.
– Согласием? На что?
– На сотрудничество, разумеется! Если вы добровольно согласитесь сотрудничать с нами, канал стабилизируется. Нам нужно спешить…
«Это вам нужно спешить, граждане потомки! А нам торопиться некуда. Не терпится заполучить ценного вербовщика? Проболтался ваш лаборант, пока начальство к жене летало…»
– Как ваша супруга? Родила?
– Супруга? – Переговорщик не сразу понял, о чем речь. – Да, спасибо. У нас дочка. Вчера их навещал…
– Поздравляю!
– Благодарю… И давайте не будем отвлекаться. У нас мало времени.
– Мало? У меня этого времени целые сугробы!
«Надо сбить его с толку, – Огюст был в восторге от собственного коварства. – Заставить нервничать. И внезапно спросить о сути дела. Главное – не дать опомниться…»
– Вот эта ваша лаборатория, башенки… Из чего они изготовлены?
– Из алюминия. Сплав на его основе.
– Но ведь это безумно дорого! Алюминиум дороже золота!
– Какое это имеет значение? – глаз нервничал. – Сейчас алюминий – один из самых дешевых металлов.
– Значит, сделали из чего подешевле?
– Да что вы ерунду молотите! – возмутился глаз, забыв обо всем, чему его учили в школе Переговорщиков. – Это очень важный проект! Понадобилось бы – сделали бы из золота. Из платины! Из иридия, черт побери! Но для успешной работы коллект-матрицы необходим алюминий.
– Почему?
– Да зачем вам это?! Это же частности!
– Обожаю частности, – нагло перебил его Шевалье. – Итак?
– Ну ладно, – послышался тяжкий вздох. – Долгое время роль алюминия в организме человека была неясна…
– В организме?!
– А вы как думали?! – озлился глаз, но быстро взял себя в руки. – В человеческом теле содержится 30–50 миллиграммов алюминия. Это немного, но важность данного элемента трудно переоценить. Вот смотрите…
В воздухе перед Огюстом возник человек – прозрачный, как стекло. Внутри его послойно стали проявляться кости, мышцы, нервные волокна, внутренние органы… В крови, текущей по сосудам, в мозгу, в остальной плоти – всюду искрились серебристые блестки.
Должно быть, они изображали атомы алюминиума.
– Как видите, алюминий присутствует практически везде. Наибольшая его концентрация приходится на мозг, – длинный светящийся палец ткнул в серебристое облачко, которое роилось внутри черепа, – кости, печень и легкие. Там алюминий имеет свойство накапливаться с возрастом.
Серебристых блесток в указанных местах стало заметно больше.
– Алюминий участвует в образовании фосфатных и белковых комплексов, в энергообмене организма, в процессах регенерации тканей; влияет на функцию околощитовидных желез…
Оседлав любимого конька, глаз заговорил лекторским тоном.
– Избыток алюминия провоцирует перевозбуждение нервной системы и может привести к болезням Альцгеймера и Паркинсона: слабоумие, дрожание конечностей, психические расстройства… Недостаток же ведет к торможению нервной деятельности и замедлению реакций. Долгое время люди не знали, как с этим бороться, пока не научились управлять своим хромосомным биокомпьютером. Теперь избыток ионов алюминия мы используем во благо. Блиц-регенерация? Повышение физических возможностей? Пожалуйста!
Стеклянный голем начал меняться. Поток блесток устремился к спинным мышцам и позвоночнику. Там атомы алюминиума принялись усердно трудиться, вращаясь по сложнейшим орбитам. Кости и мышцы трансформировались: голем отращивал крылья! Шевалье вспомнился «демон», так испугавший его во время первого визита в Грядущее.
– Повышенная активность нервной системы, если направить ее… гм… в нужное русло, позволяет нам общаться на волновом уровне, создавать коллективные волновые супергены…
Блестки зароились в мозгу; вокруг головы возник нимб.
– Хорошо, хорошо! – не выдержал Шевалье. – Вы научились использовать алюминиум внутри организма. Но зачем строить из него целый лабиринт? Эти пирамиды… Не грызете же вы их, в самом деле?!