— Благодарю вас, — сказала она.
Человек с козлиной бородкой без улыбки сверлил ее своими глазками-бусинками. Он видел перед собой бутон распускающейся женственности, видел ослепительную красавицу, которой ей вскоре предстояло стать, и с трудом проглотил слюну: горло у него перехватило от нестерпимого желания. Ему пришлось напомнить себе об осторожности.
Юные девочки были его тайным пороком, а уж более пленительного создания, чем эта черноглазая златовласка, ему в жизни не доводилось встречать. Но если он поддастся слабости на этот раз, пощады ему не будет. Он уже отсидел срок в страшной подземной тюрьме герцогства Модены за приставание к девочке. Он не мог себе позволить рисковать репутацией еще и в Милане.
А между тем среди толпы уже прокладывал себе дорогу высокий и дородный мужчина с багровым, опухшим и перекошенным болью лицом.
— Прошу вас, добрый человек, — засуетился Анастазио Кальдерини, усаживая его в плетеное кресло, и, на мгновение позабыв о Саулине, так и оставшейся стоять возле столика с медикаментами, принялся описывать «почтеннейшей публике» диагноз своего пациента.
— Как уже изволили заметить сиятельные господа, — торжественно начал он, плавно и округло поводя руками в воздухе, указывая на больного и в то же время ни на минуту не упуская из виду аудиторию, — этот несчастный страдает ужасными болями по причине вздутия флюса. Лечению данный зуб не поддается и подлежит немедленному удалению!
Саулина была поглощена происходящим. Любопытство полностью вытеснило у нее из головы мысли, толкнувшие ее на побег. Знахарь взял с подноса продолговатый инструмент, напоминавший маленькое обоюдоострое копье, и показал его публике, ни на минуту не прерывая своих ученых объяснений.
— Вот этим ланцетом, дамы и господа, я надрежу опухоль, чтобы вся гнойная жидкость, скопившаяся в ней, вытекла наружу, избавив таким образом страдальца от терзающей его боли. Вы станете свидетелями того, как, словно по мановению волшебной палочки, отек спадет с его лица. И тогда при помощи специальных щипцов я смогу быстро удалить зуб, ставший причиной стольких несчастий.
Он повернулся к Саулине, будто она была его ассистенткой:
— Подай мне вон ту черную шкатулку.
Девочка продолжала смотреть на него, как зачарованная, стараясь не упустить ни единого слова или движения.
— Какую шкатулку, синьор?
— Ту, что с золотой змейкой на крышке.
Саулина поспешно повиновалась.
— Здесь, дамы и господа, содержится мазь, приготовленная аптекарем по моему особому заказу. Эта мазь обладает чудесным свойством: будучи нанесенной на то место, которое предстоит вскрыть, она делает его совершенно нечувствительным к боли.
Как только дантист рассек десну, всем сразу стало ясно, что чудес на свете не бывает. Душераздирающий крик пациента свидетельствовал о полной несостоятельности волшебной мази.
Саулина бросилась к несчастному и взяла его за руку. Пациент успокоился, и дантист смог завершить кровавую операцию, после чего оказал помощь еще нескольким страдальцам.
Ближе к вечеру над площадью появились ласточки, возвращавшиеся в свои гнезда под крышами и портиками. Одна за другой стали загораться масляные лампадки перед ликами святых, нарисованными на стенах домов, а в воздухе разнесся запах жареной колбасы, кукурузной похлебки и котлет с чесноком из соседней траттории «Феникс».
Очередь страждущих истощилась, толпа разошлась, а сам Анастазио Кальдерини начал складывать свои инструменты и мази.
— А тебе разве не пора домой? — удивился он, видя, что Саулина стоит, словно ожидая дальнейших распоряжений.
— Сейчас я уйду, — вздохнула она.
— Такая красивая, — вкрадчиво заговорил он, — такая нарядная — и совсем одна. Ты ведь здесь одна, верно? — спросил Анастазио.
Саулина промолчала, а знахарь ломал себе голову, пытаясь разгадать загадку хорошенькой девочки (сразу видно, что из благородных!), которая бродит по городу одна в сгущающихся сумерках.
Анастазио смотрел на нее исподлобья, стараясь не выдать взглядом разгорающегося желания.
— Вот возьми, — сказал он наконец, вынимая из кармана панталон пять чентезимо[9] и протягивая их ей на ладони.
— Зачем? — попятилась девочка.
— Ты их заработала.
Она и в самом деле сослужила ему хорошую службу. Благодаря ей в этот день его выручка удвоилась.
— Я не хочу денег, — обиделась Саулина.
— А чего же ты хочешь? — спросил он, чувствуя, что еще немного — и беды не миновать, так действовало на него ее присутствие.
— Хочу вернуться домой, — призналась Саулина, и слезы выступили у нее на глазах.
— Никто тебе не запрещает, — пожал плечами Анастазио.
Он еще не совершил ничего предосудительного и мог себе позволить насладиться этой волнующей игрой.
— Да я дороги не знаю.
— Ты хочешь сказать, что не знаешь, где живешь?
— И да, и нет.
Она с легкостью нашла бы дорогу в лесу, но в городе все было совершенно по-другому. Разве разберешься в этом дьявольском сплетении улиц?
Знахарь подумал, не лучше ли передать эту странную маленькую бродяжку одному из патрулей.
— Ты, верно, посмеяться надо мной захотела?
Саулина отрицательно покачала головой. Она вдруг поняла, что тоска по дому влечет ее вовсе не в нищую Корте-Реджину, а в богатый городской дом Джузеппины Грассини. Сцена, толкнувшая ее на побег, уже выцвела и поблекла в ее памяти. Острый гвоздь ревности был выбит из сердца тяжелым молотом одиночества.
— Я живу на улице Сант-Андреа, — сказала она.
— Контрада Сант-Андреа? Так почему бы тебе не вернуться туда?
— Говорю же, я дороги не знаю.
Костоправ Кальдерини стал задумчиво поглаживать свою козлиную бородку. Он знал, что на этой улице живут влиятельные графские семейства: Верри, например, и Марлиани.
— В твоем-то возрасте и не знать дорогу до дому? — спросил он вслух, продолжая аккуратно складывать инструменты.
— Все дело в том, что я не здешняя, — призналась Саулина. — Я родом из дальних мест.
В это он готов был поверить. Возможно, она гостит в каком-нибудь зажиточном доме, и, если он, Анастазио Кальдерини, проводит ее домой, его за это щедро отблагодарят. И все-таки кое-что его смущало: по некоторым бесспорным признакам он понял, что девочка не умеет читать. Не исключено, что она дочь какой-нибудь служанки, и тогда прощай вознаграждение. Стоило выяснить это не откладывая.
— Как тебя зовут?
— Саулина Виола.
— Твоя мать прислуживает в одном из богатых домов?
— Моя мать никому не прислуживает, — обиделась Саулина.
— Прошу прощения у синьорины за свою дерзость, — полушутливо поклонился дантист.
Неужели он ошибся, и перед ним действительно юная представительница высшего света?
— Я вас прощаю.
— И в какой же семье ты живешь?
— У госпожи Джузеппины Грассини.
— Отлично, отлично, — пробормотал он, а сам подумал: «Так-так… Шлюха французского генерала держит у себя в доме этакий розанчик! Интересно, зачем ей это понадобилось?»
И опять его похотливый взгляд устремился на де-вочку.
— Так вы проводите меня домой? — встревожилась она.
— Ну конечно, моя малютка, — поклонился он, взяв ее за руку. — Но сначала зайдем ко мне в таверну «Медведь», я там остановился. Тут недалеко. Мне надо оставить там инструменты. Ну а потом я к твоим услугам.
— И вы отведете меня к синьоре Грассини?
— Ну конечно! Я почтенный лекарь, а не какой-нибудь проходимец!
— Только давайте поскорее!
Саулине захотелось немедленно вновь увидеть контраду Сант-Андреа.
— Мы мигом, — заверил ее Кальдерини.
Вскоре они углубились в темную контраду Каппеллари. Здесь внимание Саулины привлекла жестяная, покрытая эмалью вывеска в виде штандарта с изображением медведя.
— Наконец-то мы на месте! — обрадовалась она. Не надо было уметь читать, чтобы понять эту вывеску. — Это ведь и есть гостиница «Медведь»?
— Это и есть гостиница «Медведь», — с раболепным поклоном подтвердил Анастазио Кальдерини, — но мы-то направляемся в таверну «Медведь». Придется синьорине проделать еще один небольшой переход.
Они продолжили путь по темным и зловонным переулкам. Таверна «Медведь» вывески не имела. Факел, торчавший из кованой железной подставки на стене сбоку от двери, бросал красноватый свет на вход. В неподвижном и разогретом за день воздухе висел неописуемо тошнотворный запах. Даже около сточной канавы, проложенной позади дома Джузеппины, пахло не так. Саулине стало страшно.
— Я хочу домой, — проговорила она дрожащим голосом, остановившись на пороге гнусного притона.
В эту минуту она не думала о богатом доме певицы, оказаться бы хоть на соломенном тюфяке в старой сыроварне отца в Корте-Реджине.
В эту минуту она не думала о богатом доме певицы, оказаться бы хоть на соломенном тюфяке в старой сыроварне отца в Корте-Реджине.
— Мы же договорились! — Лекарь пытался отечески улыбнуться ей, но улыбка вышла плотоядной.
— Мы договорились, что вы проводите меня до дому.
— Ну конечно, синьорина. Мне бы только оставить здесь свои сумки. Вы же не хотите, чтобы я в такое беспокойное время бродил по Милану ночью в обществе юной барышни, нагруженный вещами, да к тому же еще без фонаря?! Какой-нибудь злоумышленник, а тут таких много шляется, может решить, что я несу бог весть какие сокровища, и напасть на нас! Ведь правда?
— Да, синьор.
Кальдерини открыл входную дверь и провел девочку в таверну «Медведь», эту омерзительную крысиную нору. В прихожей, слабо освещенной масляной лампой, острый запах нечистот чувствовался еще сильнее.
— Добрый вечер, — прошамкал старик с запавшим беззубым ртом и гноящимися подслеповатыми глазами. Его голый желтый череп напоминал бильярдный шар.
— Добрый вечер, Аристид, — ответил лекарь.
Ветхий старик с трудом поднялся со столь же ветхого, набитого соломой кресла. Он не обратил никакого внимания на Саулину, возможно, даже не заметил ее. Старик зажег от лампы и сунул в руку Кальдерини сальную свечку, распространявшую сладковатый запах, после чего вновь уселся и тут же уснул.
— Будь так любезна, поднимись на минутку со мной, — пригласил девочку лекарь.
— Да, синьор, — кивнула Саулина.
Лучше уж подняться с ним, чем ждать в прихожей в компании этого ужасного старика. Она поднялась по скрипящим ступеням шаткой лестницы вслед за своим новым знакомым. На каждом шагу он оглядывался.
— Еще одно маленькое усилие — и мы дома.
Дрожащее красноватое пламя свечки рождало жуткие тени, ходившие по отсыревшим, изъеденным селитрой стенам.
— Присаживайся, — пригласил Анастазио Кальде-рини.
Он первым переступил порог тесной каморки, где почти все место занимала кишащая клопами и блохами кровать.
— Вы здесь живете? — растерянно спросила Саулина.
— Бродячий целитель, — напыщенно продекламировал он, — селится на постоялых дворах в тех местах, где занимается своим ремеслом.
— А далеко отсюда до контрады Сант-Андреа? — спросила девочка, мечтая поскорее выбраться из этого вертепа.
— Еще немного терпения, синьорина, — сказал лекарь.
Он поставил свечу на стол и опустил на пол тяжелые сумки со своим инвентарем.
Только теперь она поняла, что имела в виду Джузеппина Грассини, когда говорила: «В Милане нищеты много. Погоди, сама увидишь. Нищета тут похуже, чем в Корте-Реджине». Оказалось, что это чистая правда.
Стол, колченогий стул, кровать и трехногая железная подставка для кувшина с водой и тазика составляли всю обстановку комнаты. И это был далеко не худший из номеров в таверне «Медведь», о чем свидетельствовало покрывало из рассыпающейся от ветхости и изъеденной точильщиками парчи, застилавшее постель.
— Ну? Ты убедилась, что бояться тут нечего? — спросил Анастазио Кальдерини.
— Я хочу вернуться домой, — устало повторила девочка.
— Тебе здесь совсем не нравится, верно?
— Нет, не нравится, — ответила она искренне.
— И все же, — возразил лекарь, притушив на мгновение свой похотливый взгляд, — бывают места и похуже, поверь. — Он снял парик, под которым обнаружились редкие и сильно поседевшие белесые волосы. — Но ты права, Саулина, я знавал лучшие времена, останавливался не в такой дыре, а в лучших гостиницах.
Саулина прислушалась.
— Другие времена, — с тоской продолжал Анастазио Кальдерини, — другие гостиницы… Там, где я раньше жил, челядь что только не делает для тебя. Представляешь, постельное белье меняют раз в неделю! Но жизнь то вознесет тебя в синее небо, то сбросит прямо в уличную грязь.
— Я попрошу синьору Джузеппину помочь вам вновь подняться наверх, — пообещала тронутая его рассказом Саулина.
— У тебя доброе и милосердное сердце, — поблагодарил ее лекарь.
Во все время разговора он расставлял на столе пузырьки с какими-то снадобьями. Из одного пузырька он плеснул немного жидкости в стакан и долил его водой.
— Хочешь пить? — спросил он у девочки.
— А что это?
— Сахарная вода.
Черные глаза Саулины блеснули благодарностью; она взяла стакан и жадно выпила.
— Спасибо, — сказала она.
— Теперь мы можем идти, — лекарь протянул ей руку.
— Синьора Джузеппина будет… — начала было Саулина и вдруг запнулась.
— Ну-ка расскажи мне, малышка, что будет делать синьора Джузеппина?
Голос мужчины доносился до нее смутно и глухо, словно издалека. Она ощутила во всем теле приятную легкость, как во сне, когда ей казалось, что она летает. Вот и сейчас она будто парила широкими кругами над лесом и взмывала ввысь, в самое небо, где раскинулась широкая радужная дуга. Лекарь не дал ей упасть, он подхватил ее на руки и бережно уложил на кровать.
Она была бесподобна в своем голубом муслиновом платье с синим бархатным кушаком, завязанным пышным бантом на талии, в белых чулочках и голубых сафьяновых башмачках. — Знаю, знаю, что ты моя погибель, — пробормотал он, поглаживая ее светлые волосы, рассыпавшиеся по подушке, — но ты слишком хороша, и удержаться я не в силах.
Он склонился над ней, руки его дрожали, глаза лихорадочно горели.
Саулина, которой бродячий лекарь дал выпить сонного зелья, была целиком в его власти.
9
Джаннетта не посмела обеспокоить свою хозяйку, которая на долгие часы уединилась с генералом Бонапартом. А если бы кто-то поинтересовался ее собственным мнением, то узнал бы, что от исчезновения Саулины Джаннетте ни жарко ни холодно, напротив, отсутствие несносной маленькой бунтарки приносит ей даже некоторое облегчение.
Проще всего было считать, что, когда Саулине надоест капризничать, она тихо и мирно вернется домой. Поэтому, не раз и не два спросив себя, стоит ли докладывать хозяйке о бегстве ее подопечной, Джаннетта решила промолчать. Но время шло, и с приближением вечера уверенность служанки начала сменяться тревогой. Что только нашла хозяйка в этой мартышке, за что так привязалась к ней? И что теперь будет с самой Джаннеттой? Неужели хозяйка ее накажет? Но за что? Да, она оттаскала мерзавку за волосы, но та подсматривала у дверей будуара! Джаннетта всего лишь исполнила свой долг. Однако если она и дальше будет молчать, а Саулина так и не вернется, ее, чего доброго, могут уволить.
— Синьора, — тихонько позвала она, почтительно постучав в двери парчовой гостиной.
— Не сейчас! — раздраженно прокричала из-за дверей Джузеппина.
— Синьора, — настойчиво повторила Джаннетта, вновь постучав.
— Я сама тебя позову! — по голосу было слышно, что хозяйка не на шутку рассердилась.
— Простите, госпожа, — не сдавалась служанка, призвав на помощь все свое мужество, — но мне совершенно необходимо с вами поговорить.
— В чем дело? — сухо спросила певица, чуть приоткрыв дверь.
— Девочка сбежала.
— Когда? — встревожилась Джузеппина.
— Несколько часов назад.
— Найди ее! Отправь на поиски всех слуг, всю дворню! Я хочу видеть ее здесь немедленно!
И Джузеппина захлопнула дверь перед носом у служанки.
— Кто сбежал? — спросил Наполеон, готовый утешить свою эксцентричную подругу и уверенный в том, что речь идет об очередной причуде.
Джузеппина заплакала тихо и красиво, без рыданий. Слезы подобно жемчужинам скатывались по ее прекрасному лицу.
— Какое несчастье! — прошептала она.
— Я же здесь! Со мной вам нечего бояться. Что случилось? Скажите же наконец.
— Саулина Виола.
Генерал вспомнил девочку, рискнувшую своей жизнью, чтобы спасти его.
— При чем тут Саулина Виола?
— Вплоть до момента вашего прихода она была в этом доме.
— А теперь?
— Увы, она убежала, — пожаловалась Джузеппина, утирая слезы. — И вы даже не спрашиваете меня, каким образом Саулина стала моей гостьей?
— Не будь вы такой загадочной, все было бы намного проще, — проворчал Бонапарт.
Запинаясь, путаясь в словах и беспрерывно роняя слезы, певица рассказала генералу всю историю.
— Я хотела сделать сюрприз, — оправдывалась Джузеппина. — А теперь я в ужасе при мысли о том, что могу потерять ее! В городе куда опаснее, чем в лесу!
— Мы ее найдем, — уверенно пообещал генерал, обнимая свою возлюбленную.
— Вы сняли камень с моей души, — сквозь слезы улыбнулась ему Джузеппина.
— Утрите слезы, — ласково приказал он. — Терпеть не могу женских слез. Они наводят на меня тоску.
— Вы не сердитесь, что я ее привезла в Милан?
Об эпизоде с разбойниками она благоразумно умолчала, решив, что еще будет случай рассказать и об этом.