— Портной принцессы Висконти — это и мой портной. Вот вам и все объяснение.
— Но в городе только об этом и говорят.
— Потому что злословие — любимое занятие жителей Милана. На бульваре и в гостиных все только этим и заняты.
Джузеппина была великолепной комедианткой, но сейчас она притворялась лишь отчасти.
— Всем известно, что принцесса Висконти без памяти влюблена в вас. Всем известно, что ради вас она готова на любые безумства, — певица в волнении расхаживала взад-вперед.
— Все семейства Милана наперебой приглашают меня к себе, — снисходительно усмехнулся Бонапарт.
— Но принцесса Висконти подарила вам пару гнедых!
— Великолепные животные, — согласился молодой генерал.
— А теперь она решила обновить ваш гардероб.
Главнокомандующий взглянул на Джузеппину с удивлением, к которому примешивалась легкая зависть: эту женщину охотно взяли бы на работу в сыскное ведомство любого государства.
— Что ж, это долг зажиточных миланцев — заново экипировать освободительную армию Италии, оставившую лохмотья своих мундиров в Генуе и на мосту Лоди. Не такая уж это большая жертва в обмен на свободу.
«Liberté, égalité, fraternité»[8], — подумала Джузеппина, вспоминая куплет, который распевали на контрадах Милана вскоре после вторжения наполеоновской армии:
Но она была слишком хитра и искушена в искусстве интриги, поэтому вслух ничего не сказала. Выгоднее оставаться в рамках любовной пикировки: на этом поле она не знала себе равных.
— Итак, вы провели утро за примеркой панталон и редингота, — и она с искусством настоящей лицедейки выдавила из себя несколько слезинок, скатившихся по щекам. — Разве не так?
Ревность прекрасной певицы, казалось, еще больше возбудила генерала: он усадил ее к себе на колени и принялся покрывать ее шею поцелуями.
— Уверяю вас, ваши тревоги безосновательны.
— А вы докажите! — потребовала она.
— Ну раз уж вы так любите сплетни, моя дорогая, я подарю вам самую свежую.
Джузеппина осушила слезы вышитым платочком. Женское любопытство возобладало над ревностью.
— Принцесса Висконти обратила свои чары на генерала Бертье, когда поняла, что на главнокомандующего они не действуют.
— Я рада это слышать, — с этими словами Джузеппина обняла его, — но приведите мне хоть одно доказательство!
— Ее светлость и Бертье провели вместе феерическую ночь, а нынешним утром он не преминул поделиться со мной пикантными подробностями.
— Ах вот оно что! — воскликнула Джузеппина Грассини. — Вот почему вчера вечером я не застала ни принцессу, ни вашего начальника штаба на балу в доме Танци!
— К тому времени они уже успели где-то уединиться, — кивнул Бонапарт. — Старик Бертье разошелся, как молодой петушок!
— И в самом деле, — подхватила она, — в сорок два года пускаться в любовные приключения!
— Среди моих офицеров он самый старший, — с гордостью сообщил Наполеон, — но я бьюсь об заклад, он еще даст сто очков вперед любому!
— А эта потаскуха! — воскликнула певица, уже позабыв о Бертье: ей важно было уничтожить возможную соперницу. — Уж конечно, она связалась с ним не по любви.
— Любовь! — нахмурился Бонапарт, поднимаясь с оттоманки и принимаясь беспокойно мерить шагами комнату. — Я тоже был жертвой этого гибельного чувства. Любовь ничего не приносит, кроме горя. Любовь — это всего лишь слово, оно ничего не значит.
— А как же я? — обиделась певица.
— А что — вы? — сурово спросил Наполеон.
— Вы не любите меня?
— Поверьте, желание куда важнее так называемой любви.
— О, мой генерал! — счастливо вздохнула она.
— Мне не до балов, мой друг, — признался Наполеон. — В последние дни я чувствую себя просто ужасно. Директория засыпает меня глупейшими приказами, которые я не в состоянии выполнять.
Даже не пытаясь проникнуть в глубину его мыслей, Джузеппина кожей ощущала желание своего страстного, нежного и непредсказуемого любовника поговорить, поделиться, может быть, даже исповедаться. Ей льстило, что он находится здесь, в ее будуаре, пока его армия готовилась к походу на Верону.
— По мнению Директории, — продолжал Наполеон, — я должен сдерживать австрийцев силами половины армии, а силами второй половины завоевывать Италию.
Джузеппина лишь кивнула в ответ. Ей хотелось сказать ему: «Вы могли бы завоевать весь мир одной лишь силой своего взгляда!», потому что от этого двадцатишестилетнего юноши действительно исходило ощущение неистовой силы. Но она промолчала.
— Какой смысл захватывать Милан, не захватив Мантую? — горячился он. — Это настоящая крепость на болотах под прикрытием трехсот пушек. И чтобы ее взять, придется форсировать Адидже.
Он с досадой взмахнул рукой, потом подошел к окну, характерным жестом заложив руки за спину.
Женщина продолжала молчать. Привыкшая больше к легкомысленной болтовне, чем к разговорам о военных действиях, она тем не менее прекрасно понимала, что затруднения французской армии состоят в отсутствии денег и как следствие этого — всего остального. Говаривали даже, что у офицеров одна пара сапог на двоих. Французы казались ей милыми и дружелюбными, но нужда превратила их в записных воров. И все-таки жители Ломбардии относились к новым завоевателям довольно терпимо. Те не вмешивались в их дела, чем выгодно отличались от австрийцев.
Властный, могущественный, надменный Бонапарт был наделен способностью внушать доверие как своим солдатам, так и представителям миланской знати. Женщины сходили из-за него с ума, мужчины пресмыкались перед ним. Джузеппина Грассини гордилась тем, что стала его первой внебрачной пассией в Милане. Всем было известно, что Наполеон страдает в разлуке со своей женой, французской аристократкой, чудом избежавшей гильотины.
Джузеппина Грассини, звезда Великого Театра, была не из благородных. Она была подлинной дочерью своего народа, музыка и любовь составляли смысл ее жизни. И к тому же она была тщеславна. Стать желанной для генерала, стоявшего во главе итальянской армии, самого могущественного на данный момент человека в Милане, — могла ли она мечтать о лучшей доле?
— Вот такая вы мне нравитесь, — польстил ей Наполеон, обнимая и целуя ее. — Вот ваша истинная роль: вы дарите мне утешение.
— Присядьте, друг мой, — пригласила Джузеппина, протягивая ему фарфоровую шкатулку с анисовыми конфетками, которыми он любил лакомиться. — Мне нравится ваше имя, Наполеон. Оно прекрасно звучит. Мне нравится произносить его: оно огромно, как и ваша слава.
Генерал прикрыл свои серо-голубые глаза; на красиво очерченных губах, делавших его похожим на мать, промелькнула легкая улыбка.
— Странная это штука — жизнь, — проронил он с горечью.
— Вы мне не верите? — нахмурилась певица, переходившая от смеха к слезам с легкостью настоящей лицедейки.
— Я верю вам, моя прекрасная фея, — заверил ее Наполеон, — но вы бы мне не поверили, если бы я сказал вам, что мое итальянское имя было предметом хулы и насмешек.
Она зашипела, как разъяренная кошка:
— Никто не посмел бы насмехаться над именем триумфатора в битве при Лоди!
— Триумфатор при Лоди был всего лишь жалким чужаком для гордых французов, маленьким корсиканцем, получившим начатки образования у монахов в Бриенне.
Вспомнив своих чванливых сверстников, потешавшихся в колледже над его скромным происхождением, Наполеон вдруг рассердился по-настоящему. «Сейчас они трепетали бы передо мной», — подумал он в гневе.
— Вы это говорите, чтобы посмеяться надо мной, — заметила Джузеппина.
Он и впрямь казался ей великаном, этот невысокий, хрупкий и нервный офицер с оливковой кожей и волосами цвета воронова крыла. И не только ей одной.
— Вы прелестны, моя богиня.
— Вам я готова простить любую дерзость. Завтра дают бал в честь французов, — сообщила Джузеппина, искусно меняя тему разговора. — Вы будете?
— Нет, — сухо ответил Бонапарт. — Терпеть не могу балы, праздники, приемы! Накормят гадостью, а наутро голова будет трещать от разговоров.
Взгляд его серых глаз был так суров, что она даже оробела.
— Порой вы меня просто пугаете, — призналась Джузеппина, зябко передернув плечами.
— Простите, я не хотел, — он ободряюще взял ее за руку. — Успокойтесь, эти нервные припадки вам не к лицу. Его вдруг охватило неудержимое желание выговориться перед этой женщиной, внимавшей ему с таким материнским участием. Большие глаза Джузеппины, ее нежное лицо, ласковая и чуть насмешливая улыбка и впрямь напоминали ему мать, кормившую его грудью у бивачных костров, на лесных полянах, на горных перевалах его любимого и проклятого острова, пока его отец, молодой и неукротимый офицер, сражался с ненавистными врагами — французами.
Она приблизилась к Бонапарту, интуитивно ощущая, что минута откровенных разговоров миновала, и принялась перебирать волосы у него на затылке. Он закрыл глаза, покорно отдаваясь умелой ласке ее рук.
8
Саулина замерла в мучительном ожидании. Теперь из парчовой гостиной не доносилось больше ни звука. Может, они ушли? Может быть, они просто забыли о ней? Саулина осторожно повернула кованую бронзовую ручку и толкнула дверь, которая послушно и бесшумно приоткрылась. Девочка заглянула в гостиную — и наконец она увидела его. Он был в рубашке, его черные волосы растрепались. Синий камзол с красными отворотами валялся на полу. Белые лосины, как вторая кожа, обрисовывали его длинные нервные ноги в блестящих черных сапогах.
Он лежал, растянувшись на «оттоманке», как синьора Джузеппина называла изящную, низкую, причудливо изогнутую лежанку, обитую золотой парчой. Его голова — на коленях у Джузеппины. Они целовались и, как показалось Саулине, даже не дышали. Невидимая, она наблюдала за сценой, не понимая ее смысла, но все равно ощущая невыразимую боль.
— Идем в постель, — охрипшим голосом прошептала певица.
— А почему бы не заняться любовью прямо здесь? — возразил он, скользнув рукой ей за корсаж.
Так это и есть любовь? Вот так неприлично и поспешно раздеваться, возиться с юбками, торопливо и грубо набрасываться друг на друга, сопеть, обмениваться хриплыми прерывистыми вздохами и дурацкими, ничего не значащими словами? Непристойные прикосновения, бесстыдное наложение тел друг на друга, напомнившее ей случку животных и краткие, такие же скотские совокупления отца и матери, происходившие, когда они думали, что дети спят. И это любовь?! Почему же ей так плохо? Почему это грубое и грязное зрелище вызывает у нее такую мучительную боль?
Вдруг кто-то сзади схватил ее за волосы.
— Гнусная интриганка! — набросилась на нее Джаннетта, волоча Саулину за собой, но ухитрившись при этом бесшумно закрыть дверь.
— Оставь меня в покое. Не трогай, а то закричу, — пригрозила Саулина.
Джаннетта разжала руки. Если девчонка и впрямь закричит, синьора Грассини и ее гость могут услышать.
— Вот до чего ты докатилась, грязная мартышка! Подглядываешь за моей хозяйкой.
— Ни за кем я не подглядываю, — огрызнулась девочка, и слезы градом покатились у нее по щекам.
— Ты чего разревелась? — удивилась Джаннетта. — Будто мало тебя за волосы таскали!
— И не думала реветь. В жизни никогда не ревела, — решительно возразила Саулина, насухо вытирая слезы.
— Вот так-то лучше, — одобрительно кивнула служанка. К ней мигом вернулась прежняя суровость. — И чтоб я больше не видела, как ты подсматриваешь в щелку!
— Ты меня вообще больше не увидишь никогда и нигде, — с этими словами девочка бросилась бежать.
— Саулина, иди сюда, не будь дурой! — закричала ей вслед Джаннетта.
Но Саулина была уже далеко. Она сломя голову скатилась по лестнице, рванула входную дверь и понеслась стрелой, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого дома, от этих людей, от этой улицы, от этого города, от Джаннетты, которую она терпеть не могла, от певицы, которая ее предала, от этого ненавистного генерала Бонапарта, который сначала встал перед ней на колени, словно хотел сложить весь мир к ее ногам, а потом унизил ее до глубины души, облил грязью, предавшись этой неописуемой мерзости, как будто он животное, как будто он… ее отец Амброзио Виола!
* * *Саулина опомнилась, оказавшись на площади перед церковью Сан-Бабила, прямо посреди беспорядочного городского движения. Перепуганная, сбитая с толку, она огляделась по сторонам полуслепыми от слез глазами, не зная, куда двигаться дальше. Ей хотелось только одного — уйти подальше от того места, где довелось пережить самое тяжкое оскорбление за всю ее юную жизнь. Двое военных в мундирах шли ей навстречу. Она свернула направо и замедлила шаг, чтобы не слишком бросаться в глаза, но потом, оказавшись на Корсия-дей-Серви, снова перешла на бег.
— Ты что, убиться хочешь? — крикнул ей возница, когда она чуть не попала под колеса его кареты.
Саулина метнулась прочь, расталкивая прохожих, которые удивленно оглядывались ей вслед.
Щеки у нее разгорелись от бега, она жадно глотала воздух открытым ртом. Наконец она огляделась по сторонам уже без слез. Все ее волнение было внешним, а внутри зрела холодная и ясная, острая и безжалостная боль. Саулина подумала, что ей повезло: ни патрульные солдаты, ни просто прохожие пока не обращали на нее внимания. У нее не было ни малейшего желания возвращаться назад, и она решила, что лучше вести себя тише, чтобы и дальше оставаться незамеченной.
Она поправила платье, несколько раз провела рукой по волосам и решительно протолкалась сквозь толпу, которая загораживала вход на контраду Санта-Маргерита, и оказалась возле деревянного помоста, обтянутого выцветшей и на скорую руку заплатанной кумачовой тканью. Зеваки, задрав головы, смотрели вверх на вертлявого субъекта с хитрыми и проницательными глазками, длинным носом и остроконечной козлиной бородкой. На голове у него был парик, посеревший от многочисленных слоев пудры и пыли. Этот шут кутался в пестрый от заплат редингот, а на его босых ногах красовались поношенные копаловые галоши.
— Кальдерини Анастазио, костоправ, дантист, специалист по удалению мозолей и вправлению грыжи, зарегистрированный в этом великом городе, имеет честь предложить почтеннейшей публике свои услуги!
Этот странный человек обращался к собравшимся на причудливой смеси простонародного миланского диалекта и литературного итальянского языка, производившей сильное впечатление на «почтеннейшую публику». Заслушавшись его, Саулина позабыла о нанесенном ей тяжком оскорблении. Ей стало не так одиноко в толпе мужчин и женщин, глазевших на костоправа и дантиста Анастазио Кальдерини с открытым ртом. Она даже ощутила нечто вроде родства с ними.
Знахарь сулил мгновенное исцеление, избавление от болей и забот, причем за весьма умеренную цену, другими словами, он обещал чудо, которого простые души всегда ждут от науки, обеспечивая тем самым вечное существование шарлатанов. Рядом с целителем на помосте стоял столик с пузырьками, флакончиками и зловещими на вид металлическими инструментами.
— Лечу больные зубы ради их сохранения, — продолжал удивительный субъект, — и лишь в самых крайних случаях прибегаю к удалению — быстрому и безболезненному. Последние достижения французской, английской и итальянской хирургии.
Саулина была очарована.
— Кроме того, я вправляю любые грыжи, — продолжал хирург, — и предлагаю новейшие бандажи. Приглашаю присутствующих воспользоваться преимуществами почтенной и всем необходимой профессии.
— Я, синьор, — воскликнула Саулина, пробираясь вперед, — я хочу воспользоваться!
Ее дорогое муслиновое платье с бархатным кушаком и тонкое прелестное личико, явно не принадлежавшее простолюдинке, вызвали всеобщее любопытство.
— Прошу вас, присаживайтесь, — вежливо пригласил ее знахарь, протягивая руку, чтобы помочь ей взобраться на помост. — И скажите мне, будьте так добры, какая болезнь вас тревожит?
Публика с интересом наблюдала за развитием событий. Всем хотелось знать, какие хвори могут преследовать эту хорошо одетую и на вид здоровую девочку.
— Видите ли, — с непостижимой дерзостью продолжала Саулина, — зубы у меня не болят. — Она даже себе самой не смогла бы объяснить, что толкнуло ее подняться на эту сцену. — И грыжи у меня нет. По правде говоря, у меня ничего не болит. Я здорова.
Она вела себя как опытная комедиантка. Кто-то из зрителей засмеялся, решив, что эта девчонка из богатой семьи захотела таким образом позлить свою гувернантку.
— В таком случае по какой причине прелестная малютка решила воспользоваться преимуществами моей почтенной и всем необходимой профессии? — осведомился целитель, отыскивая глазами в толпе компаньонку этой маленькой нахалки, посмевшей привлечь к себе всеобщее внимание, которое по праву должно было принадлежать ему.
— Хочу посмотреть, как вы проделаете все, что обещали, тому, кто в этом нуждается.
Кое-кто в толпе даже зааплодировал дерзкой девчонке, сделавшей и без того интересное зрелище еще более захватывающим, многие заулыбались, все жадно ждали новых чудес.
— Если вам так угодно, случай не замедлит представиться, — пообещал ей костоправ Кальдерини.
Саулина сделала ему реверанс — куда более грациозный, чем тот, что еще совсем недавно исполнила перед своим наставником.
— Благодарю вас, — сказала она.
Человек с козлиной бородкой без улыбки сверлил ее своими глазками-бусинками. Он видел перед собой бутон распускающейся женственности, видел ослепительную красавицу, которой ей вскоре предстояло стать, и с трудом проглотил слюну: горло у него перехватило от нестерпимого желания. Ему пришлось напомнить себе об осторожности.