Доехал до дома, оставил машину на соседней улице, поднялся в квартирку. Проверил, все ли на месте. Все было на месте: сумку из машины забрал, все свое – в сумке, что-то – за шкафом. Кое-как душ принял, вода текла слабо, и лег спать. Он знал, что должен выспаться перед акцией. До упора. Привычка у него такая появилась, когда Наставник его из спецгруппы в Стражу вытребовал. Все же какое-то, пусть и махонькое изменение железного военного режима в пользу не железного человеческого организма.
Хотя, по сути, до сих пор военного от макушки до пяток…
И ведь выспался. Проснулся аж в половине двенадцатого дня, чуть не полсуток проночевал.
Времени для подготовки у него оставалось – пропасть. Лечь в дозор с биноклем он собирался в восемнадцать ноль-ноль. Или около этого, смотря, как дорога ляжет. Рановато, конечно, зато спокойнее. Примерный график вечерней жизни семьи он позавчера от души понаблюдал. Что увидел, то и на ум занес.
А что занес, то и на ус намотал.
Итого – три варианта… Нет, четыре! Четвертый – Мэр опоздает, приедет после жены.
Ну и что?.. Отменить казнь невозможно. Перенести?.. Возможно, в принципе, но… тоже невозможно. Мэр утром должен улететь в Столицу, как сообщил Первый. Не исключено, соврал юниор или чего-то не так услыхал. Не важно! Важно то, что Наставник не жестко, но обозначил сроки на все про все. С большим перебором. Пастух уже отыграл у этого перебора один день, и еще отыграет. Наверно. Мало ли как следующие акции строиться будут…
Вывод?
А он прост. Его в свое время Комбат сформулировал: лишний мертвяк всегда нелишний. Точно? Для войны – да, просто и точно. Но для казни – неприемлемо. Вот и весь вывод.
Еще один? Посложнее предыдущего, но вариантов нет: приговорен один. Значит, и казнен может быть только он, один, приговоренный. На вульгарное убийство Пастух не подряжался. Да и Наставник избыточных действий не одобрит…
До минувшего года Пастух, работая в спецгруппе Службы Разведки, не заморачивался подобными страданиями: один – не один, виновный – невиновный. Разведка не корила своих исполнителей за невольное перевыполнение плана по ликвидации. Но там никто и не стеснялся этого термина – ликвидация, а ликвидированные погибали от пули, от яда, в автокатастрофе, тонули в море, в реке, в ванной, падали с крыш и даже с самолетов etc. И полиции разных стран чаще всего расследовали именно насильственные и – очевидно! – заказные смерти. Как уж случилось. Главное – смерть, то есть результат. А всякая насильственная легко может потянуть с собой пару-тройку случайных. Автомат или граната или автомобиль – они ж не разбирают, кто прав, а кто нет, кто подельник, а кто просто поодаль в носу ковырял…
Теперь – иное. Теперь каждое движение надо просчитывать на возможные и невозможные последствия. И не допускать оных.
Другая работа, другие правила. Приемлемые для Пастуха и жутко увлекательные. Высшая, если честно, математика по сравнению с прежней работой.
И все же: какие существуют риски?
Сам спросил, сам и ответил: никаких. Разве что временные. Но это его, Пастуха, проблемы, ими ни с кем не поделишься и в случае чего его никто не пожалеет. Тем более – Командир.
Вывод? Доживем до полуночи. Не так и много осталось…
Он долго и скрупулезно вычищал съемную квартиру от… да от себя и вычищал, от своих случайно уроненных спичек, бумажек, от своих отпечатков на том, к чему прикасался или мог прикоснуться, от остатков пищи, от запаха своего, наконец. Порвав на куски хозяйкину простыню, протер все. И квартиру проветрил, как уж получилось: зимой, конечно, было бы быстрее и надежнее. В остатки простыни собрал остатки своего пребывания, а еще вещи свои нужные собрал в бездонную сумку. Положил, как и договаривались с хозяйкой, денежки за месяц на кухонный стол, придавил стаканом. Вышел в носках на площадку, обулся там, запер дверь, ее тоже протер – где касался, а ключ скинул в почтовый ящик.
Остатки простыни тоже в сумку запихнул, а по дороге, поодаль от дома бросил в мусорный бак, дошел до машины и уехал.
Стоило плотно и неторопливо поесть. Проще сказать – заправиться. Чтоб до завтрашнего дня хватило, до прибытия к следующему пункту программы. А после невредно сходить в кино: ничего так не стимулирует работу, как тупая комедия о тупой жизни с тупыми актерами.
Плюс к тому же – до боли отечественная.
5
Наблюдательный пост выбрал чуть ближе к поселку. Засветиться не боялся. За те минувшие часы, что провел в засаде, никто его не обеспокоил. Люди из поселка здесь не ходили – некуда было, ближайший населенный пункт, который оставлял обок Пастух, теснился километрах в семи-восьми за невеликим островком леса и полями, на которых что-то колосилось. Что – Пастух не ведал: в его жизни сельской составляющей не случилось.
Он лежал себе, лежал, поглядывал то и дело в окуляры бинокля, ни о чем серьезном не думал, ждал. Так, бывало, часами мог лежать с хорошим снайперским комплексом с оптикой, с ночным прицелом – в кустах, в траве, среди камней – и тоже ждать. Уж чего-чего, а ждать и не думать он научился. Или жизнь заставила. И она, жизнь, научила никаких даров от нее не ждать и не думать о ней никак. Есть она и – славно. А задаром, как утверждал директор детдома, только кошки ссут. Часто утверждал, по разным поводам. Пастух тогда поверил словам, а потом не раз убеждался: прав был старик. Не в смысле кошек, а в смысле жизни людской. Числя негативное нормой, сладко ощутить подарком позитивное. Это уж сам Пастух впоследствии вывел.
Он так долго лежал и смотрел с горушки на поселок, что уже и не считал его реальным конгломератом или, если о его обитателях, сообществом, а невольно представлял красивой и подробной детской игрушкой, собранной из лего, например. И возможно протянуть руку и осторожно взять пальцами один коттеджик, умело сложенный, умостить на травке и легким щелчком разрушить. И – дело с концом.
Поймал себя на такой мысли, привычно подумал: старею, что ли… И сам себя укорил: что за банальность, блин, при чем здесь старость? Нет ее и, дай Бог, не будет! А что поселок с игрушкой сравнил, так он есть игрушка. Для хозяев поселка, для Мэра, для его жены, для иных хороших и послушных пользователей. Удобная, полезная, живая, комфортабельная игрушка: играть – не переиграть!
А у Пастуха, как у плохого мальчика, цель игры иная: сломать игрушку хороших и послушных. Так всегда было и есть. Плохие мальчики, по определению, умнее, хитрее и прагматичнее хороших. Аксиома!
В детдоме был конструктор лего. Даже, если Пастух помнил точно, целых три набора. Году в восьмидесятом или чуть позже какой-то завод, временами опекающий детдом, с барского плеча отвалил сироткам иностранную, занятную и в то время новую для Страны игру. Пастух с братом за год до этого попали в детдом, уже успели прижиться там и одними из первых освоили конструктор. Брат был маленький, ему очень нравилась возможность из ярких пластмассовых прямоугольников с круглыми шишечками выстраивать что-то похожее на домик. Но у него плохо получалось. Пальцы не слушались. Пастух ласково сообщал брату, что руки у того растут из жопы, но помогал строить, отвлекаясь от непрерывного футбола на пустыре за зданием детдома. И кто бы сомневался: брат однажды и наконец освоил игрушку, выстроил нечто разноцветное и с трубой. А девчонка, почти ровесница Пастуха, симпатичная вообще-то девчонка, с толстой косой и с бантом, сделанным из чистой вискозной тряпицы, подаренной ей детдомовской медсестрой, то ли из злобы, то ли из дурости, то ли для того, чтоб Пастух ее отметил вниманием, разрушила домик и раскидала кирпичики лего.
Брат плакал долго и тихо. Ушел в спальную комнату и там плакал. Пастуху сказали. Брата он, конечно, утешил. А девчонка с того дня, точнее – с ночи, жила без косы. Обрезали ее, пока спала.
А вообще-то Пастух не любил… как бы помягче… ну, обижать женщин не любил. Но приходилось, увы. Вот и в нынешнем списке пятерых есть баба…
Это – потом, после.
Солнце село. Часовая стрелка на часах Пастуха мощно перевалила за девять. Мэр еще не вернулся из города. По времени – вот-вот будет. Пришла пора собираться. Уполз со склона назад, к лесу, если его так можно обозвать. Отметил «на потом»: траву, где лежал и полз, надо будет хоть как-то поднять. Хотя, вообще-то, сама встанет… Дошел до машины, стоящей за кустом орешника, но недалеко от дороги. Переднее левое колесо у нее было спущено, типа – прокол. В багажнике имелся толковый насос, работающий от прикуривателя, накачать «проколотое» колесо будет делом нескольких минут. А так – минимум подозрений: ну прокололся водила, ну нет запаски, ну пошел куда-то – да хоть в поселок! – за помощью…
Да и прохожих на дороге Пастух особо не замечал.
Достал из багажника кейс: идти с этой «дурой» в поселок – приметно. Вынул из кейса оружие и аккумулятор, развернул заначенный к случаю полиэтиленовый пакет из супермаркета, сложил туда стрелялку. Бинокль оставил, в доме он ему лишним станет, а вот ночной бинокль с инфракрасной подсветкой в пакет уложил. Подумал-подумал, а все ж взял с собой «макарова» – мало ли что… Переоделся в черный спортивный костюм – безо всяких надписей на груди. Шапочку вязаную надел, тоже черную и с дырами для глаз. Перчатки нитяные черные за пояс сунул. Человек-паук, серия двадцать девятая…
Все? Вроде все.
Нет, не все! Передумал, взял бинокль, вернулся на позицию. Еще раз – сотый или пятисотый? – просчитал маршрут и пометил на нем возможные помехи. Пляж пуст. Пляжная калитка уже заперта. Запер ее, как полчаса назад видел Пастух, охранник из дома. Ключ взял с собой и повесил на крючок или на гвоздь, торчащий в заборе со стороны дома. Тоже у калитки. Легкомысленно, но понятно: кругом – свои. А замок в калитке можно хоть проволочкой отомкнуть, Пастух видел, когда гулял. Но отмычка у него была. С некоторыми оговорками – универсальная.
В последние годы, много позже войны или, точнее, войн, работая, так сказать, «в мирных целях», Пастух не переставал изумляться детскому разгильдяйству соотечественников. Они, в основной массе, жили так, будто кругом них – одни честные и славные граждане: соседи там, прохожие на улице, покупатели в магазинах, попутчики в метро. Причем скажи им, что жизнь со времен коммунизма резко поменялась, они легко согласятся. Но – теоретически. А практических выводов делать не станут. Прав был деревянный герой сказки: страна дураков. Или, мягче, страна наивных и подслеповатых людей. В социальном смысле. Хотя и полных ненависти к ближним и дальним. Этого парадокса Пастух не понимал. Но принимал. Коли не исправить, так лучше попользоваться.
На участке, где шла стройка, снова замерло все до рассвета. Песня просто. Участок между стройкой и домом Мэра тоже, как и прежде, был безлюден. А между тем стрелки на часах отметили время: без двадцати трех десять. Стемнело не по-детски. И чего ждать, решил Пастух. Раньше ляжешь, первым встанешь. Это – детдомовское правило. Оно имело продолжение: первым встанешь – первым у раздачи будешь. Речь – о жратве, разумеется. Но и к конкретной ситуации правило тоже подходило. Значит – пора.
Длинным крюком спустился к Великой Реке, пошел по бережку, легко помахивая тяжким во всех смыслах пакетом. Свой родной пистолет с глушаком засунул за резинки тренировочных портков и трусов. Резинки у них были не шибко тугие, но все ж держали оружие. Жопу только вот оно холодило…
И ведь вряд ли понадобится, понимал Пастух, но береженого, как известно…
Прошел мимо нужной калитки, не притормаживая, гулял, дышал воздухом, настоянном на траве, на хвое, на пришедшей откуда-то гари, на легкой сырости. Сел у воды – спиной к ней – на корточки, просто отдыхал. Вроде бы. А может, и не вроде бы. Он умел отдыхать, сидя на корточках, долгие переходы по горам обучили: тяжесть тела перенес на носки, уложил на колени руки крест накрест, а подбородок на руки, спину расслабил. Долго мог так сидеть, чуть покачиваясь взад-вперед. Но долго – смысла не было. Потянул время, поглядывая на калитку в поселок, на крыши домов: только их и было видно с этой позы.
Тишина. Темно. Дело к ночи. Спят усталые игрушки.
Встал. Прошел подальше – почти до конца забора, не встретил никого, смешноватый мужик в трениках с полиэтиленовым пакетом в руке. Вернулся вдоль забора – так же неспешно, а в правой руке держал отмычку. Притормозил у калитки, пошуровал отмычкой в замке – обе руки для этого понадобились, калитка и открылась. Закрыл ее за собой, запер. Пошел вдоль того забора, что огораживал участки. Тишина. Безлюдье. Дошел до участка, где шла стройка. Там, в заборе, тоже имелась калиточка. Все владельцы угодий, граничащих с рекой, понаделали себе вторые или, как принято говорить, черные ходы. Пожитейски – абсолютно логично. А миссия Пастуха – тот несчитанный форс-мажор, о котором знает только он. Спите спокойно, дорогие граждане, вашим снам ничто не грозит. Пока…
Пока все – вне камер. Как и рассчитал.
На стройке было тихо и безлюдно. Солидно охраняемый поселок, высокие и глухие заборы, охрана с оружием – чего, спрашивается, опасаться. Все верно, нечего! Пастуха здесь нет и не будет. Да и вообще никакого Пастуха не существует! Миф, о коем только избранные и слышали. А много ли их, избранных? Раз, два и обчелся. Буквально.
Забрался в коробку строящегося дома, поднялся по деревянной шаткой лестничке на невысокие леса. Невысокие, да, но участок Мэра с них видно. Хорошо, что ночной бинокль взял. Приложил к глазам, наблюдал. Хотя особо не за чем. Пусто было на участке. И только в двадцать два ноль девять на улице возник мэрский кортеж, две, как и прежде, машины, все вокруг осветилось фарами, ворота открылись, авто Мэра въехало, Мэр легко вынырнул из салона, что-то, нагнувшись, сказал водителю, хлопнул дверцей и пошел в дом. А машина сдала задом, выбралась на улицу, и обе отбыли в ночное. В гараж или куда там…
Следовало выждать: Мэр переоденется, умоется, обживется в домашнем, поужинает, не исключено – выпьет рюмку-другую, что там еще есть в его ритуале? – и пора будет Пастуху двигаться к дому.
Но уже спустился с лесов, выбрался из недостроя, согнувшись пробежал к забору, граничащему с соседями. Там, видел поверх забора, на участке никого не было. Свет в окнах дома горел всюду, хозяева не экономили электроэнергию. Но участок был темный. Разве что фонарик тускло тлел на столбе ограды.
Тридцать три минуты одиннадцатого. Минут через двадцать пять Пастуху надлежит быть в доме Мэра. Мэр к этому часу уже закончит ужинать. Дальше – душшмуш, что-то еще и, наконец, он скроется в своей обширной горенке. Что там у него: работа над документами, просмотр ди-ви-ди фильма, чтение книг, былое и думы. Пастух не ведал о том, и ему это знание было лишним. Главное – Мэр у себя в комнате, дверь закрыта и вряд ли заперта. Начало двенадцатого. Прислуга ушла в малый дом, остался один охранник у парадного входа. Если входить с черного, то возможно его не спугнуть. Точнее – необходимо.
Значит: дел вроде и не столь много и не столь они сложны, но риск засветиться есть, и ошибка недопустима. И он еще не решил, что задействует под занавес: воду или огонь. Или воду и огонь, хотя последнее отдает перебором. Как там классик советовал: не умножайте сущности…
У забора росли березки, явно посаженные хозяевами. Тоненькие, хлипкие. Воспользоваться ими было невозможно. Поэтому Пастух взял в зубы весьма нелегкий для оных пакет со стрелялкой и ночным биноклем, ухватился руками в перчатках за верх забора (слава Богу, никакой проволоки поверх него не натянули!), легко подтянулся, перевалился через забор, чтоб не очень заметно вышло, и мягко спрыгнул по ту сторону. Там росли не березки, а кусты то ли смородины, то ли малины, Пастух был не силен в садоводстве.
Оставалось быстро и незаметно пересечь чужой и обжитый участок. Пригибаясь, почти на корточках Пастух быстро посеменил по траве, огибая кусты, клумбы, беседку и неработающий фонтанчик, невесть для чего устроенный. У противоположного забора росла та же малина-смородина-крыжовник. Сел в кусты, затаился. Ждал возможной реакции: а вдруг кого-то не углядел, кто на ночь подышать-покурить вышел. Честно минут пять сидел на корточках. Никто не вышел.
Тогда – дальше. Забор был точно такой же. Видимо, типовой. Дома в поселке очень разными гляделись, а заборы, похоже, оптом строились.
Опять подтянулся на руках, заглянул на ту сторону. Тихо было. Никто не шастал по участку. Проделал то же самое, что и пятью минутами раньше, и оказался на территории Мэра.
Оставался предпоследний этап: дождаться ухода прислуги и смены караула, добраться до дома и войти в него, не обеспокоив охранника и хозяина ни шагом, ни шорохом. Потом – последний этап. Он будет самым сложным и самым стремным, но ради него он, Пастух, здесь.
Пригнувшись, короткими перебежками, достиг дома, вернее – пышных розовых кустов, которые высажены были по периметру здания, создавая некий благоухающий зеленый опоясок вокруг дома. Между опояском и фундаментом шла отмостка, выложенная фигурным кирпичом. В стене фундамента имелись крохотные окна, темные сейчас. Легко было предположить, что за окнами располагались домовая котельная, электрощитовая, иные подсобные помещения. Часы натикали одиннадцать ноль четыре. Если все шло по расписанию, прислуга с минуты на минуту покинет дом, а охранники внутри него поменяются.
Пастух добрался до края стены и залег в розах. Пахло изрядно, но не противно: все же розы, а не говно. Он услышал, как открылась задняя дверь, кто-то вышел на крыльцо. Засмеялся. Мужчина. Он же сказал:
– Спокойного дежурства, сменщик. А лучше – снов. Пройдись по дому на всякий пожарный. Хозяин в свою комнату уже слинял. Это до утра. А Хозяйка еще в Городе. Первый звонил, что выедут не раньше полуночи, заботы там у нее, как водится, знаем – какие… Обойди объект, не развалишься, делов-то – пять минут.
Сменщик что-то ему ответил, Пастух не услышал.
– Ну и что, что я ходил? А теперь ты походи. Подыми жопу, напарник, она у тебя салом зарастает. Давай! Первая шеренга – марширен… – сам засмеялся сказанному. – Пошли, девочки, пошли. Сейчас чаю с плюшками попьем и – в тряпки. Мне в шесть утра – на пост. Плюшки-то есть?