Повесив трубку, Мэнни лениво подумал: а был бы Джерри счастлив в другой стране и в другой профессии? Вероятно, нет.
Он поднял голову и увидел свою помощницу, стоявшую в дверном проеме, словно светоч добродетели.
— Ты нашел какой-нибудь способ не обманывать Тину Бельтран? — вопросила она.
— Я тоже рад тебя видеть, Эльза. Я ее не обманываю.
Эльза принялась загибать пальцы:
— Ни единого способа избежать свидетельства полной правды. Ни единого способа дать отвод присяжным. Ни единого способа основываться на законе, без того чтобы пустить клиента по миру. Продолжать?
— Я что-нибудь придумаю, малышка.
— Не называй меня малышкой! Верно, ты что-нибудь придумаешь. Ты имеешь наглость брать у этой женщины деньги, не давая взамен ничего. Она достойна большего, чем вкладывать свои надежды в одну из твоих галлюцинаций!
Мэнни замер, перестав дышать. Он взглянул на Эльзу, словно видел ее впервые.
— Повтори.
— Я сказала, что она достойна большего, чем вкладывать свои надежды в одну из…
— Эльза, я тебя люблю! — воскликнул он, непристойно осклабившись.
— Я расскажу Феликсу, — предупредила она.
— Валяй! Я заплачу за тебя достойную цену. Как ты думаешь, сколько он запросит?
— Хочешь, чтобы я опять тыкала в тебя пальцем?
Но Мэнни торжествовал:
— Послушай, Эльза, послушай! Если бы у меня появился реальный шанс победить этот «Всемирный», ты бы мне помогла?
— Конечно.
— Невзирая на методы?
Она сложила руки на груди и приподняла бровь:
— Что ты замышляешь?
* * *Дитер Альторен, закусив губу, наблюдал в окно, как зловещий маленький автомобильчик отъезжает через январские сугробы, пока не убедился, что он больше не вернется.
Родители его об этом предупреждали. «Не соглашайся, не поддавайся им, — говорил папенька. — Ты не знаешь, что с тобой случится. Что ты будешь делать, если они испортят тебя?» Но ему так нужны были деньги, и эта работа была его последней надеждой. А врачи — они такие уверенные, внушающие доверие; они сказали, что процент неудач так низок… Он попытался сглотнуть, но в горле было сухо, он ощутил слабость и позволил себе прилечь на кушетку.
Что делать? Рассказать Эду Феримонду о произошедшем — так Дитер тут же потеряет работу, и ни адвокат, ни врачи, вообще никто не станет ему помогать. «Вы же подписали разрешение, — скажут они. — Мы рассказали вам о рисках, и вы согласились их принять. Вот тут написано: «Освобождаются от ответственности…», видите?» Уроды! Ладно-ладно, он не собирается ничего рассказывать Феримонду или кому-нибудь еще. Когда он снова увидится с этим сукиным сыном — не раньше апреля, для подготовки к глупым слушаниям, — то скажет «полную правду и ничего, кроме правды», и можете быть уверены, с этими проклятыми жучками в голове он не сумеет сказать ничего другого. Но он не обязан говорить того, о чем его не спрашивают.
* * *На отборе присяжных Мэнни вел себя точно так, как Эдвард Феримонд и ожидал. Он опросил каждого, знает ли тот что-либо об Акте о пересмотре защиты интеллектуальной собственности, сокращенно АПЗИС: как он был разработан, кто его спонсировал и кто лоббировал. Он упоминал название «Всемирного» так часто, как это было возможно. Феримонд, обладавший грацией, очарованием и высокомерием абиссинского кота, постоянно выражал протесты, лениво уличая Мэнни в попытке склонить заседателей на свою сторону и превращении рядового гражданского дела в политическое судилище. Судья Рэкхем, казалось, устала и от вопросов Мэнни, и от возражений Феримонда: несколько протестов она приняла, но большинство отклонила, когда мнение присяжных об АПЗИС стало потенциальным источником предвзятости.
Но Феримонд, казалось, не нашел ничего предосудительного в нудном повторении одного и того же вопроса к каждому присяжному в отдельности.
— Могу ли я рассчитывать, — вопрошал Мэнни, — что вы будете опираться на свое личное мнение в оценке фактов, а не позволите кому-либо указывать вам, правдив свидетель, лжив или просто сумасшедший.
Естественно, все ответили утвердительно.
На досудебном разбирательстве Феримонд выглядел неподдельно оскорбленным, когда Мэнни отказался оговаривать в качестве особого условия достоверность показаний свидетеля полной правды, чего не делал никогда в жизни.
Вот поднялся Феримонд, всем своим видом показывая, сколько разных нужных и важных дел ему пришлось совершить для данного разбирательства. Он задавал вопросы доктору наук Элеоноре Монкриф, пухлой женщине в синем костюме, подчеркивающем ее достоинства и подходящем к цвету глаз, уточнив ее статус эксперта и позволив выйти на родную ей тему проведения процедуры полной правды.
— Наномеханизмы вносят изменения в связи между частями мозга, относящимися к памяти и воле, — начала доктор Монкриф удивительным контральто. — Механизмы помещаются в физиологический раствор, производят изменения в соответствующих нервных тканях и затем распадаются на микроэлементы, которые выходят из системы. От инъекции до выхода процедура занимает около 48 часов.
— И ка-ак, — Феримонд чуть заметно зевнул, — отражается результат действия этой процедуры на поведении субъекта?
— Основных результатов два. Во-первых, субъект может вспомнить абсолютно всё, случившееся с ним после процедуры. Во-вторых, он теряет способность говорить заведомую ложь.
— Сколько же длятся эти изменения в поведении индивидуума?
— Они постоянны, если не провести обратную процедуру или не произойдет разрушение коры головного мозга из-за возраста либо вследствие болезни.
— В случае Дитера Альторена, — сказал Феримонд, вроде бы слегка заинтересовавшись происходящим, — когда была проведена процедура?
— В прошлом году, 23 июня, — ответила доктор Монкриф.
— Вы лично ее проделали?
— Ну, обычную инъекцию сделал медбрат. Но если не считать этого, то да, лично.
— Известно ли вам о случаях отторжения инъекции наноботов?
— Нет, не известно.
— Итак, доктор, верно ли, что все, сказанное мистером Альтореном, относящееся к любому событию, произошедшему после 23 июня прошлого года, будет правдивым и достоверным?
— Протестую, ваша честь, — обращаясь к судье, Мэнни тем не менее смотрел на присяжных. Он преувеличенно тяжело поднялся с места и продолжил: — Адвокат истца просит свидетеля высказать свое мнение насчет степени доверия. Правдивость свидетельских показаний определяют присяжные. — Он одобрительно кивнул заседателям и медленно сел на место.
— Протест принят.
У Феримонда вырвался вздох страдания:
— Позвольте перефразировать, доктор. Проводились ли проверки надежности и достоверности прошедших процедуру полной правды последние двадцать лет?
— Десятки исследований.
— И каков процент субъектов с нормальной переносимостью, показавших совершеннейшую правдивость и точность описаний?
— Согласно обзорам в научной литературе, эта цифра составляет 97,5 плюс-минус два процента.
Феримонд был готов самодовольно ухмыльнуться, однако на Мэнни он взглянул, словно желая сказать: «Ну зачем я буду попусту тратить ваше время?». А затем произнес:
— Вопросов больше нет.
Феримонд сел, Мэнни поднялся. И обратился к свидетельнице с самым дружелюбным выражением лица:
— Доктор Монкриф, а откуда берутся эти два с половиной процента неудач?
Она улыбнулась в ответ:
— Ничтожно малая доля нервных связей не реагирует так, как положено по теоретическим расчетам. У большинства сфера действия нейронных связей столь мала, что результаты аналогичны. Но для очень немногих кумулятивный эффект сохраненных связей в итоге выдает неизмененное поведение.
— И подобные субъекты имеют либо недостоверную память, либо способность лгать? — спросил Мэнни.
— Это верно, но я должна подчеркнуть, что подобное происходит в одном случае из сорока.
Мэнни кивнул:
— Понятно. Значит, когда вы сообщаете о воспоминаниях, которые являются достоверными, вы говорите о том, что было воспринято и потому сохранилось в памяти индивидуума, верно? Я имею в виду, если зрение или слух субъекта работают недостаточно хорошо, он может вызвать в памяти образы и звуки, искаженные его органами чувств, это так?
Доктор тоже кивнула:
— Так.
Мэнни словно превратился в любознательного студента:
— А наши воспоминания обусловлены нашим же собственным отношением к фактам, не так ли? Если человек ассоциирует собак со злостью и нападением, он может припомнить, что виденная им собака собиралась напасть, хотя животное оставалось совершенно спокойным, верно?
— Да-а, — медленно ответила Монкриф. — Но в определенных рамках.
— В каких же рамках?
— В каких же рамках?
— Ну, если у человека есть время увидеть, что собака делает в действительности, думаю, он не станет фабриковать небывальщины. К примеру, не скажет, что с ее клыков капала кровь, если подобного не было на самом деле.
— Но если вдруг собака сделает дружелюбное движение, субъект может интерпретировать, а следовательно, и рассказать это по-другому, верно?
— Да, думаю, вы правы.
Мэнни кивнул:
— И еще один вопрос. Если у человека искажено восприятие из-за психического заболевания, или употребления наркотических средств, или повреждения мозга, или по иным причинам, может ли процедура полной правды вылечить подобные вещи?
Доктор на секунду нахмурилась, затем ответила:
— Нет, но у нас имеются другие методики, которые мы можем задействовать, чтобы повлиять на подобные искажения.
Адвокат мелко и часто закивал, угодливо соглашаясь:
— Конечно, конечно, безусловно это можно вылечить, но разве вам не надо знать о подобных обстоятельствах заранее, до того как начать процедуру?
— Мы должны об этом знать.
Мэнни благодарно улыбнулся и снова сел на место, сияя на весь зал, будто планировал угостить всех присутствующих обедом с выпивкой.
Дитер Альторен, 28 лет, светловолосый, с очень белой кожей и серьезным выражением лица, тонкий как жердь, был приведен к присяге как следующий и последний свидетель истца. Мягко и нежно Феримонд прошелся с Альтореном по его визиту в офис к Тине Бельтран. Это произошло через две недели после прохождения им процедуры полной правды. Феримонд расспросил, как выглядело помещение, что было надето на женщине, цвет лака на ногтях. Потом они подробнейшим образом разобрали сам разговор, останавливаясь на каждом вздохе и фразеологическом обороте в речи Бельтран, как он спросил ее о дефрагменторах, как она ответила, что собирается написать одну программку, как он предложил заплатить ей за копию и она согласилась.
На всем протяжении опроса свидетеля истца Мэнни спокойно перекладывал на адвокатском столе несколько монеток, словно даже не замечая, что Альторен говорит. Когда Феримонд сказал: «Свидетель ваш», Мэнни встал с еще большим трудом, чем ранее, и нелепо перетасовал свои бумаги, приведя их в еще больший беспорядок. Он сконфуженно взглянул на свидетеля и еще секунд двадцать искал нужную ему страницу. Ох уж этот Мэнни, глупый толстяк!
— Доброе утро, мистер Альторен, — улыбнулся он.
— Здравствуйте, сэр.
— Давайте вспомним: мы с вами до сегодняшнего дня не встречались?
Альторен одарил Мэнни понимающей улыбкой, словно распознал ловушку:
— Я давал вам письменные показания, мистер Суарес.
Мэнни коснулся пальцами лба, как человек, забывший в машине ключи.
— Верно, верно, спасибо, что напомнили. Показания. Это было в марте, не так ли?
— В апреле, мистер Суарес, — улыбка Альторена стала шире.
— Ну конечно! Вот те на! — Мэнни печально покачал головой. — Но в любом случае, мы можем с уверенностью сказать, что мы с вами не встречались раньше, до подписания показаний, не так ли?
Выражение лица Альторена резко изменилось. Казалось, он говорит неохотно, но остановиться не в силах:
— Боюсь, нет.
Брови Мэнни поползли вверх, и он вскинул голову:
— Как это нет?
Голос свидетеля стал заметно тише:
— Нет, сэр. Мы встречались в январе у меня дома.
Мэнни нахмурился и отложил свои бумаги, открыл ежедневник в кожаном переплете, сверил даты и закрыл его.
— Я приходил к вам домой?
— Да.
— Один?
— Нет, сэр, ваша помощница миссис Моралес была с вами. — Свидетель указал на Эльзу.
— Ага. — Мэнни закусил губу, глядя на Эльзу в очевидном замешательстве. Потом он заговорил, словно поддерживая старательно продуманную шутку: — Ну ладно, если это была зима, представляю себе, как ужасно я выглядел! Не лучшее время года для меня…
Альторен обрел еще более несчастный вид.
— Это точно. Ваша кожа была ужасающе зеленой.
Мэнни слегка напрягся, но тут же расслабился:
— Ну да, зеленой, вы имеете в виду, я выглядел нездоровым… Словно меня подташнивало?
Альторен покачал головой:
— Нет, я имею в виду изумрудно-зеленый цвет. Как лужайка моего соседа.
Мэнни буквально разинул рот, потом переспросил:
— Моя кожа?
— Да.
— Изумрудно-зеленая?
— Точно так.
Мэнни повернулся к присяжным, все они внимательно изучали его красновато-бронзовую смуглость, некоторые с озадаченным выражением лица.
— А волосы у меня случайно не были тоже зелеными?
Феримонд, казалось, только теперь осознал, что происходит, и со свойственной ему спокойной мягкостью перебил:
— Протестую. Подобные вопросы неуместны, в них нет необходимости.
Однако судья Рэкхем рассматривала Альторена и даже не взглянула на Феримонда.
— Протест отклонен. Вы можете отвечать, мистер Альторен.
— Нет, сэр, волос у вас вообще не было, зато прямо на голове росли усики-антенны, как у насекомых, только очень большие…
Один из зрителей громко загоготал, судья предупреждающе взглянула на него.
Мэнни сглотнул, выпил воды и снова сглотнул. Потом слабым голосом вопросил:
— Какого цвета антенны? Тоже зеленые?
— Нет, ярко-красные. И они шевелились.
В зале раздался хохот. Рэкхем и Феримонд наблюдали за действом сердито и неотрывно, хотя и по разным причинам. Мэнни беззвучно, одними губами повторил: «Шевелились». Затем поднял руки в явной беспомощности и сказал, словно заметил по ходу дела:
— Ну ладно, надеюсь, у миссис Моралес кожа была не зеленая?
— Нет, сэр.
— Это хорошо. Вы помните, как она была одета?
— Да разве я могу забыть! На ней не было блузки.
— Без блузки? В январе?
— Без блузки под пальто.
— Ого. Вы имеете в виду, что она сидела у вас дома в одном лифчике?
— Нет, она даже не присела, и вообще… бюстгалтера на ней тоже не было.
Феримонд диким взглядом вперился в Эльзу, но она выглядела сильно удивленной.
Лицо Мэнни приняло обиженное выражение, он словно умолял Альторена проявить благоразумие.
— Мистер Альторен, как вы думаете, почему миссис Моралес появилась в доме незнакомца раздетой?
Альторен вспотел.
— Она сказала: чтобы не повредить крылья.
Секунд пять Мэнни стоял с открытым ртом. Феримонд еще дольше, и определение «изумрудно-зеленый» при описании его лица было бы здесь совершенно подходящим.
— Ее… крылья? — спросил Мэнни.
— Да, — произнес Альторен и закрыл глаза.
— А вы… э-э… видели эти крылья?
— Видел.
— Как они выглядели?
— Белые. Из перьев. Около трех футов длиной.
— Гм. — Мэнни посмотрел на Эльзу, которая ответила ему таким же долгим взглядом и пожала плечами. — Может, эти крылья были частью костюма?
— Нет, сэр. Она ими хлопала.
— Хлопала. Но она не летала, не так ли?
— Нет, она сказала, что пока еще не научилась.
Зрители и даже несколько присяжных разразились громовым хохотом. Судья Рэкхем застучала молотком, призывая к порядку. Мэнни перетасовал свои бумаги на столе:
— Ваша честь, я не могу продолжать. У меня больше нет вопросов, — сказал он и опустился на место.
Судья Рэкхем повернулась к Феримонду:
— Вы будете проводить повторный опрос?
Феримонд согнал с лица изумление, заставил себя встать и с трудом выдавил:
— Госпожа судья, я бы попросил краткий перерыв перед какими бы то ни было повторными свидетельствами.
Лицо Рэкхем говорило: «Кто бы сомневался!».
— Хорошо, у вас есть двадцать минут. Мистер Альторен, во время перерыва вы остаетесь под присягой.
Разгневанный Феримонд жестом велел Альторену следовать за ним, и оба покинули зал заседаний. Присяжные один за другим вышли в совещательную комнату, кто в недоумении, кто с улыбкой. Мэнни немелодично свистел, просматривая справочник, который притащил с собой на это представление. Эльза возвела очи горе. Тина Бельтран, как и многие, смущенная, растерянная и сбитая с толку показаниями Альторена, наклонилась к Мэнни и прошептала:
— Что тут такое произошло?
— Тише, — сказал Мэнни, вытащил часы и положил их на стол. — Увидим.
Ровно двадцать минут спустя Феримонд и Альторен вернулись в зал. Адвокат выглядел расстроенным, перед тем как сесть он пристально посмотрел на Мэнни.
Когда вернулись присяжные, Рэкхем спросила:
— Повторный опрос, мистер Феримонд?
Феримонд встал и произнес сквозь стиснутые зубы:
— Нет, госпожа судья, мы закончили.
— Очень хорошо. Мистер Суарес, вы можете вызвать своего первого свидетеля.
На этот раз Мэнни поднялся гораздо легче:
— По правде говоря, ваша честь, мы бы хотели отказаться от изложения версии защиты и сразу перейти к заключительному слову.