Пастух резко сел на своем топчане. Поднял с пола часы: пять сорок семь натикало. Тринадцать минут не доспал… А видел во сне, как сообразил, вот что: водопад, лето, жара, недолгая передышка, десять здоровенных мужиков, как дети, прыгают под тяжелой и огромной водой, летящей со скалы и мощно, с ревом разбивающейся о другие скалы, а мужикам все по фигу, они двое суток шли по горам и отстреливались, шли и отстреливались и, вероятно, отстрелялись наконец, а тут – вода. Как счастье – вдруг и много. Ну и дорвались…
А тут с горы рубанул пулемет.
Пастуху и еще двоим повезло. Даже не задело. Семеро так и остались в воде. Скверно…
Но скверно и другое – то, что он, Пастух, так и не достал сукаря, который стрелял. Даже не увидел его: вода, сквозь нее бьет прямое солнце, грохот воды, грохот пулемета…
Должок этот веригами висит на Пастухе, давит, а где и кого искать, чтобы расплатиться?..
Но – вода.
В принципе, вода, вода, о воде… это могло быть альтернативным решением. Но – более сложным и требующим объяснения.
Скорее нет, чем да. Сказано: не множь сущности!
И все же не зря старый кошмар привиделся, не зря и к месту: тяжко, больно, отвратно вспоминать свою тогдашнюю тупую и слепую беспомощность – ан, помогла она Пастуху хоть раз. Если помогла.
Вода или огонь? Или вода и огонь? Тема «для подумать», не более того.
Да и пора вставать пришла.
Позавтракал наскоро, запив кипяченой водой полбатона с сыром. Как и предполагал, кефир за ночь сдох.
По изученной наизусть дорожке добрался почти до поселка, но тормознул километра за два до привычной стоянки, согнал машину на травку, запер и пошел лесом. Выбрался на новое место – почти у реки, она внизу текла, как в песне – издалека долго. Лег в цветы и траву на взгорье и заглянул в бинокль. Ракурс отсюда был не лучше и не хуже прежнего, новым он был.
Во всем поселке жизнь не бурлила в сей день и в сей час. Хозяева разъехались по службам и по дружбам, дети, не исключено, были отправлены «на юга» Родины или на более приятные «юга» стран Срединного моря. Кто-то, впрочем, остался на родине «малой»: на пляже некое количество разновозрастных юниоров загорало и ныряло в воду, раскачавшись на канате, подвешенном к толстой ветке дерева, а еще человек шесть на поселковой детской площадке, раскинутой неподалеку от главных ворот, имели место: четверо играли в карты, двое кидали мяч в баскетбольную корзину. Один из двоих был чем-то похож на пацаненка, открывшего дверь Мэру, когда тот в воскресенье ходил в гости. Ростом, возрастом…
А может, и не похож. Пастух мельком его видел. Еще и в бинокль. Они в эти годы все для Пастуха одинаковы. Кроме брата.
Он, Пастух, именно таким его и помнит – двенадцатилетним. Возраст, когда у них, у братьев, все еще славно было, еще никакие тараканы между ними не пробежали. Брат писал ему на полевой адрес, Пастух отвечал, хотя и кратко: писать длинные письма было некогда и не на чем. И однажды выпал ему приз за хорошую службу: отпуск на пять дней. Летел с гор к случаю подвернувшимся бортом, лететь недалеко было, три дня провели буквально – как братья, Пастух брата из детдома отпросил. И расстались хорошо. А война не кончалась и не кончалась. Но все тоже хорошо было. Лет пять. Которые Пастух, уже после спецкурсов Разведки, трубил там же – в южных горах необъятной Родины и на ее границах. И немного – за ними…
А потом брат как-то быстро и незаметно для Пастуха вырос. И тоже в армию ушел, как положено. Но не вышло, как положено. От сумы, говорят, и от тюрьмы – не отвертишься, если Бог, по определению, располагает, а человек ни сном и ни духом не предполагает…
Нынче он совсем другой – брат. А виновным в своих суме и тюрьме считает старшего брата.
Не к месту воспоминания, ехать пора!..
До встречи в Соборе времени хватало. Поэтому рассудил отобедать, что и осуществил в каком-то суетном проезжем кафе. На встречу поехал на машине, хотя до Собора от съемного жилья было – рукой подать. Но не знал Пастух, что за «лекарство» ему привезут. Вдруг упаковка большая? В руках нести не хочется: слишком наглядно. А если сразу в багажник уложить – кто ж обратит внимание?..
По дороге к Собору завернул в большой магазин под редким названием «Мир электричества». Народу было немало, но удалось полюбоваться и холодильниками, и телевизионными панелями, и газонокосилками, и СВЧ-печками, и электроплитами. Всем, что горит. От короткого замыкания, от перегрева, от чего еще… Пожалел, что всю эту красивую технику не может купить: и деньги есть, но ставить некуда. Бездомный он, Пастух. Такая, блин, фишка ему выпала. Из всего увиденного в магазине технического богатства Пастуху лично доступны лишь электробритва да мобильник.
Прав брат, сказавший ему года три, наверно, назад, когда вдруг позвонил как раз на мобилу: в говне живешь, сказал со злостью, а меня в говно не затянешь, не рви жопу, братуха, я им на всю жизнь обожрался и в армии твоей драгоценной, и на зоне; и кончай по мне кукарекать: я – сам по себе, ты – сам по себе. И я буду человеком. Каким хочу, таким и буду. Назло тебе.
Точно так сказал. Пастух запомнил.
Каждый дрочит, как он хочет, не стараясь угодить. Песня, что ли, такая есть? Или не совсем такая?..
В Соборе было прохладно и сумрачно. Пастух зашел в притвор, где продавались свечи, взял одну желтую и длинную, не пожалел – положил в открытый ящик пятихатку, поискал на стене церковный календарь, нашел. Двенадцатое число сегодня, август. Что у нас там в календаре? Красивый праздник, оказалось. Огляделся кругом, увидел женщину в черном одеянии, послушницу, что ли, спросил: не могла бы показать икону Святого Петра? Женщина подвела его к иконе. Там уже стоял какой-то мужик: глаза зажмурены, руки на груди сложены крест накрест, молится, что ли?.. Дай ему Бог, как говорится…
Пастух аккуратно установил свечу в подсвечник, посмотрел на лик Святого Петра, креститься не стал – не умел. Поднял черный кейс, стоящий у ног зажмурившегося мужика, и пошел из Храма. А мужик даже и не заметил пропажи имущества.
Кейс красивый был: большой, кожаный, матовый, замки желтые. И тяжелым он был.
Сел Пастух в машину и порулил домой. В смысле: на свою временную скупую жилплощадь, где единственным ее достоинством казалось чугунное безразличие другу к другу всех, кто в этом панельном бараке обитает.
Вошел в квартиру, запер замок на два оборота, выставил код, щелкнул замками. Что ждал, то и взял: в кейсе имел удобное место большой черный длинноствольный пистолет с непривычно утолщенным стволом плюс черная же длинная наствольная насадка – втрое толще ствола, но – короткая. По виду этакая излишне крупная граната-лимонка. А еще – плоский прямоугольный металлический ящичек размером с книгу. Довольно толстую книгу, типа – роман.
Пастух сел на стул, взял пистолет, навинтил на него насадку. Прицелился в окно. Тяжеловатой была стрелялка. Ну, да не воевать же ею Пастуху. Один выстрел, всего один. Пистолет, как знал Пастух, и рассчитан был только на один выстрел. Как на один выстрел рассчитан был и ящик-генератор. Потому оружие и выглядело ненамного больше стандартного военного пистолета, принятого на вооружение у заокеанских «коммандос», разве что ствол – потолще и подлиннее. А сам пистолет был все же не самым тяжелым, поскольку сделан был из какого-то пластика. Пастух никогда не пользовался таким оружием в реальном деле, а на «спецухе» изучал. Даже стрелял, было.
Сдвинул на боку могучего по мощности и емкости аккумулятора створку, обнаружил схрон для толстого и гибкого кабеля. Присоединил кабель к рукоятке пистолета, нажал на кнопку, которую непросто было заметить на черном ящике. Рядом с кнопкой зажегся крохотный глазок индикатора. Оружие было готово… к чему?.. ну, не к бою же, нет, а, к примеру, к употреблению. Всего один выстрел… или как это точнее назвать?.. да нет, все же – выстрел… и дело сделано. Только еще надо навинтить на ствол насадку.
Взял ее из кейса, оглядел. На глушитель похожа. Только больше и круглее. Действительно – лимонка. Черная. При выстреле она сузит пучок излучения до размера нити, поэтому промах исключен по определению. Пастух был отличным, очень мягко говоря, стрелком. Не его мнение – наставников. И, наверно, тех, в кого Пастух стрелял. Хотя у них уже не спросить…
Но стрелял он из обычного оружия обычными пулями. А тут – инфразвук. Частота излучения – шесть-двенадцать герц. Адекватно альфа-ритму природных колебаний мозга. Сила удара по-максимуму – под двести децибел. Это смертельно. Регулируется вот этим тумблером на боку ящика-аккумулятора. Реально нужно меньше двухсот. Где-нибудь в районе ста тридцати, ста пятидесяти. Сердце не выдерживает, а у Объекта оно не шибко здоровое. Его ритм входит в резонанс с инфразвуком, оно дает сбои и – фигец котенку. Можно, конечно, помочь, сделать массаж сердцу, можно и вытащить человека, не дать умереть. Можно! Но – некому. Он один дома. Тот, кто стреляет, – не в счет. И заряд в «пушке» один. Один выстрел. Один возможный результат операции.
Что будет, если выстрел окажется неточным?..
Впрочем, этот вопрос – чистая схоластика. В теории инфразвуковое излучение не требует филигранной точности попадания. Сантиметр-другой от цели не испортит результата. Так гласит теория. Но Магистр, который учил Пастуха и напарников по спецухе, говорил: «Результата не испортит, да. А репутацию жалко…»
И был прав, считал Пастух. Ничего нет дороже репутации, даже если она измеряется миллиметрами.
И в сердце надо попадать точно, будь то пуля или инфразвук. Пуля – привычнее: попал – уничтожил. Но факт убийства – налицо, а значит – следствие, пусть даже и безрезультатное, хрен кто Пастуха вычислит и, тем более, отыщет. Но инфразвук не оставляет очевидных следов. Остановка сердца – кто от этого застрахован? Тем более, если сердце пошаливает. А от точного и могучего удара в область сердца следов не останется. Умереть легко вообще-то. Жить сложнее…
Траур, флаги приспущены, народ скорбит и пьет горькую, спешно идут новые выборы, новый персонаж уже на горе, народ ликует и пьет.
Давно сказано: что народу Гекуба?
Стоит дополнить: что Гекубе народ?..
Пастух отсоединил провод, скрутил его, спрятал обратно в тело аккумулятора. Снял со ствола насадку, превращающую инфразвуковой импульс в тонкий-претонкий невидимый луч. Уложил оружие в кейс, закрыл замки. Поиграл и – будет. Завтра в ночь доиграет. А пока можно и к заводоуправлению курс нацелить: все-таки логичный вариант верх взял, все-таки стоит отдать денежку водиле haut Madame.
А часы?.. А часы можно и подарить милому кобельку: вдруг он чего любопытного про Хозяйку поведает. Естественно, сам поведает: Пастух ничего спрашивать не собирался.
В кухне отодвинул от стены облезлый посудный шкаф, в котором из посуды имели место чашка, блюдце, глубокая тарелка и три граненых стакана. За шкафом, вместо батареи отопления, осталась ниша от нее и заваренные трубы. Почему-то кто-то свинтил батарею. Пастух отметил сей факт, когда осматривал жилье. Ниша пригодилась. Умостил в нее кейс и поставил шкаф на место. Шкаф встал плотно к стене.
Можно было и в путь.
4
К заводоуправлению подъехал в двадцать три двенадцать. Припарковал машинку подальше от входа, запер ее, потопал к не по времени светящемуся зданию. То ли завод пахал круглые сутки, то ли конторские подчиненные Мадам робели идти по домам, пока Хозяйка не уехала.
А она и не уехала: красавец-лимузин с серебряной богиней на капоте стоял на положенном ему месте, ждал.
Пастух пошел, как ему и наказали, в диспетчерскую. Жизнь там била ключом – ну, пусть не амбарным, но уж квартирным – точно. Иными словами, какая-то шоферня по домам все же разъехалась, но немалая часть куковала: играли в шашки, в шахматы, кто-то кроссворд разгадывал, кто-то анекдоты травил. А дежурный диспетчер сидел в стеклянной будке, отчужденный от коллектива с одной стороны и от населения – с другой. Прямо рыбка в аквариуме.
Пастух к нему не пошел, а у играющих в шахматы поинтересовался:
– А где бы мне Первого найти?
– Первого? – задумчиво спросил один из шахматистов. Взял ладью и подвинул ее на две клетки вперед. Отвлекся, глянул на Пастуха: – Первого тебе? Так он еще не освободился… – и заржал.
Но вполголоса.
А соперник даже не улыбнулся. Ответный ход вычислял.
– А когда он освободится? – настаивал Пастух.
– Это, мужик, не ко мне вопрос. Это – к Хозяйке. У них сейчас самый просмотр документации, – и опять заржал.
Пастух молчал, невинно изображал идиота.
– Да придет он с минуты на минуту. Хозяйка обычно в полночь отчаливает. Плюс-минус четверть часа. Жди, служивый… – Вдруг заинтересовался: – Ты ему что, задолжал, что ли?
– Есть такое дело, – согласился Пастух. – Но обоюдно. Я ему, а он мне.
– Тяжелый разговор будет. С него хрен возьмешь, – констатировал игрок, но тут же забыл о Пастухе: соперник прижал его ладью конем.
– Слон на бэ-четыре, – посоветовал ему Пастух и сел поодаль на свободный стул.
Ждал. Это он умел.
Первый появился в двадцать три пятьдесят шесть. И сразу заметил Пастуха. Словно тоже ждал.
– Оба-на! – вроде обрадовался, поспешил к должнику. – Неужто должок привез?
– Как без него! – сказал Пастух, вставая и попадая в объятия Первого.
Не терпел мужских поцелуев, объятий, похлопываний по спине и плечам. Но здесь – роль. Поэтому и обнялся, и по спине постучал. Мог сильнее, но пожалел уставшего от должностной любви коллегу по транспортной службе.
– Ну, пойдем, чайку спроворим под сушечку. – Первый подхватил Пастуха под руку и повел к столу, на котором имел место электрический самовар и стаканы. Сушки тоже были.
Отоварились, сели вдвоем за единственный пустой стол, хранимый, ясный пень, для главного водителя на заводе. Кличка «Первый» говорит сама за себя?.. Пастух задал себе вопрос и ответил: ни о чем она не говорит. Первый – потому что первое лицо возит, это у шоферов обычное прозвище: не уважительное, не презрительное – просто по «первости» хозяина. Здесь – Хозяйки. Пофартило парню. Или не пофартило: с утра начинает пахоту, в ночь заканчивает. Жизни – никакой. В том числе и половой. Поэтому и не юная Хозяйка царевной покажется: на безбабьи-то…
Стоит пожалеть мальчишечку. Или не стоит.
– Устал? – спросил Пастух.
– С чего бы? – удивился Первый. – Любовь – не работа.
– Это верно, – согласился Пастух. – Но и работа – не любовь. А у тебя она, как я понимаю, с утра до ночи…
– Сложно формулируешь, – сказал Первый. – Мне моя служба не в лом, а в удовольствие. Вот доживу до твоих лет, может, и поищу место поспокойнее.
– А тебе сколько?
– Двадцать четвертый пошел.
Разница у них не так и велика, но и она для Первого – как пропасть: другого края не видно. Парень практически – ровесник брата Пастуха. И так же не смотрит дальше сего дня: завтра – так оно завтра и состоится…
– Я тебе денежку привез, – сказал Пастух, уходя с ненужно начатой темы.
– Я понял. Только, знаешь, мне твои котлы нравятся. Оставь их у меня. Хочешь – доплачу. Сколько спросишь?
Сказать бы: оставь их себе, денег не надо. А все ж не скажешь: Первый его запомнит именно за эту не очень мотивированную благотворительность. И впрямь: то сотки не хватает на бензин, то с барского плеча часы дарит незнакомому парню. Ненужная оказия, сказал бы Комбат. Он много забытых слов говорил, а Пастух их запоминал.
– Полторы сверх долга, – назвал цифру Пастух.
– Перебор, – не согласился Первый. – Они ж у тебя не новые, игранные. Еще штуку дам.
Пастух подумал для верности.
– Ладно, Первый, не торгуюсь. Деньги нужны. Чего-то у меня месяц хреновый выдался…
Парень достал из кармана рубахи синюю ассигнацию, протянул Пастуху.
– Не бзди, развиднеется. Ты сам-то откуда?
– Оттуда. – Пастух взял деньги, спрятал в карман. И чуть притормозил, вроде бы сочувственно рассматривая Первого. – Ночевать-то когда собираешься?
– Вот отвезу, да там и заночую. У Хозяйки за Городом усадьба. И домик для обслуги имеется. Удобно.
– А Хозяин как к этому относится?
– К чему этому? К тому, что обслуга рядом ночует? Спросил тоже!.. Ему все глубоко по фигу: есть кто рядом, нет кого рядом. Приехал, пожрал и – в койку. Жена его не видит, он жену не видит… Да он вообще никого в доме в упор не видит! Вон, утром в Столицу улетит и до следующего понедельника – ку-ку. А жена его о том от меня узнала. Но ей тоже все по хрену…
– А ты от кого узнал?
– От его водилы. Тот рад до усрачки, что три дня роздыху поимел.
– А ты, выходит, не поимел? Завидуешь?
– С чего бы? Мне работать пока не в лом. А отдыхать и среди работы можно… – засмеялся.
И ведь не играл. Ему и вправду все пока – не в лом.
– Ладно, Первый, пора. Мне еще ехать и ехать, а на дворе – ночь. Удачи тебе.
И пошел к стеклянным дверям.
Нормальный, в принципе, пацанчик. Живет нынешним днем, кайф ловит, про завтра не заморачивается. В досье Службы о нем – три строчки: родился, учился, работает, дурные привычки не выявлены. А он их и не нажил пока.
Думал – навсегда прощаются, а выходит, нет: завтра они в одном месте смогут сойтись. Или не смогут, если точно. Время нынче – четверть за полночь, а езды им с Хозяйкой – минут пятнадцать по ночному пустому шоссе. Только ближе к часу на месте окажутся. Типа – дома. А завтра Пастух к этой поре уже должен будет покинуть поместье Мэра. С концами. И – со щитом, то есть со сделанным делом. Вариантов нет.
Мэр не сможет поехать завтра в Столицу. Наставник о том утром узнает: доложат ему…
Доехал до дома, оставил машину на соседней улице, поднялся в квартирку. Проверил, все ли на месте. Все было на месте: сумку из машины забрал, все свое – в сумке, что-то – за шкафом. Кое-как душ принял, вода текла слабо, и лег спать. Он знал, что должен выспаться перед акцией. До упора. Привычка у него такая появилась, когда Наставник его из спецгруппы в Стражу вытребовал. Все же какое-то, пусть и махонькое изменение железного военного режима в пользу не железного человеческого организма.