В любой другой день не осмелился бы подойти к Инне: слишком красивая, боялся таких. До этого несколько раз сталкивался с ней на улицах, помнил, как его взгляд лихорадочно скользил по ее лицу, фигурке, пытаясь найти какой-нибудь недостаток, зацепиться за него и вырвать девушку из сердца, где она за доли секунды успевала прочно обосноваться. Но не находил ни единой шероховатости, ни единой щербинки, и плотнее сжимал губы и зубы, до боли в скулах, чтобы не вскрикнуть восхищенно, и потому уже ничего не видел, только чувствовал, что девушка рядом, и облегченно выдавливал из себя задержанное дыхание, когда удалялся от нее. А в этот день смотрел на нее без смущения, уверен был, что достоин ее, что его не оттолкнут. И так оно и случилось.
Ему нравилось идти рядом с Инной, ловить завистливые взгляды мужчин и подшучивать, что кто-нибудь из них шею себе свернет. Впрочем, подобное и Инна могла сказать о женщинах. Но самым приятным было возвращение с ней из кафе, где они протанцевали до закрытия. Темные улицы дышали тревогой, редкие прохожие держались подальше друг от друга. Инна хваталась двумя руками за его руку, прижималась, насколько возможно при ходьбе, и вздрагивала при каждом звуке. Но при этом успевала замечать всякие мелочи.
– Смотри – кошка! А глазищи зеленые – как два такси!.. Походка какая у женщины – будто босиком идет!.. Ой, сирень поздняя! Нарви, Сереж!
Светлые гроздья свисали с веток за высоким забором, пришлось попрыгать.
– Ой, она вялая... – разочарованно произнесла Инна, и букет полетел под соседний забор.
У ее дома кучковались подвыпившие подростки, негромко переговаривались, курили и часто сплевывали. Молодняк скучал, высматривал, над кем повыделываться.
– Зайдем с другой стороны, – шепотом предложила Инна.
– Нет.
Рано или поздно ему придется иметь дело с этими щенками, уж лучше сразу разобраться. Не справится сам, завтра с друзьями привалит.
Кто-то из подростков размотал цепь, позвенел ею, точно давал сигнал к нападению. Сосед его щелкнул нунчаками и чуть отодвинулся, чтобы не зацепить корешей при размахе.
Сергей шел прямо на этих двоих и все крепче прижимал к боку Иннины руки. Когда приблизился настолько, сто можно было разглядеть лица, щенок с цепью уступил дорогу и сказал:
– Привет, Серега!
– Привет!
Тусовка раздвинулась, давая пройти, поприветствовала вразнобой.
– Откуда ты их знаешь? – спросила Инна.
– Я их не знаю, зато они меня знают... Со мной часто незнакомые здороваются.
– Ну да, «афганец» же! – догадалась она. – Представляешь, это хулиганье никому жизни не дает! Кто бы ни провожал меня, обязательно изобьют, хоть переезжай в другой район!.. А с тобой я никого не боюсь, – сказала она, когда Сергей остановился у входа в ее подъезд, чтобы здесь попрощаться и договориться о следующем свидании, и потянула за собой по неосвещенной лестнице на второй этаж, где перед дверью в квартиру предупредила: – Не шуми, а то родители спят.
Иннины родители спокойно относились к тому, что Сергей ночевал в их квартире. С матерью он почти не встречался, только с отцом по утрам за завтраком, который оба, спеша на работу, ели быстро. Иннин отец служил прапорщиком в исправительно-трудовой колонии строгого режима, зоне, расположенной на окраине города. Глядя на его простецкую физиономию и загорелую, наполовину лысую голову, трудно было поверить, что Инна – его дочь. Но однажды Сергей боковым зрением увидел, какие у него глазницы – похожие на бортовые стрелковые щели бронетранспортера. У такого чужих детей не может быть и с голоду он никогда не умрет. Жена и дочь не работали, а одевались на зависть. Квартира – выставка дефицита. Можно только предположить, чего это стоило зекам. Правда, складывалось впечатление, что зеков прапорщик любит, чего не скажешь о его отношении к жене и дочери. Утром он с радостью убегал на работу, даже завтрак сам готовил, а возвращался поздно, сразу оседал перед телевизором и за вечер мог не проронить ни слова. Сергея прапорщик зачислил в союзники.
– Человеческое лицо в доме появилось, – признавался он несколько раз по утрам.
На день рождения жены, который отмечали вчетвером за столом, накрытым на дюжину гостей, прапорщик, подвыпив, оказал Сергею особую честь.
– Могу тебя к нам устроить, место хорошее освободилось. Подучат, прапорщика получишь. Работа хлопотная, но... – он потер большой палец об указательный, – в накладе не останешься.
Мать и дочь воспротивились в один голос, особенно возмущалась первая:
– Ну, здрастье! Не хватало, чтобы моя дочь стала женой прапорщика!.. Ему учиться надо, в институт будет с Инной поступать. Нечего им хоронить себя в этой дыре. Инночка хорошо подготовилась в этом году, должны принять.
– Там не знания нужны, – возразила дочь.
– Слышишь? – обратилась жена к мужу. – Не мешало бы тебе побеспокоиться.
– У меня таких денег нет, – буркнул прапорщик набитым ртом. Пережевав, сказал, глядя в тарелку: – Пусть своим умом поступает.
Учиться Сергей не собирался. После службы устроился мастером участка на небольшой завод неподалеку от дома, причин уходить оттуда пока не было. С другой стороны, без институтского диплома выше заместителя начальника цеха не подымешься. а Инне этого будет мало, и в Донецке хотелось пожить, все-таки областной центр, есть где погулять. Поэтому, подражая прапорщику, уставился в тарелку, давая понять, что ради Инны согласен на учебу.
Его, как орденоносца, приняли без экзаменов, а Инна срезалась на первом. Наверное, поэтому и согласилась, наконец-то, выйти замуж за Сергея, ведь, уезжая поступать, заявила, что в любом случае домой не вернется.
Каждый раз, когда возвращался в Донецк, мать нагружала сумки так, что руки отваливались, пока дотащишь до общежития. Инны в комнате не было, наверное, у подруги сидит, жалуется на судьбу. Сергей прошелся по комнате, собрал и сложил в шкаф разбросанные повсюду вещи жены. Из-за висевших на стенах трех зеркал и разложенных на полочках и тумбочках бесчисленного количества флакончиков, пузырьков, баночек, тюбиков казалось, что находишься в гримерной, которую видел в школьные годы, когда ушел с нудного спектакля изучать театр. Вот только коврик над кроватью разрушил эту иллюзию. На нем был выткан толстый оранжевый тигр с кислым мурлом, как будто недоволен, что попал в такое убогое жилье. Видел бы он, какой была комната, когда Сергей вселялся в нее: побоялся привозить Инну до окончания ремонта. Делал ремонт сам. Переклеил обои, покрасил окно и дверь, раздобыл за литр водки у коменданта новую мебель – получилось здорово. Пока не кончились деньги, подаренные на свадьбу, в комнате было лучше, чем в раю. Потом превратилась в камеру-одиночку на двоих. Инна часами сидела на кровати и смотрела на тигра, точно безмолвно рассказывала ему, что бестолковый муж не умеет добывать деньги. Знать бы, сколько ей надо, как-нибудь бы расстарался, но чем больше приносил, тем быстрее исчезали. Долгов – хоть в коридор не выходи, потому что каждый встречный – кредитор. Когда молчание жены становилось совсем невмоготу, Сергей ехал к родителям.
Мать невзлюбила Инну, но ни разу не обмолвилась об этом, только перед свадьбой попросила, печально глядя на сына:
– К нам в дом не веди ее.
– В Донецке будем жить, мне, как инвалиду войны, отдельную комнату в общежитии дали.
– Ну и слава богу...
В комнату влетела Инна, с радостным визгом бросилась к Сергею.
– Я уже заждалась!.. Ой, сколько ты всего привез!.. У-у, печенье! – она осторожно, словно кошка из воды, выгребала из кулька жирное домашнее печенье, надкусила, а остальное сунула Сергею в рот. – Вкуснотища, правда?
– Угу.
– Твоя мама умеет печь!.. Да, ты деньги привез?
– Угу.
– Сколько.
– Двести.
– Вот хорошо! Я тут сапожки купила осенние за сто пятьдесят и...
– Но у тебя же есть сапоги!
– Они старые, целый год в них ходила.
– Да, очень старые... А на что мы будем жить?
– Займем у кого-нибудь.
– Меня однокурсники уже избегают: всем должен.
– Опять ты за свое! Сказал бы, что жадничаешь, что тебе наплевать, в чем жена ходит, хоть в лохмотьях!
– Ничего себе – лохмотья!
– Да, на нищенку похожа! Ты посмотри, как другие женщины одеваются!
– Но у нас сейчас нет таких денег. Если бы ты работала...
– Вот! С этого бы и начинал! Я догадывалась, что ты не хочешь, чтобы я в институт поступила, слишком умная жена тебе не нужна.
– Мне это в любом случае не грозит.
Инна обиженно заморгала длинными ресницами, на щеки выкатились слезы. Через десять минут мокрым было все: носовой платочек, подушки, рубашка на груди Сергея. Казалось, и толстый тигр впитал шерстью немного слез, поэтому был еще толще и косился еще недовольнее.
– Ну ладно, покупай сапоги, только не плачь...
Инна еще немного повсхлипывала и, не вытерев слез, помогла раздеть себя, а в постели окончательно утешилась, словно бы выпрашивала прощения, будто это она не хотела давать деньги, а не наоборот. Потом положила голову ему на грудь и, весело посмеиваясь, рассказала последние сплетни общежития.
Сергей слушал в пол-уха, поглаживая ее волосы, решал, кому отдать долг из оставшихся пятидесяти рублей.
– Кушать хочу, – сообщила вдруг Инна.
– Там в сумке колбаса есть, тушенка домашняя.
– Надоело всухомятку. Давай в ресторан сходим? – предложила она и поцеловала Сергея, чтобы не мог возразить. – Мы ведь так давно не были...
Давно: неделю назад. Впрочем, еды до стипендии хватит, а денег раздать долги – нет. Один раз живем...
Сергей недолюбливал рестораны. Обычно сидел насупленный, смотрел, как танцует жена, потягивал не спеша сухое вино и завидовал модно разряженным мальчикам, раскованным и нахальным, с карманами, набитыми папимамиными деньгами. Мальчики никогда не слышали слово «надо», зато хорошо постигли сладость слова «хочу!». В Афганистане они были бы не просто «молодыми», а чмошниками, всю службу размазывали бы сопли двумя руками и прятались за чужие спины. А здесь Сергей был «молодым». Нет, скорее танком в окружении «волг» и «жигулей». Пусть они нарядные и комфортабельные. пусть кидают надменные «зайчики» яркой облицовкой на тусклую броню, но внутри, где-то там, поближе к выхлопной трубе, у них поигрывает беспокойная мыслишка: ну, как рявкнет двигателем, лязгнет гусеницами – и пойдет ровнять налево-направо. Тогда не то что колеса – крышу от асфальта не отскребешь. Поэтому заноситься – заносились, но немного подтягивали вожжи, когда удалецки проскакивали рядом.
– Гринченко, ты почему такой скованный? – спросила Инна. На людях она всегда называла его по фамилии. – Веди себя свободнее, не обращай ни на кого внимания. В ресторан приходят отдыхать – вот и отдыхай.
Не умел он отдыхать. Когда-то, будучи студентом техникума, научился, но за службу позабыл, привык к удовольствиям попроще и покруче, в компании надежных, закаленных парней. Зато Инна здесь была своя. Ресторан, гульбище – ее стихия, она – жена для победителя, для главного героя на празднике жизни. Сергей был героем, но на другом, который уже отгремел. Инна не поняла этого. И теперь расплачивалась. Ничего, наступит еще один в его темном переулке. Жена поможет. Ведь есть у нее самая важная для Сергея черта характера – подгоняла все время, не жалела. Никогда. И он был благодарен ей за это и закрывал глаза на многое. Но не на все...
10
Сергей втянулся в спокойную, размеренную жизнь с Мариной. Умела она создать домашний уют, тепло, в котором даже тоска была не за тоску, расползалась, как промокашка в воде. Марина готовила, убирал, стирала и в промежутках успешно сдавала экзамены, а он, пока были деньги, с утра уходил в пивнушку и просиживал там до вечера. Стипендия вскоре кончилась, пришлось идти на заработки.
У ворот хладокомбината толпилось десятка полтора мужиков, в основном бомжи и алкоголики. От них тянуло цветочным одеколоном, наверное, только что похмелились. Приятный запах немного приглушил вонищу, которая исходила от, казалось, гниющих зданий комбината. Чуть в стороне от ворот сидели на ящиках трое, молча покуривали. Сергей узнал в них свою прежнюю бригаду. Бригада – громко сказано, просто частенько подрабатывали вместе три человека – один копил на машину, второй – на кооперативную квартиру, а третий, аспирант, сводил концы с концами, обремененный женой и грудным ребенком, – они и взяли Сергея к себе в декабре прошлого года, когда, доведенный до точки безденежьем и долгами, пришел сюда. Как зовут «коллег» и где они живут не знал, пользовались кличками, как будто занимались чем-то типа обмывания трупов и не хотели, чтобы об этом даже случайно узнали знакомые, или подчеркивали, что работа временная, они не хуже других, днем квалифицированную выполняют. Аспиранта почему-то называли Студентом, трудился он всегда в перчатках и любил подолгу мыть руки, наверное, в мединституте учится. Будущий кооператор кличку имел собачью – Жучок, постоянно что-то жевал, и не было неприятней напарника на выгрузке мяса: складывалось впечатление, что Жучок незаметно откусывает от замороженных туш. Будущий автолюбитель звался Бугром, любил в начале смены рассказывать анекдоты, а в конце – матюкаться. Он сразу узнал Сергея, радостно пожал руку.
– Опять пришел, Афганец? Нам тебя здорово не хватало, приходилось всякую шваль брать, ханыг чертовых. Ни пить, ни работать не умеют, только языками молотить. Жаль, что раньше аборты запрещали... А с тобой мы ух сколько наворочаем! Сегодня, кстати, консервы будем выгружать, тушенку австралийскую. Говорят, ее из кенгуру делают! – Он рассказал анекдот о кенгуру, довольно глупый, даже сам не засмеялся, как обычно. – Ладно, потрепались – пора за дело. Давайте паспорта, пойду оформлю.
С оформлением осложнений не было. Их бригаду брали в первую очередь, потому что вкалывали ударно. И всегда ставили на самую выгодную разгрузку – на ту, где можно не только заработать, но и украсть. Кому-то Бугор отдавал пятую часть навара за это.
– Пошли, други, – позвал вернувшийся Бугор, что-то шепнул вахтеру на проходной и зашагал к разгрузочной площадке, где стояли два серо-синих рефрижераторных вагона.
Часа в три ночи, когда справились с первым вагоном и учетчик ушел куда-то. Бугор сказал Сергею:
– Отнеси два ящика и жди меня.
В дальнем, неосвещенном углу комбината Сергей, спугнув двух жирных крыс, запрятал ящики в кусты. Там уже стоял один, непонятно было, когда и кто успел принести, вроде бы свои от вагонов не отходили.
Бригадир приехал на электрокаре, на вилы которого был надет поддон. Остановившись около кустов, негромко свистнул и позвал:
– Алик.
– Здесь, – ответили за забором.
Сергей погрузил ящики на поддон, встал рядом с ними, придерживаясь за раму кара. Бугор поднял поддон чуть выше колючей проволоки, увенчивающей забор, продвинулся вперед, чтобы край поддона был за забором. По ту сторону стояли двое, а метрах в десяти от них темнел «Москвич-сапожок». Заметив Сергея, они развернули и натянули кусок брезента.
Сергей сталкивал на брезент ящики, мужчины бесшумно перекладывали их на землю. Операция длилась не больше минуты. Опустив его на землю, Бугор уехал и вернулся пешком со стороны проходной. Он достал из кармана деньги, пересчитал, разделил на пять долей, одну из которой отдал Сергею. Двадцать рублей – почти столько, сколько заработает за смену. Дурные деньги, такие надо пропивать, все равно счастья не принесут. Заодно и Пашку повидает, соскучился.
Бар был переполнен и гудел, как вертолет на взлете. Пьянющими были все, даже бармен и официантка. Случается такие дни, когда желание напиться охватывает сразу всех. А ведь не праздник. Может, магнитная буря примагничивает губы к стаканам?
Пашка был на посту. Опершись двумя руками на костыль и неестественно вывернув хромую ногу, он покачивался у стола, за которым умудрились поместиться десять малолеток. Мальчики и девочки весело куражились, а Пашка прижимал голову к плечу, будто защищал шрамы от ударов.
– Ну, будешь петь или нет? – спрашивал холеный мальчик с ярким румянцем во всю щеку и вертел перед носом хромого стакан с вином.
Пашка не пел, но и не отходил от стола.
– Не будет, – ответил за него Сергей, поздоровался с другом и, дав ему деньги, приказал: – Организуй столик. Я не один... Марина, иди с ним. – Дождавшись, когда они отойдут, повернулся к любителю пения. – Пойдем, гнида, я тебя на улице арию исполню на ребрах.
Мальчик как-то сразу потерял интерес к искусству.
– Живее давай! – Сергей выдернул его из-за стола.
Дружки мальчика зашевелились, выбираясь ему на помощь. Шестеро против одного – многовато. Сергей шагнул к соседнему столику, намереваясь забрать с него пустую бутылку. Из-за этого столика поднялся парень, похожий на добротный дубовый шкаф.
– Что случилось, Серега? – спросил он. – Щенки пырхают?
Это был местный авторитет по кличке Тяга. Он дневал и ночевал в баре, пил всегда на халяву: одни угощали, чтобы набил кому-нибудь морду, другие, чтобы не набил им, третьи – на всякий случай. Тяга пил все, что подносили, и бил всех, кого просили, а заодно и тех, чьи морды ему не нравились. Морда Сергея ему нравилась. Они однажды даванули пару бутылок, поговорили о жизни, и Тяга зауважал его настолько, что к закрытию бара орал:
– Кто на Серегу рыпнется – с говном смешаю!
И теперь доказал, что слов на ветер не бросает. Бил короткими, резкими ударами и улыбался глуповато, словно видел что-то забавное, но непонятное. Сидевшие за ближней к нему стороной стола, визжа и всхлипывая, утрамбовались в стену. На сопротивление не было и намека. Такую покорность Сергей видел у пленных душманов, когда их вели на расстрел. Те были безоружные против вооруженных, а эти...