Стояла глубокая ночь. Его часы с репетицией прозвенели два раза, но Гульельмо Галлароли все еще и не думал ложиться спать. Он сидел за письменным столом в своем кабинете, снизу доверху заставленном книгами, у окна, открытого навстречу звездному небу. При колеблющемся свете свечи, вокруг которой вилась ночная бабочка, он наслаждался блестящим слогом Цицерона, одного из своих любимых авторов наряду с Сенекой, Монтенем и Вольтером.
Перед ним лежал раскрытый пергаментный томик, отделанный перламутром по переплету, некогда принадлежавший его матери. Книжка называлась «Мысли Цицерона для пользы любознательного юношества» и была напечатана в 1751 году в Королевской типографии Ту-рина.
«Может умереть спокойно, — читал он, — тот, кто знает в момент смерти, что прожил свою жизнь похвально, и тем утешается. Кто безупречно исполнил долг добродетели, не скажет, что его жизнь была слишком коротка».
Оторвавшись от чтения, Гульельмо Галлароли в бесчисленный раз спросил себя, мог ли он сделать в жизни иной выбор. Гульельмо Галлароли по кличке Рибальдо всегда перед началом одной из своих бандитских вылазок готовил душу к мысли о смерти, которая, по его убеждению, была лишь одним из бесконечных проявлений жизни: ее неизбежным окончанием. Но если для стариков смерть становилась последним причалом в тихой гавани, для молодых она была роковым кораблекрушением. А он, Рибальдо, бандит с большой дороги, бесстрашно бросал вызов смерти, чтобы заглушить сомнения своей мятущейся души. Он искал опасности, чтобы стереть пятно своего происхождения, клеймо изгоя. Завтра его ждало новое дело: неслыханный по своей дерзости набег.
До его сведения дошло, что Жозефина Богарне, легкомысленная и беспечная жена французского генерала, гостившая в Милане в доме герцога Сербеллони, с утра собиралась отправиться к своему мужу, ожидавшему ее в Вероне. Сам Наполеон предпочитал не отлучаться из города. Он был встревожен выступлениями крестьян, разъяренных армейскими реквизициями, и опасался контрнаступления свежих австрийских войск под командованием генерала Вюрмстера, сменившего на этом посту Болье.
Одержимый желанием во что бы то ни стало воссоединиться со своей неверной женой, ухитрявшейся держать его на коротком поводке в то время, как генерал заставлял трепетать всю Европу, Наполеон послал военный отряд, чтобы эскортировать очаровательную креолку, пленившую его своей грацией, своими лживыми письмами, но прежде всего своим роскошным телом, так охотно отвечавшим на бурные вспышки мужской страсти.
Итак, Жозефина путешествовала с пышной свитой, при ней было много денег, серебра и драгоценностей — незначительная часть тех богатств, которые ее муж похитил у жителей Милана. Люди Рибальдо приготовили для нее ловушку и собирались отнять награбленное.
Погруженный в свои мысли, Рибальдо тем не менее издалека услыхал приближавшийся по большой дороге приглушенный лошадиный галоп. Он высунулся в окно и стал вглядываться в темноту.
Только крайняя необходимость могла толкнуть кого-то на поездку по лесу в ночное время: любой путешественник, даже самый отчаянный храбрец, знал, что бывают моменты, когда не стоит пускаться в путь по некоторым дорогам.
Гульельмо Галлароли погасил свечу и выждал, убеждаясь, что путник направляется именно в гостиницу. Стук копыт затих на лужайке перед гостиницей, прямо под его окном. Рибальдо зарядил пистолет и, притаившись в темноте, стал ждать. До его ушей донесся легкий посвист, похожий на голос ночной птицы.
«Джобатта», — подумал разбойник, тотчас же узнавший этот сигнал. Дамиана, его милая Дамиана посылает ему весточку.
Какие новости мог принести ему посланник маркизы Альбериги? Плохие или хорошие? Как бы то ни было, речь наверняка идет о чем-то важном, раз уж он решился на рискованную ночную поездку. Рибальдо снова зажег свечу, прикрыл пламя ладонью и начал бесшумно спускаться, стараясь сдержать волнение, от которого кровь толчками пульсировала у него в жилах.
Он тихонько отодвинул засов и вышел. Обогнув здание гостиницы, он увидел силуэт всадника на коне на фоне темной ночи.
— Что случилось, Джобатта? — прошептал Гульельмо, стараясь сдержать волнение.
— Вам письмо, синьор, — ответил паренек, протягивая ему конверт.
— Подожди меня здесь, — приказал Рибальдо. Но ему нужна была хоть какая-то уверенность, поэтому он не удержался и спросил: — Маркиза здорова?
— Да, синьор, — ответил посланный. — Она ждет ответа.
Рибальдо вернулся в дом и прочел письмо при свете свечи, потом опять спустился к Джобатте.
— Передай маркизе, что завтра после заката я буду у нее.
— Я передам, синьор. И прошу вас, располагайте мной, как и когда захотите, я всегда к вашим услугам. Мне вас никогда не отблагодарить за то, что вы сделали для моей семьи, — сказал мальчик. — С вашей помощью мой отец смог выкупить свою землю, и теперь он счастлив. Не знаю, что бы мы, бедняки, делали без вас, синьор.
Джобатта уехал, пустив лошадь легкой рысью, ему больше не нужно было спешить.
Рибальдо вернулся в свои апартаменты. Теперь ему предстояло отправиться к своим людям и известить их о перемене планов. Они привыкли повиноваться, не обсуждая приказов своего главаря.
А что до гражданки Бонапарт, ей так и не суждено было узнать, какой опасности подвергалось ее имущество, а возможно, и здоровье, равно как и о том, что спасли ее от этой опасности крестьянская девочка Саулина и разбойник Рибальдо, дворянин, способный отказаться от любого богатства ради погони за мечтой.
32
По слогам и немного нараспев Саулина продекламировала своим музыкальным голоском:
Дедушка Чампа не мог нахвалиться успехами своей ученицы.
— Умница моя! — воскликнул он. — Молодчина! Как хорошо прочитала, с душой. Ни единой ошибки!
Похвалы старика заставили ее покраснеть.
— Вам виднее. Только я ничего не поняла.
— Это не имеет значения, — снисходительно улыбнулся старик. — Придет время, и ты поймешь. У тебя живой ум и нежная душа. Когда тебе откроется музыка этих стихов, ты поймешь, что в жизни существуют иные радости, отличные от тех, что ты знала до сих пор.
Кое-какие радости Саулина уже познала, но пока в ее жизни преобладали обиды, боль и жгучие разочарования.
— Да, дедушка, — сказала она.
Старик провел рукой по своему мощному выпуклому лбу.
— Знаешь, кто написал эти стихи? — спросил он.
— Нет, не знаю.
— Это стихи Джузеппе Парини[15], великого учителя и великого поэта.
— А кто такой поэт? — заинтересовалась Саулина, уже не впервые слышавшая это слово.
— Человек, необходимый другим людям, — терпеливо объяснил старик.
— Необходимый?
— В душе каждого из нас живет скрытая музыка. Поэт ее открывает.
— А вы его знали, этого господина поэта?
— Да, я его знал, — заверил ее дед Чампа. — Он такой же старик, как я, но у него душа ребенка. Он ценит искусство акробатов. Эту книгу, из которой ты читаешь, мне подарил он. Он говорит, что мы тоже по-своему творим поэзию.
Они сидели на гладком, отполированном временем валуне в тени раскидистой ивы. В нескольких десятках шагов от них Икар собирал камешки на берегу и яростно швырял их в воду, ожидая, когда на колокольне церкви Святого Зенона прозвонят третий час пополудни. В этот час ему предстояло проводить Саулину на виллу Альбериги. Мальчику казалось, что он видит отраженные в воде лица хозяев виллы. Он безжалостно побивал их каменьями. Почему именно ему велели сопровождать его милую подружку на эту проклятую виллу? Эта мысль мучила его и всю прошлую ночь не давала ему уснуть.
— Ты почему не спишь? — спросила его Саулина, когда они улеглись в фургоне.
Икар не ответил. Он много чего хотел ей сказать, но в горле у него стоял ком. Ему казалось, что Саулина, которую он только что встретил и мгновенно полюбил со всем пылом отроческого чувства, больше не вернется в лагерь бродячих циркачей.
Сама Саулина тоже спала мало и плохо, хотя и по другим причинам. Она думала, что ей, пожалуй, повезло: она встретила нужного человека. В тонком, аристократическом лице прекрасной маркизы Дамианы было что-то внушающее доверие, и Саулина, ни на минуту не оставлявшая надежды разыскать Джузеппину Грассини, решила довериться маркизе Альбериги. Дамиане можно будет рассказать о своих злоключениях в надежде, что та поверит и поможет ей.
Саулина всем сердцем привязалась к бродячим акробатам, но чувствовала, что за ближайшим поворотом ее ждет нечто таинственное, не поддающееся описанию, но крайне для нее важное. Она решила, что никакие привязанности или долг благодарности не заставят ее свернуть с избранного пути. Благодарность, привязанность, искренние чувства — все это было роскошью, которой она пока не могла себе позволить. Она должна выполнить свое предназначение.
Саулина всем сердцем привязалась к бродячим акробатам, но чувствовала, что за ближайшим поворотом ее ждет нечто таинственное, не поддающееся описанию, но крайне для нее важное. Она решила, что никакие привязанности или долг благодарности не заставят ее свернуть с избранного пути. Благодарность, привязанность, искренние чувства — все это было роскошью, которой она пока не могла себе позволить. Она должна выполнить свое предназначение.
Конечно, она думала не такими словами, но смысл ее размышлений был примерно таков.
Саулине стало ясно, чего ей больше всего в жизни не хватает: настоящего дома, надежного укрытия, теплого гнезда, куда не задувал бы ледяной ветер прошлого. Контрада Сант-Андреа и стоявший на ней особняк певицы — вот что было пунктом назначения, к которому устремлялись ее тайные помыслы и желания.
— Что с тобой, Саулина? — спросил дедушка Чампа, встревоженный ее внезапной мрачностью.
— Ничего, я просто задумалась.
Даже этот мудрый старик не смог бы ее понять, хотя был знаком с самим Парини, знал грамоту и порой философствовал. Саулина стремилась вернуться в тот мир, который так необдуманно и поспешно покинула. В доме синьоры Грассини она оставила свое сердце, и в этот дом, наполненный неповторимым, не выветривающимся с годами запахом сытной пищи, добротности, изобилия, благополучия, она должна была непременно возвратиться.
— Ну, пора тебе собираться, — посоветовал дедушка Чампа, бросив взгляд на солнце.
— Я уже готова, — сказала Саулина, проворно вскакивая на ноги.
Старый циркач позвал Икара.
— Иду, — неохотно откликнулся мальчик и швырнул в реку сразу целую горсть камней.
— Ты должна вести себя очень осмотрительно, — напомнил старый Чампа.
— Да, конечно, — Саулина оправила платье и светлые волосы, локонами падавшие на плечи.
Икар подумал, что никогда в жизни не видел более прелестного создания.
— А мне-то с какой стати туда идти? — проворчал он.
— Ты ее проводишь, как настоящий кавалер, — строго приказал дед Чампа.
А Саулина уже была бесконечно далеко от советов старого акробата и печалей его внука. Она вспоминала, как Джузеппина Грассини сидела рядом с ней на каменной скамье возле деревенской церкви и пела своим волшебным голосом старинную песню. Этот день вспоминался ей как первый подлинный момент счастья в ее жизни.
— Ты меня хорошо слышала? — переспросил дедушка Чампа.
— Да, синьор, — солгала она.
— Иди, — сказал он. — И если встретишь свой счастливый случай, смотри не разминись с ним.
Он погладил ее по голове своей сильной широкой рукой, словно прощаясь навсегда.
— Ну ладно, пошли! — вдруг заторопился Икар.
Саулина обняла старого Чампу и пошла по дороге рядом с Икаром.
— Благослови тебя господь, — сказал ей вслед цирковой патриарх.
Дети шли быстро.
— Ты довольна? — спросил мальчик после продолжительного молчания.
— Очень.
— А я хотел, чтобы мы играли вместе.
— Ты такой большой, а думаешь только об играх, — упрекнула его Саулина.
Он вновь умолк и пошел вперед, в ярости вырывая и подбрасывая в воздух пучки травы.
— Здесь начинаются господские огороды, — предупредила она его, когда они взобрались на насыпь.
— Мне зайти за тобой вечером? — спросил Икар.
— Не знаю.
— Чего ты не знаешь?
— Не знаю, в котором часу госпожа маркиза меня отпустит, — с важным видом заявила Саулина.
— Ну так спроси у нее сама!
— И что я должна ей сказать?
— Что завтра мы уезжаем, — торжественно объявил Икар. — И что у нас еще куча дел. Что надо уложиться перед дорогой.
Ходили слухи, что генерал Бонапарт вновь отступил от Мантуи, а это означало, что дорога на Бергамо и Брешию относительно свободна от войск, следовательно, продвижению каравана ничто не помешает.
— Ну, если на то пошло, я могу запросто вернуться одна, без провожатого, — успокоила мальчика Саулина. — Не беспокойся обо мне.
Икар как будто и не слыхал ее.
— Можно тебе кое-что сказать? — спросил он, вдруг погрустнев.
— Ну конечно.
— Я боюсь, — признался Икар.
— Ты боишься? — засмеялась девочка. — Ты же мужчина! Ты не должен бояться.
— Я боюсь, что ты больше не захочешь вернуться к нам.
— Да что это тебе в голову взбрело?
— Скажи мне, что я ошибаюсь.
У Саулины не нашлось слов для ответа: его преданность растрогала ее. Она крепко сжала его руку.
— Икар, — сказала она наконец, — ты акробат, умеющий летать. Тебе не хватает только крыльев, чтобы стать ангелом, но когда-нибудь они у тебя появятся. И в этот день ты улетишь от меня.
— Значит, ты точно решила не ехать дальше с нами?
— Я этого не знаю. — Ей не хотелось рассказывать о своих желаниях и надеждах. — Но я уверена, что когда-нибудь мы еще встретимся.
— Саулина, я… — он не договорил и еще крепче стиснул ее руку.
— Мне пора.
Они молча дошли до ворот виллы.
— Прощай, Саулина, — сказал он.
— До свидания, Икар, — солгала она.
Мальчик был уверен, что больше никогда ее не увидит. Он сделал то, чего никогда не делал прежде: неуклюже обхватил обеими руками личико Саулины и поцеловал ее в губы с торопливой жадностью вора, берущего чужое. Потом он вспыхнул до корней волос и пустился наутек.
Саулина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.
— Прощай, Икар, — прошептала она, потом повернулась и позвонила в колокольчик.
— Тебе чего? — спросила женщина с недовольным и угрюмым лицом. Это была жена сторожа.
— Меня пригласила маркиза Дамиана, — скромно, но твердо объяснила Саулина.
— Это еще зачем? — недоверчиво прищурилась женщина.
— Чтобы составить ей компанию.
— Ты та девчонка, что была со скоморохами?
— Я Саулина Виола, — с достоинством ответила девочка.
— Да, меня предупредили, — подтвердила жена сторожа. — Но впустить тебя я не могу.
— Почему? — встревожилась Саулина.
— Это вход для господ.
— И что же делать?
— Что делать? Обойди вокруг дома и войди со стороны конюшни, где слуги ходят.
Если не считать хамского тона, в словах женщины, всего лишь напомнившей ей об освященной веками традиции, не было ничего обидного. Слуги и господа всегда ходили разными дорогами. Однако Саулина вспыхнула от гнева.
— Я не служанка, — твердо заявила она, глядя прямо в глаза женщине.
— Я этого и не говорила, — опешила сторожиха, получив столь решительный отпор и уже не зная, кем ей считать эту дерзкую девчонку.
Саулина почувствовала ее растерянность.
— Если ты собираешься мне открыть — открывай, — продолжала она столь же решительно, без колебаний переходя на «ты». — Если нет — я ухожу. А ты пойди объясни маркизе, почему я не пришла.
И она сделала вид, что уходит.
Женщина вытаращила глаза, машинально обтерла загрубевшие от работы руки об широкий фартук в синюю и зеленую полоску, а затем поспешила скинуть цепочку.
— Прощения просим, — забормотала она, — госпожа маркиза не предупредила, что вас положено впустить с господского входа. Прощения просим.
Ей даже подумать было страшно, какая головомойка ее ждет, если девчонка на нее нажалуется.
Но у Саулины, выигравшей первый бой, было на уме совсем другое. Она гордо прошествовала мимо почтительно посторонившейся сторожихи, небрежно бросив на ходу:
— Я знаю дорогу.
Это была очередная неправда: на самом деле она ни разу не переступала порога господского дома.
— Да, синьорина, — поклонилась сторожиха после минутного замешательства и проводила ее взглядом.
* * *Маркиз Феб и его брат, монсиньор Пьетро, прервали свой неторопливый разговор, увидев, как Саулина идет босиком по усыпанной гравием дорожке к неумолчно журчащему фонтану. Оба они были тонкими знатоками женской красоты и уже готовы были выразить свое мнение, но ни один так и не заговорил. Юная свежесть Саулины, ее свободная и легкая походка, красота полевого цветка, не ведающего о своем очаровании и оттого вдвойне неотразимого, лишили их дара речи.
— Откуда взялось это маленькое чудо? — удивленно спросил монсиньор, не зная, к какому сословию ее отнести. — Из благородных или из простых?
Он был накоротке и с теми и с другими, но на этот раз не знал, что и думать. Саулина поставила его в тупик.
— Очередной каприз Дамианы, — пояснил Феб, наконец узнав приближающуюся девочку.
— Ты разжег мое любопытство, — признался прелат. — Откуда взялся этот каприз?
— Она из семейства скоморохов, — объяснил Феб. — Понравилась моей жене. А поскольку Дамиана, особенно в ее нынешнем положении, чувствует себя одинокой, она вбила себе в голову, что эта девочка поможет ей разогнать тоску.