Каким же фанатичным упрямством надо обладать, чтобы плыть за врагом из самого Китая, следить по всей Европе и настигнуть в российской глуши! Упорство азиата вызывало уважение – и тревогу.
В гостиной датчанина пытались зазвать за стол. Помещики с семьями как раз усаживались слегка закусить перед тем, как в столовой приняться за настоящий ужин. Сославшись на неотложное дело, Эрстед дал обещание вскоре присоединиться к компании – и ретировался. Бегом миновав переднюю, он запнулся в темных сенях, едва не упал и, чертыхнувшись, вылетел на крыльцо.
Беседка, увитая гирляндами плюща, живо напомнила ему визит к Лю Шэню. Молодой француз, читавший в беседке газету, лишь усиливал сходство. Холодный март в Пекине, Волмонтович декламирует стихи Андерсена…
История свивалась в кольцо, норовя ухватить себя за хвост.
Эрстед заторопился в обход дома. Под ногами чавкало. Сапоги сделались пудовыми – к подошвам липли комья грязи и палые листья. Дождь, моросивший с утра, утих, но прелести пейзажу это не прибавило. Голые яблони с немым укором тыкали ветками в серую дерюгу небес. Эй, там, наверху! Хоть снегом наготу прикрой, что ли? Две мраморные статуи – Амур и Венера – с недоумением взирали друг на друга.
«Мать, куда нас занесло?» – спрашивал Амур.
Венера отмалчивалась.
Китаец и Волмонтович фланировали меж деревьями едва ли не под ручку. Прямые, как жерди, внимательные до оскомины. Каждый поигрывал тростью – на свой оригинальный манер. Оба не спускали друг с друга глаз, но вцепиться в глотки не спешили. Эрстед перевел дух, подобрал суковатую палку, счистил с обуви грязь, чуть помедлил, чувствуя себя не в своей тарелке; забросил палку вглубь сада…
И уже без спешки двинулся дальше.
– Гутен таг, герр Алюмен.
Китаец учтиво приподнял шляпу. Говорил он на превосходном немецком, как и во время последней их встречи в Фучжоу. На миг Эрстеду почудилось: туго взведенная пружина вот-вот сорвется, и Волмонтович…
Нет, ничего не произошло.
– Огнестрельного оружия у него нет, – деловито сообщил поляк. – Возможно, кинжал или клинок в трости. Не подходите к нему ближе чем на три шага.
Эрстед кивком поблагодарил князя за заботу.
– Гутен таг, герр секретарь. Или – ваше сиятельство? Вы ведь нынче титулованная особа…
– Наедине зовите меня Чжоу Чжу.
– Вы проделали долгий путь, герр Чжоу. Но, боюсь, совершенно напрасно. Тайна серебра Тринадцатого дракона – больше не тайна. Вы опоздали.
– Я знаю.
– Тогда зачем весь этот маскарад? Не можете смириться с тем, что мы ускользнули от вас? Считаете это оскорблением? Желаете смыть кровью?
– В определенной степени да, – не стал отпираться китаец.
– Ваша настойчивость делает вам честь. Но назовите хоть одну причину, которая мешает мне сдать вас российским властям как китайского шпиона, незаконно присвоившего чужое имя и титул? Уверен, в Третьем отделении вас встретят с распростертыми объятиями.
Эрстед блефовал. Его самого в Третьем отделении мог ждать неприятный сюрприз.
– Не думаю, – китаец улыбнулся, словно прочтя его мысли, – что вам захочется связываться с местной полицейской бюрократией.
– Ничего, нам не привыкать. Опыт имеется. Думаете, датские бюрократы чем-то лучше российских?
– Есть и другой выход, – вмешался Волмонтович. – Долг платежом красен. Что скажет пан Чжоу насчет ватаги головорезов, которая совершенно случайно повстречает его на дороге? Точь-в-точь как в Фучжоу? Места дикие, разбойнички пошаливают… И никакой бюрократии!
Тонкие пальцы китайца нервно стиснули голову кобры. Амур с Венерой, делая вид, что происходящее им совершенно безразлично, с интересом прислушивались к беседе. Нечасто в усадьбе Гагарина случались подобные коллизии. По правде сказать, никогда не случались. Грех пропустить столь драматичное представление!
– Если я скажу, – трость Чжоу Чжу начертала в грязи замысловатый иероглиф, – что прибыл сюда вовсе не ради мести… Что я вообще не рассчитывал на встречу с вами… Вы мне, конечно, не поверите?
– Нет.
– И правильно сделаете. Я бы тоже не поверил. Увы, меня связывает обязательство, которое я не могу нарушить. Иначе я постарался бы взять вас обоих под контроль – либо покинуть Ключи немедленно. Но долг требует моего пребывания здесь. А мои силы имеют предел. Я вынужден предложить вам сделку.
– Продолжайте, герр Чжоу.
Волмонтович хмыкнул, не скрывая скепсиса, и поправил окуляры. «Если вы рассчитываете заговорить нам зубы и выкинуть какой-нибудь фортель, – читалось на лице князя, – то я вслед за Данте рекомендую: lasciate ogni speranza voi ch‘entrate…»[70]
– Я готов дать слово, господа, что отказываюсь от намерения поквитаться с вами. Закончив свои дела здесь, я немедленно уеду. Мы больше никогда не увидимся. По крайней мере в этой вашей жизни. Также я не стану покушаться на вас чужими руками.
Эрстед в задумчивости поскреб бритый подбородок.
– Допустим. Что потребуется от нас?
– Вы в свою очередь дадите слово чести не покушаться на мою жизнь, не выдавать меня властям – и не препятствовать мне в исполнении моего долга.
– Для этого мы должны знать, в чем заключается ваш долг.
– Разумно, – кивнул китаец. – Я не клялся хранить тайну. И готов удовлетворить ваше любопытство.
– Это не любопытство. Это элементарная осторожность.
– Как вам будет угодно. – Чжоу Чжу улыбнулся во второй раз: холодно и неприятно. – Мой долг – исполнить обещание, данное Ивану Алексеевичу Гагарину, отцу хозяина здешней усадьбы.
– Пся крев! – Волмонтович вздрогнул. – Вы и с ним знакомы?!
– Мы виделись один раз, перед смертью князя. Этого оказалось достаточно.
– Достаточно – для чего?
– Для того, чтобы князь доверил мне свою ци. Я – посланник. Княжеская ци со мной, в надежном резервуаре. Она ждет того момента, когда я перелью ее в избранного князем мальчика. Мальчик здесь, в Ключах.
– Они родственники? Я имею в виду, князь и мальчик?
– Это внук Ивана Алексеевича, внебрачный сын хозяина усадьбы. Не волнуйтесь, пересадка ци не повредит здоровью ребенка. Не считая кармической коррекции, он даже сохранит исходную личность. О да, герр Алюмен! Я действительно искал не вас. Когда б не заступничество вашего покровителя… Поверьте, я настиг бы вас еще во Франции.
– Моего покровителя? О ком вы говорите?!
Эрстед был сбит с толку. Он полагал, что Чжоу Чжу – агент Тайной канцелярии… И вдруг, как снег на голову – ци князя Гагарина, какие-то мальчики… Вспомнив историю Павла Ивановича, датчанин ощутил легкое возбуждение – так с ним случалось всегда, когда цепь размышлений складывалась в логичный итог. Неужели при помощи герра Чжоу мертвец хочет повторить то, что уже однажды сделал со своим сыном безо всяких посредников?
«А что он сделал?» – спросил Эрстед сам себя.
– Я говорю о человеке, который носит имя Эминента.
– Холера! – поляк угрожающе взмахнул тростью. – С ним вы тоже знакомы?!
– Что вы знаете о холере?! – голос китайца на миг сорвался.
– О холере? Все!
Волмонтович гордо подбоченился.
– Похоже, я недооценил вас, господа, – сказал Чжоу Чжу после долгого молчания. – Теперь мне ясно, почему герр Эминент не захотел указать мне ваше местопребывание. Более того, по-моему, он был в ярости. Расстались мы с ним далеко не лучшим образом.
Может, китайцу что-то и стало ясно, зато Эрстед вообще перестал что-либо понимать. Фон Книгге отказался выдать его заморскому мстителю? Пришел в ярость? Не Эминент ли совсем недавно приложил все усилия, чтобы отправить блудного ученика в мир иной?!
– Хорошо, герр Чжоу. Я согласен. Но при одном условии.
– Вы хорошо подумали, друг мой?
– Да, князь.
– Вы уверены, что он не ударит нам спину? При первом же удобном случае?
– Уверен.
– Извините, что прерываю ваш увлекательный диалог, – вмешался Чжоу Чжу. – Что за условие?
– Я хочу присутствовать при вашем опыте пересадки ци.
– Мы хотим присутствовать, – уточнил Волмонтович.
Он по-прежнему не доверял китайцу.
– Я так и думал, что это будет вам интересно. И как ученому, и как мастеру ци-гун. – На миг Чжоу Чжу задумался. – Но вы обещаете мне не мешать?
– Если не возникнет опасности для наших жизней.
– Не возникнет. По рукам, как говорят в России?
И Чжоу Чжу протянул Эрстеду узкую ладонь.
Какое-то движение в окне второго этажа привлекло внимание датчанина. Китаец и Волмонтович стояли спиной к дому; сейчас лишь Эрстед мог видеть окно гостевой комнаты, раздвинутые шторы – и напряженную фигуру Пин-эр. Дочь наставника Вэя, упершись лбом в стекло, глядела в сад. Чувствовалось, что она в любую секунду готова, не тратя времени на мороку со шпингалетом, выбить раму собственным телом – и кинуться на Чжоу Чжу.
В воздухе повисло рычание – еле слышное, скорее морок, чем звук.
Отвернувшись от окна, Эрстед медленно – так медленно, словно боялся наступить на гадюку, – шагнул вперед и скрепил уговор рукопожатием. Когда он вновь поднял взгляд, Пин-эр в окне уже не было.
Какое-то движение в окне второго этажа привлекло внимание датчанина. Китаец и Волмонтович стояли спиной к дому; сейчас лишь Эрстед мог видеть окно гостевой комнаты, раздвинутые шторы – и напряженную фигуру Пин-эр. Дочь наставника Вэя, упершись лбом в стекло, глядела в сад. Чувствовалось, что она в любую секунду готова, не тратя времени на мороку со шпингалетом, выбить раму собственным телом – и кинуться на Чжоу Чжу.
В воздухе повисло рычание – еле слышное, скорее морок, чем звук.
Отвернувшись от окна, Эрстед медленно – так медленно, словно боялся наступить на гадюку, – шагнул вперед и скрепил уговор рукопожатием. Когда он вновь поднял взгляд, Пин-эр в окне уже не было.
Сцена четвертая Воскрешение отцов
1
– Нет-нет, майн герр! Климат и теплое море сами по себе никак не могут лечить. Они лишь способствуют правильному циркулированию жидкостей в организме, улучшают аппетит, но исцелить не способны. Если требуется бальнеологическое лечение, то надо найти подходящий курорт, подобный карлсбадскому. Вспомните исследования великого Давида Бехера о принципах воздействия целебных вод…
Эминент улыбнулся, не открывая глаз. Деликатный Ури пытается говорить вполголоса. Напрасно! Малыша слышно даже через закрытую дверь.
– Мы также обязаны упомянуть последние статьи француза Жанна де Карро о пользовании естественными банями на основе горячих источников. Особенно, на наш взгляд, перспективно грязелечение, как наиболее активный метод воздействия…
Собеседник швейцарца, московский врач, на свою беду, понимал по-немецки. С чем и попал в оборот.
– Поэтому мы рискнем возразить вам, майн герр! Поездка в Южную Италию не поможет герру Эминенту. Ему следует прописать нечто более действенное…
Доктора привел сам Ури. Всю ночь великан не спал, ворочался под старым армяком, утром мрачно бродил по квартире, затем взмахнул могучей ручищей, словно хотел прибить кого-то, – и убрел искать «лекаришку».
Кажется, результатом он остался не слишком доволен.
– Из малыша получился бы прекрасный врач, – тихо заметил Чарльз Бейтс. – Он понимает… Нет! – он чувствует, когда человеку больно. Откуда парень нахватался всей этой медицины? Неужели у своего Франкенштейна?
– Прощайте, майн герр, – донеслось из-за двери. – Главное, что переломов и мозговой горячки нет. Вы нас очень обнадежили. Да-да, все предписания будут выполнены. Мы лично проследим. Сейчас же идем в аптеку.
– Может, и впрямь съездим в Италию? – без особой уверенности предложил актер. – Жаль, денег мало. Я постараюсь что-нибудь придумать…
Эминент не стал спорить. Теплая Италия, холодная Москва…
Его хворь не вылечишь переменой климата.
Первый раз за много лет барон фон Книгге не знал, что делать. Вначале он растерялся, затем растерянность сменилась страхом и наконец – равнодушием. Ури напрасно волновался: у него не было переломов. Ушибы, полученные по время схватки у гроба, не слишком досаждали.
Но что-то все-таки сломалось.
– Я видел сон, – бросил он, по-прежнему не открывая глаз. – Мы гуляем с вами, Чарльз, у пруда, любуемся закатом. Всё как вчера, но на мне почему-то белый мундир – прусский, старого покроя. И орден, как полагается. Мы говорим о постановках Шекспира, вы, как обычно, возражаете… Вдруг я чувствую боль. Орден исчез, вместо него – сквозная рана. Кровь запеклась, плоть почернела, и я понимаю, что ухожу. Выливаюсь сквозь эту рану, как вода из дырявого кувшина. Смотрю вокруг – мы не в Москве, а в Ганновере, на старом кладбище…
Продолжать он не решился. Бейтс тоже молчал, кусая губы. О бродяге, лежащем на ганноверском погосте, актер не догадывался. «И слава богу!» – решил Эминент. Чарльз и так считает его некромантом. Что бы он сказал, узнав правду?
Рана на месте ордена… Эминент стиснул зубы, еле сдерживая стон. Не в этом ли ответ? Сила, годы питавшая его, выплеснулась, ушла в пустоту, водопадом рухнула в пропасть. Остались жалкие крохи – так шлют деньги бедному родственнику, мало заботясь его делами.
Проклятый мертвец!
Следовало не раскисать, впустую тратя драгоценные дни, а срочно ехать в Ганновер. Искать подходящее тело – здоровое, полное жизненной энергии. Найти, провести летаргирование; уложить в могилу. Или не искать. Бейтс и Ури – подходят оба. Чарльз, конечно, лучше. Умничать вздумал, актеришка? Характер показывать?
Сам тебя выкопал – сам и закопаю!
Эминент подивился собственной кровожадности – и внезапно понял, что это конец. Малышу Ури незачем стараться. Он, Адольф фон Книгге, уже никого не убьет. Странно, еще недавно он с завидной регулярностью навещал могилу в Ганновере. Очень нравилось читать надпись на собственном надгробии. Это ли не торжество над Костлявой?
Завидуй, Калиостро, в своем гнилом гробу!
Волна давней гордости отступила, ушла в песок, сменившись иным чувством – стыдом. Есть такой стыд, который горше смерти.
– Вы читали «Фауста»?
– Разумеется. Всякий образованный человек следит за публикациями такого титана, как Гете. Жаль, что нам с вами доступен лишь фрагмент.
Табличка из бронзы, привинченная к надгробной плите, букетик увядших левкоев. Плачущий юноша, не успевший на похороны своего кумира.
– Андерс Сандэ Эрстед, к вашим услугам. С кем имею честь?
– Андерс Сандэ Эрстед! В последний раз я называю тебя по имени. Отныне ты для меня – не ученик, не друг и даже не соперник. Ты – враг, которому я объявляю войну. У тебя нет больше прав, кроме одного – права умереть…
Думать об Эрстеде было мукой. Эминент вдруг представил, что слышит эту историю от кого-то другого… Нет, не он нынешний, возомнивший себя всемогущим, – Филон, молодой алюмбрад, не побоявшийся бросить вызов целой Европе. Тогда он еще умел ценить друзей. Что бы он сделал с самим собою, поднявшим руку на ученика?
Бессилие открыло дверь боли. Почерневшая плоть вокруг раны-невидимки сжалась, легла на сердце могильной плитой.
– Вам плохо, Эминент? Д-дверь, где этот Ури с его лекарствами? Эминент, не молчите, прошу вас! Чем я могу помочь?
Стало только хуже. Чарльз Бейтс, которого он в мыслях закопал на ганноверском кладбище, дежурит возле его постели. Не бросил, не сбежал. А ведь это ты, фон Книгге, моралист и учитель жизни, сделал парня убийцей!
– Знаете, чем больна баронесса, Чарльз?
Тот растерялся, но Эминент и не ждал ответа.
– Вы не любите ее, зовете вампиром. Она, конечно, не упырь из модных романов… Но тем, кто с нею близок, глупо завидовать. Когда-то я выручил ее. И теперь она умирает, потому что я больше не в силах подкармливать ее с ладони. Я знаю симптомы. Она не может общаться с людьми, каждый разговор – хуже казни; у нее идет горлом кровь. А я не волшебник, Чарльз. Да, я искренне старался помочь – вам, Ури, Бригиде. Человечеству. Как мог, как считал нужным. А теперь… Какой бы требовательной ни была моя любовь, она слабей времени. Мое же время подходит к концу.
Бейтс хотел что-то возразить, но передумал.
– Я как-то говорил вам, Чарльз: пусть нас судят по делам. Очень надеюсь, что сделанное – сделано не зря. А кровь… Я хотел обойтись каплей, чтобы остановить реку. Иногда даже в ущерб делу. Вспомните! – я пожалел Огюста Шевалье. Просто пожалел, хотя этот мальчишка – не из числа друзей.
– Пожалели? – Во взгляде Бейтса блеснуло изумление. – Вы ли это, патрон? Не пора ли вам на Сицилию? Любоваться морем, мечтать о мировой гармонии?
Эминент пропустил издевку мимо ушей. Да, актер перестал его бояться. Из «патрона» он, сильный, не знающий жалости, превратился для Бейтса в больного старика.
Пусть!
Стало легче. Нет, сегодняшнему Эминенту есть что сказать вчерашнему Филону, если призрак явится из Прошлого – требовать ответа. За Будущее надо бороться. Меньше крови, больше счастья… Но без крови не обойтись. Помнишь, Филон? Ты разгромил орден алюмбрадов, желая предотвратить всеевропейскую резню. Кое-кто погиб, но тысячи уцелели. Потом ты помог свергнуть Робеспьера, а ведь это тоже кровь, тоже смерть. Но косой нож гильотины, убив тирана, спас остальных. Люди выжили, увидели Грядущее.
Все это не зря!
Вспомнились мечты – давние, юношеские! – о Прекрасном Новом мире, который им, неравнодушным людям Века Просвещения, предстоит выстроить. О, они уже любовались его контурами, его смутным силуэтом! Прекрасные города, прекрасные люди, голубое небо, незаходящее солнце… А потом ему показали иное. Бурая жижа, затопившая мир, – и Лабиринт в ее сердцевине. Мудрый-мудрый, совершенный-совершенный. Люди – слизь, человечество – океан грязи. В первый раз, прозрев такое, Эминент просто не поверил. Чувства могли обмануть, видения – исказиться. Когда же он понял, что ошибки нет, то вспомнил далекий июньский день 1794 года…