– Поможем. Если что – оформим инвалидность, – пообещал военком и приказал капитану: – Возьмите это под личный контроль, договоритесь с председателем медицинской комиссии. Результат доложите мне.
– Слушаюсь! – бодро рявкнул капитан.
– Как с жильем? – поинтересовался полковник.
– Пока нормально. Если женюсь, тогда понадобиться.
– Не забудь на свадьбу пригласить!.. Какие-нибудь просьбы, пожелания?
– Никаких, – ответил Сергей. Вернулся домой – чего еще желать?!
Полковник тепло распрощался, провел до двери своего кабинета. И обещание сдержал: когда врачи обнаружили смещение диска в позвоночнике, оформил инвалидность и прикрепил к спецмагазину. Для этого ему пришлось пойти на служебный подлог. Медицинский аппарат японского производства с точностью в месяц установил время повреждения позвоночника, и нужна была справка, что именно в этот период старший сержант Гринченко участвовал в боевой операции. Полковник не стал давать запрос в часть, сам состряпал справку.
Первые дни Сергей по вечерам засиживался с отчимом на кухне, рассказывал о службе. Отчим подливал в стакан пиво из «баллона», как он называл трехлитровую бутыль, смачно отхлебывал горьковатую жидкость, жевал размочаленные мундштук папиросы. Дым попадал в левый глаз, и отчим щурился, а стоило Сергею замолчать, согласно кивал головой, точно подтверждал, что информация принята, и нетерпеливо тормошил за рукав рубашки и прямо с мольбой выспрашивал что-нибудь такое, чем можно было бы похвастаться в бригаде на шахте. Ну, Сергей и выдавал ему кое-что.
– Да, война... – со вздохом произнес отчим. – Я ведь тоже малость того... повоевал. В Венгрии, в пятьдесят шестом. Помню, вернулись в часть и до вечера выковыривали мясо из гусениц. И все равно долго еще мертвечиной в танке воняло... Ведь и они с нами...Помню, стоим как-то в небольшом городке на площади. Мой командир высунулся из башни, разговаривает с командиром батальона. Комбат Отечественную успел захватить, крутой мужик, мы его Батей звали. Смотрю, командир моего танка оседает внутрь башни, и неловко так. Я сразу и не понял, что случилось, пригляделся, а у него из-под шлема кровь течет – снайпер попал. Тут комбат как долбанет из своего танка по колокольне костела, откуда стреляли. Ни колокольни, ни снайпера...
– Снайпер из хорошего укрытия может много дел натворить, – согласился Сергей. – Один раз мы тоже нарвались...
...Как ни странно, заставу спасла дедовщина. Шли по предгорью. Гринченко, Зинатуллов и Хализов – в арьергарде, метрах в ста позади. У Хализова размоталась портянка, он прихрамывал и жалобно поглядывал на Зинатуллова. А «дед» воспитывал – не замечал, чтобы в следующий раз «молодой» намотал портянку как следует. Шли так уже километра два, «молодой» прихрамывал всё сильнее, отставал.
– Пошевеливайся, салага! – подгонял пинками Зинатуллов. – На всю жизнь запомнишь, как надо портянки мотать!
Застава скрылась за поворотом, и Гринченко заступился:
– Хватит, он уже на две жизни запомнил. А то мы сильно отстаем... – вроде бы последний довод подействовал на Рашида, и Сергей приказал Хализову: – Давай, пока никто не видит.
Тот жалобно посмотрел на «деда». Зинатуллов собирался повоспитывать ещё километров пять, но, видимо, не захотел спорить с командиром взвода, а может, от жары смягчилась его обычная злость.
– Перематывай, – разрешил Рашид.
Хализов только снял сапог, когда послышались выстрелы из винтовки и ответ из автоматов.
Командир заставы вызвал на связь Гринченко:
– Ноль-седьмой, ты еще за поворотом?
– Так точно.
– Выгляни осторожно. Впереди и чуть справа, метрах в пятистах от меня, увидишь на склоне черный камень. Под ним снайпер сидит.
Душман выбрал удобную позицию: группа как на ладони, из гранатомета на добьешь, а нора, видать, с уступом, пули не залетают.
– Вижу камень, – доложил Гринченко.
– Зайди с тыла и заткни гранатой. И быстро, пока ему подмога не подошла!
Хлестнул очередной винтовочный выстрел. Гринченко заметил, как дернулся залегший на открытой дороге десантник.
– Бросай всё лишнее, бегом за мной! – приказал Сергей, скидывая спальник и рацию.
Они карабкались по крутому склону, продирались через цепкие заросли низкорослых деревьев, похожих на кусты, и через кусты, больше похожие колючую и безлистую виноградную лозу. Крюк пришлось давать порядочный. Стоило им сбавить скорость, как раздавался подстегивающий выстрел из винтовки. Когда добрались до камня, мокрые были от подшлемников до стелек в ботинках.
Зинатуллов и Хализов, держа за ноги, медленно опускали Гринченко к норе под камнем. Горячая и бугристая поверхность камня давила и припекала грудь и живот, из-под тела сыпались, подпрыгивая и норовя попасть в лицо, маленькие камешки, а пыль смешивалась с потом и лезла в глаза и рот. Сергей спиной ощущал несколько десятков автоматов, направленных на нору. «Дух», наверное, сейчас у лаза, выискивает жертву – вдруг у кого-нибудь из десантников не выдержат нервы, пальнет в ответ и заодно всадит в эту спину парочку пуль?
Приблизившись к норе, Гринченко сделал знак рукой: хватит. Сверху лаз казался таким узким, что трудно было понять, как в него протиснулся взрослый человек. Может, пацан засел, они тут с детства стрелять умеют.
Ручная граната стукнулась о стенку и исчезла в темном провале. Гринченко прижался щекой к камню, чтобы дурной осколок пришелся в каску.
В норе зашуршало и через секунду рвануло. Но ниже по склону. Гринченко придавило к камню взрывной волной, по каске и спине стукнуло несколько камешков. Успел, сволочь, выбросить гранату. Хорошо, что склон крутой, далеко отлетела.
Вторая граната, теплая и ребристая, удобно легла в ладонь. Выдернув кольцо, Гринченко разжал пальцы. Еле слышный щелчок – раз, два, три – бросок.
Казалось, камень приподнялся и резко осел. Из норы дохнуло огнем, выбросило клубок дыма и земли, и на ее месте осталась небольшая впадина, присыпанная рыхлой, серой, дымящейся землей, будто ее только что, после кипячения, вывалили из кастрюли. Славную могилу получил душман.
От его пуль погибли заместитель командира заставы по политчасти, молоденький лейтенантик, прослуживший всего ничего, и старшина заставы, прапорщик, бывалый вояка. Двоих, командира первого взвода и солдата, тяжело ранил.
– За офицерами охотился, чуть в меня не попал, – произнес лейтенант Изотов, подергивая головой и будто стряхивая с себя заносчивость и лощеность, даже одеколоном перестало вонять от него.
– Офицеров они любят! – с горькой иронией подтвердил старший лейтенант Непрядва, ставший недавно командиром заставы вместо раненого в бою капитана Васильева. Он стоял над трупом своего заместителя по политчасти и, наверное, думал о превратностях судьбы: не получи он повышения по должности, шел бы во главе заставы вместо убитого.
Отправили на вертолете убитых и раненых, и застава опять растянулась по узкой тропинке, карабкавшейся вверх по горному склону. Гринченко шёл в арьергарде и привычно высматривал укрытия. Вот дерево – шаг становится короче, открытый участок – быстрее, валун – медленнее...
...Дерево – короче шаг. Еде дерево – хорошая дорога, есть где спрятаться в любой момент.
Тах-тах-тах! – три раскатистых, подхваченных и размноженных горным эхом выстрела из автоматической винтовки раздались впереди. Сергей отработанным прыжком свалился за ближайшее укрытие, вжал тело в холодную, сырую землю. Руки зачерпнули мягкую жижу, она щекотно заскользила между пальцами. Справа, на штакетинах забора сидели красные букашки с черными крапинками на плоских спинах. Две букашки спарились задами и напоминали двухвагонный трамвай.
А ведь он на гражданке, дома. Повернул голову влево и увидел застрявший на перекрестке грузовик. Машина еще раз пальнула глушителем и медленно покатила вперед.
Метрах в двадцати от Сергея, на остановке, глядя на него, смеялись люди. Сегодня день города, они едут развлекаться – подкинул им первую забаву. Пусть смеются. В Афгане быстрая реакция не раз спасала жизнь. Жаль только, что джинсы и рубашка похожи теперь на невыжатые половые тряпки – помог городу обтереться после ночного дождя. В таком виде на праздник не ходят.
Не успел отойти от злополучного перекрестка, как налетел на второе воспоминание, теперь уже «довоенное». Навстречу шла Таня под рук с мужем. Сергей знал его в лицо, жил он в соседнем квартале, был лет на пять старше, поэтому принадлежал до службы Сергея в армии как бы к другому поколению. Сейчас разница в годах как бы исчезла, т Танин муж посмотрел на Сергея с дружелюбной, понимающей улыбкой: мол, что – асфальт на дыбы встал? Сочувствием, сами иногда нагружаемся до потери не только устойчивости, но и пульса. Зато у жены лицо перекосилось от страха. Она, не отпускала рук мужа, оказалось позади него, словно предлагала вместо себя на расправку. Ведь Сергей – «афганец», убийца, с вавкой в голове, как он недавно слышал, – угрохать кого-нибудь из них должен, не простить измену! Слишком высокого она о себе мнения... Сергей написал ей из Кирков всего одно письмо. Но от маленькой мести не удержался – подмигнул развязно в ответ, но не мужу, а жене, и беззаботно бросил, как покинутой и порядком надоевшей любовнице:
– Приветик!
Таня еще больше спряталась за мужа, опустила голову и что-то невнятное пробурчала: вроде бы – поздоровалась, а вроде бы – удивилась наглости незнакомца: пьяный – что возьмешь.
Ничего с него брать не надо. Уже достаточно обобранный. И мокрый. Сергей смущенно улыбнулся встречной маленькой девочке, которая шлепала позади мамы и, уставившись на него любопытными темно-карими глазенками и засунув чуть ли не весь палец в лишенный передних зубов ротик, умудрялась идти полубоком-полузадом вперед, забавно переставляя пухлые кривые ножки с ободранными, зелеными коленками. Сейчас сам возьмет пару таких же карапузов – племянников, подкинутых сестрой на лето к бабушке! – и, вместо толкотни среди подвыпившего, гомонливого народа в парке отдыха, спокойно позагорает за городом на ставке – парке отдыха, спокойно позагорает за городом на ставке – так в Донбассе называли пруды. Благо, солнышко припекает все отчаянней, и через час от ночного дождя останутся одни воспоминания.
Тянуло его на природу. В Афгане скучал по городской толоке, а здесь затосковал по тишине и безлюдности гор и пустынь. Он сажал племянников на старый велосипед – младшего на раму, старшего на багажник – и вез по узким улочкам пригорода, по извилистым тропинкам среди колхозных полей, что начинались прямо за огородами последних домов, спускался по крутому склону в балку, где вытянулся мелководный, прогретый солнцем ставок. На нераспаханных клонах балки обитало много сусликов, ящериц, жуков, бабочек, а на берегу сидели большие зеленые узкомордые лягушки – лягуры, как их называли мальчишки. Стоило подойти к берегу, как лягуры отталкивались от земли, зависали над водой и без брызг исчезали, чтобы вынырнуть в метре-двух от берега и, распластавшись, как парашютист в свободном парении, пучить на людей глаза.
Племяши захлебывались от восторга, гоняясь за всякой живностью или плескаясь в заливчике, где воды им было по пояс. Они взбаламучивали темную воду, и казалось, что в кофе вливали молоко, оно отталкивалось от дна и всплывало светло-коричневым.
Сергей купался чуть в стороне от них, нырял с крутого склона. Глубина была метра полтора, руки по запястья встревали в прохладный ил, комковатый, как творог. Вынырнув, отмахивал кролем к противоположному берегу и брасом, не спеша, возвращался, наслаждаясь теплой водой, солнцем и тишиной. Наплававшись, загорал на подстилке. Рядом шлепались мокрые и успевшие загореть дочерна племянники и, с трудом шевеля посиневшими губами, заваливали Сергея пачками «что?», «где?», «почему?», а быстро отогревшись, снова баламутили воду. А он подолгу лежал под обжигающими лучами, точно выпаривал лишнюю влагу из привыкшего к зною тела. Жара, запах земли и травы, посвистывание сусликов и птиц возвращали его в Афганистан. Лежит он в недавно вырытом спальнике, рядом ребята из его взвода – кто отдыхает, кто службу несет – и все молчат, потому что говорить лень. Разговоры начнутся после захода солнца, когда наедятся консервов и напьются крепкого чая со сгущенкой. Тогда, под сигарету, часто одну на двоих, пойдут воспоминания о гражданке, в основном о том, чего не хватало в жизни каждого – о пьянках.
Теперь пьянок у Сергея было предостаточно. Стоило зайти в пивнушку или кафе, как появлялись знакомые или знакомые знакомых, даже имена которых не знал, но его имя знали и угощали от души, по-шахтерски. А потом расспрашивали об Афганистане, и Сергей замечал огонек зависти в глазах. Сперва стеснялся, отказывался и от выпивки, и от роли рассказчика, но со временем приохотился и к тому, и к другому. И чем больше рассказывал об Афгане, тем сильнее хотел вернуться туда. Здесь он чувствовал себя полусамозванцем. Если откинуть пережитое там, он был не лучше тех, кто угощал. Перенестись бы туда вместе с ними, он бы показал, насколько опытнее и смелее. И еще их интересовало как раз то, о чем ему скучно было рассказывать, – второстепенное и показное. Впрочем, и сам теперь видел службу иначе, только с хорошей стороны. Пложое тоже припоминалось, но лишь для того, чтобы оттенить хорошее. И Сергей затосковал: ему нужен был кто-нибудь свой, служивший в ДШМГ. Он уже собирался съездить к Сеньке Устюжанинову, но Братан опередил.
– Сереж, к тебе тут приехали... – разбудила однажды утром мать. Она видела, что сын мается, никак не привыкнет к мирной жизни, но не знала, поможет ли гость сыну или разбередит заживающую рану, поэтому с тревогой смотрела сейчас на Сергея.
Братан бесцеремонно ввалился следом за матерью и грубовато, но радостно гаркнул:
– Подъем, взводный! Вылеживаешься, понимаешь, гостя не встречаешь! Или не рад сослуживцу?!
Они обнялись, ритуально похлопали друг друга по спине. У Сергея от радости защемило сердце. Долго не отпускал Семена, чтобы тот не заметил, как он раскис.
– Народ у вас, понимаешь, никто ничего не знает: у кого не спроси, толком не могут объяснить, как пройти. Еле нашел, – тараторил без остановки Братан и каждое слово отмечал хлопком на Сергеевой спине.
На кухне за завтраком подуспокоились, но разговор не клеился. Мать поставила бутылку водки, неизвестно когда купленную и где хранимую, отметили встречу, помянули погибших и опять замолчали. Курили и смотрели друг на друга, точно не виделись целую жизнь. Семен косился на мать, моющую посуду, и не знал, куда деть большие красные руки с обгрызенными до мяса ногтями.
– А поехали на ставок? – предложил Сергей.
– Куда? – не понял Братан.
– На пруд.
– Поехали, – быстро согласился Сенька. – Только у меня плавок нет.
– Там не нужны... Мам, дай бутылек, пива возьмем. – Сергей и сам бы взял, но от матери нужны были деньги, а просить при сослуживце стеснялся.
– Сейчас, – ответила она и пошла в комнату за деньгами.
Племянников с собой не взяли. Младший поревел немного, однако согласился, что велосипед четырех не потянет. Братан сел на багажник, ноги поставил на педали. Крутили их на пару. Сергей надавливал каблуками на Сенькины ступни и дружески подковыривал:
– Не слабо, Братан?
– Не такие давили!
Искупавшись, они завалились на траву, посмотрели друг на друга и безудержно загоготали, радуясь, сто встретились, что живы, что молоды, что могут вот так валяться и смеяться.
Под пиво разговор пошел другой.
– ...Понял вдруг: если не увижу тебя, свихнусь, – жаловался Братан. – Вернулся домой, а там все не так. Деревня та же, люди те же, а не так все, скучно мне. Ну и понеслось: каждый вечер надуюсь самогонки до поросячьего визга и морду кому-нибудь набью, чтобы от тоски не сдохнуть. А то, хоть к собаке в будку лезь и вой оттуда!.. Поутру схвачу ружье – и в лес. Он у нас хороший, не засранный городскими, – приедешь, такие места покажу, закачаешься! – забреду я в него и давай палить по всему подряд. Егерь ворчать было, а я ему: «Молчи, падла, и тебя хлопну!». Расстреляю патронташ – вроде полегчает. А на обратном пути встречу мать Антона – и опять как понесет!.. – Семен стиснул кулаки, ударил одним о другой. Выпив пива, надломленно продолжил: – Антон был один у нее, рос болезненным, все тряслась над ним, как собачонка следом бегала, мы в школе дразнили ее Мамка-хвост. Когда учились в шестом классе, он пригрозил, что из дому сбежит, если будет за ним ходить. Перестала. В армию провожала, три мужика ее держали, пока машина не отъехал, до околицы следом бежала. А когда цинк получила, в один день поседела и того... – Он покрутил пальцем у виска. – Ходит по улице грязная и растрепанная и ко всем парням пристает – за сына принимает. Меня в форме увидела, двумя руками вцепилась: «Тошенька! Вернулся! Почему к маме не идешь?... Пойдем, Тошенька, пойдем, родненький...». – Братан отшвырнул пустой стакан, припал к бутылки, выцедил с литр, вытер с подбородка подтеки. – Представляешь, на улицу боялся выйти. Наши дома напротив, она сидит у окна, сторожит. Только я за ворота – тут как тут...
Сенька Устюжанинов гостил неделю. Спали на полу, потому что кровать была узковата, а порознь не хотели. В ночь перед отъездом засиделись допоздна. Пили самогон, третью бутылку.
– Я виноват! – стучал Братан кулаком в грудь. – Антон меня отговаривал, не пускал в самоволку. Утром командир спрашивает: «Устюжаниновы, кого вчера видели в поселке? Выйти из строя». Я выхожу, и Тоха выходит. Ну, он нас обоих в Афган... Если по справедливости, я должен был погибнуть, я!
– Брось, Братан, ни в чем ты не виноват, – успокаивал Сергей. – Антон все равно бы погиб: слишком хороший был.
– Не погиб бы! Я виноват! – упрямо повторял Семен. Лицо его побурело – веснушки не различишь, – над верхней губой собрались капельки пота. – Я, я виноват!
– Заткнись! Если б Антон дурака не свалял...
Закончить не успел, потому что получил кулаком по носу. И, сметая со стола бутылки, ударил в ответ. Каким-то образом они упали вслед за бутылками на пол. Катаясь и рыча, колошматили друг друга. Даже к «духам» у Сергея никогда не было такой ненависти, какая появилась к Братану: озверев, колотил по белобрысой голове, по конопатой морде и пытался добраться до «розочки» от разбившейся бутылки. Она закатилась за ножку стола, поблескивая оттуда зубчатым осколком. Тянулся к ней и Сенька.