— Я тоже не пойду, — сказала женщина, следуя за ним на расстоянии двух шагов. — Хотя жаль, конечно, эту бедную синьору.
— Да, — сказал Рибальдо, не останавливаясь.
— Смерть чинов не разбирает, — заметила женщина. — Для нее нет ни бедных, ни богатых. Чему быть, того не миновать.
— Чего тебе от меня надо? — разозлился Рибальдо, повернувшись к ней.
— Знаешь, я видела, как ты плакал, — сочувственно проговорила женщина.
Это была молодая крестьянка, очень хорошенькая, с посмуглевшим на солнце лицом и блестящими светлыми глазами.
— Ты ошиблась, — сухо отрезал молодой человек.
— Да нет, я тебя хорошо разглядела. Ты ведь не из этих мест, да и не крестьянин, хотя и одет по-нашему, — женщина улыбнулась ему.
— И кто же я такой, по-твоему?
— Не знаю и не хочу знать. — Она взяла его за руку и потянула за собой в кусты мирта. — И рука у тебя не крестьянская, и обычай не наш. Лицо у тебя доброе, а взгляд гордый. У наших мужчин в глазах либо покорность, либо злоба, либо отчаяние.
— Что тебе нужно от меня? — повторил Рибальдо.
Он ощущал у себя на лице ее теплое дыхание, ее упругое и сильное тело прижималось к нему. Женщина, которую он совершенно не знал, страстно поцеловала его, и он ответил ей таким же поцелуем.
— Я хочу позабыть о смерти, — шептала она. — Хочу, чтобы ты заронил в меня свою жизнь.
Женщина плакала. Их слезы и поцелуи смешались.
Церковные колокола вдалеке продолжали заунывно бить, но над болью и скорбью восторжествовала жизнь, неукротимое желание восстановить равновесие и вытеснить дыхание смерти актом любви.
Они любили друг друга на траве в тени миртовых кустов с простым и нерассуждающим пылом мужчины и женщины, которых случай свел вместе ради нескольких мгновений нечаянной радости.
— Спасибо, — сказала женщина. — Теперь мне больше не страшно.
— Я хотел бы что-нибудь сделать для тебя, — сказал Рибальдо.
— Все, что нужно было, мы уже сделали.
— Как тебя звать? — спросил он в растерянности.
В ее больших глазах блеснули слезы.
— Мое имя ты все равно забудешь. Вспоминай лучше, как мы любили друг друга.
Рибальдо вытащил из кармана грубой крестьянской рубахи свой тонкий батистовый платок с вензелем, разорвал его пополам и подал половину женщине.
— Я же говорила, что ты не крестьянин, я сохраню его на память.
Они поцеловались на прощание и расстались, не сказав больше ни слова. Рибальдо провожал ее взглядом, пока она не скрылась за поворотом тропинки.
Молодой человек вернулся к Бернардино, который ждал его в лесу, в условленном месте. Адские муки, которые он испытывал, утихли. Осталось только болезненное воспоминание, неподвластное ходу времени.
40
Джорджиана Формиджине не просто вошла в гостиную: она вплыла с величием, подобающим супруге одного из самых крупных богачей своего времени.
При ее появлении гости маркизы Барбары Литты немедленно разделились на два лагеря: завистников и льстецов. Мужчины церемонно кланялись ей, дамы манерно улыбались. Она явилась в сопровождении четырех расфранченных кавалеров, которые по кивку Джорджианы растворились среди гостей, готовые, впрочем, броситься ей на помощь по первому зову.
Джорджиана представляла собой олицетворение мишурного блеска и суеты. «Набор ужимок, пара острот, много роскоши, ни на волос мозгов и ни капли сердца», — как написал о ней один поэт.
В белоснежном муслиновом платье, таких же белых перчатках и туфельках, она кокетливо обмахивалась роскошным веером из белых страусовых перьев. На шее, в ушах и в волосах сияли жемчуга.
— Увешана драгоценностями, как оклад Мадонны, — ядовито прошептала маркиза Антониетта Тротти, наклонившись к подруге.
— Скорее как манекен в витрине, — ответила та.
По сути, обе синьоры были правы, но ими двигало не праведное негодование, а острая зависть к изяществу, красоте и сказочному богатству супруги могущественного банкира Моисея Формиджине.
Многие из присутствовавших на приеме дам охотно испепелили бы ее взглядами, но были вынуждены сладко улыбаться ей, так как кое-что задолжали ее супругу втайне от своих собственных мужей. Джорджиана об этом знала и любила пользоваться своим могуществом.
Она позволила нескольким кавалерам почтительно приложиться к ее руке, поздоровалась с хозяйкой дома и с наигранным безразличием огляделась кругом. Ее острый взгляд вскоре отыскал в толпе то, что она желала видеть. На диванчике-визави в самом дальнем и укромном уголке анфилады гостиных сидела супруга генерала Бонапарта в компании весьма стройного и молодцеватого кавалера, одетого по последней моде. Барбара Литта окликнула Джорджиану Формиджине в тот самый миг, когда та уже двинулась по направлению к Жозефине де Богарне.
— Прошу меня извинить, синьора, — сказала хозяйка дома.
Джорджиана повернулась и улыбнулась ей.
— Что-то не так, госпожа маркиза? — осведомилась она с любезностью, не предвещавшей ничего хорошего.
— Госпожа Бонапарт… — попыталась объяснить маркиза. — Госпожа Бонапарт… — она снова запнулась.
— Развлекается с Ипполитом Шарлем, — закончила за нее Джорджиана.
— Вы знаете? — притворно удивилась маркиза.
— Да. И что же?
Барбара Литта огляделась вокруг с улыбкой, выражавшей ужас.
— Дело в том, что гражданка Бонапарт несколько…
— Несколько что?
— Несколько обидчива, если угодно.
— Но ведь всем известно, что месье Ипполит ее любовник? — подлила масла в огонь Джорджиана.
— Я вас умоляю, — ужаснулась маркиза.
— И ни для кого не секрет, что месье Ипполит занял в ее постели место, освобожденное Баррасом.
При своем богатстве и могуществе мужа Джорджиана считала, что может себе позволить говорить все, что вздумается.
— Будьте осторожны, — предупредила ее Барбара Литта. — Возможно, мадам Бонапарт не желает, чтобы кто-то нарушал ее уединение с этим синьором.
— Но если она демонстрирует его всем как призового жеребца, — возразила Джорджиана, — вы же не можете завязать глаза своим гостям!
В этот самый момент Жозефина де Богарне ее заметила и сделала приветственный жест, на который Джорджиана тут же откликнулась.
— Ну? Что я вам говорила? — воскликнула она, лучезарно улыбаясь супруге главнокомандующего освободительной армии.
— В любом случае будьте благоразумны, — еще раз напомнила хозяйка дома, опасаясь скандала.
— Ну разумеется, — успокоила ее гостья.
«Эта первостатейная французская шлюха, — думала она тем временем, — скоро назанимает или уже заняла денег у моего мужа и перестанет задирать нос».
Жозефина де Богарне, чудом избежавшая гильотины, под ножом которой упала благородная голова ее мужа, несколько месяцев назад стала женой Бонапарта. Она поступила так скорее по настоянию своего любовника Барраса, которому уже успела надоесть, чем по любви или хотя бы по расчету. Миланские дамы дружно возненавидели склонную к интригам французскую авантюристку, но все ее боялись.
Джорджиана также не испытывала ни малейшей симпатии к Жозефине де Богарне, но ей предстояло выполнить определенное поручение, поэтому она намеревалась действовать осмотрительно и продолжала улыбаться француженке со всей возможной любезностью.
Джорджиана уже стояла около нее в той самой нише, где гражданка Бонапарт уединилась с Ипполитом, безупречно молодым, слишком красивым, чтобы остаться незамеченным, слишком ленивым и продажным, чтобы отказаться от покровительства перезрелой креолки, сулившего ему немалые выгоды.
При появлении Джорджианы молодой человек встал и поклонился. Жозефина кивком велела ему удалиться, и он повиновался точно так же, как четыре щеголя, составлявшие свиту синьоры Формиджине.
— Вам нравится? — спросила мадам Бонапарт, подразумевая своего кавалера. Так говорят о наряде или безделушке.
Это был тот случай, когда нельзя отвечать ни «да», ни «нет».
— Боюсь, у меня слишком мало опыта для суждения о подобном предмете, — ловко увильнула от ответа Джорджиана.
— Вы себя недооцениваете, гражданка, — возразила Жозефина. — При вашей красоте и уме вы не можете быть лишены способности судить глубоко и тонко.
— Вы слишком добры, гражданка, — в тон ей ответила Джорджиана.
— Ипполит страстен, как Адонис, — продолжала Жозефина, видимо настроенная на откровенность и сердечные признания. — К тому же он так возомнил о себе, что считает себя моим хозяином.
— В этом смысле все мужчины одинаковы.
— Увы, это свидетельствует о нашей слабости, — с грустью признала Жозефина. В эту минуту она была мила, обаятельна, задушевно улыбалась, а мелодичный грудной голос, звучавший задумчиво и томно, подчеркивал искренность ее слов. Но вдруг она переменила тон и превратилась в ту легкомысленную искательницу приключений, которую так ненавидела прекрасная половина миланского высшего общества. — Итак, моя дорогая, — спросила Жозефина, — какие новости из мира финансов вы мне принесли?
Джорджиана вспомнила наставления мужа. «Скажи ей, — посоветовал он, — что твой супруг приобрел эту табакерку за большие деньги у незнакомца, заверившего его, будто нашел ее. Муж считает, что эта табакерка должна вас заинтересовать, и хочет, чтобы я вам ее показала».
Вместо этого Джорджиана сказала:
— Деловые разговоры нагоняют на меня смертную скуку. Я нахожу мир финансов утомительным, он мне чужд и непонятен, гражданка Бонапарт.
— Можете называть меня Жозефиной, моя дорогая.
— Вы оказываете мне большую честь, — улыбнулась Джорджиана, раскрыв веер.
— Как поживает ваш муж?
— Слава богу, неплохо. Он передает вам привет. А как поживает генерал Бонапарт?
— Недавно от него прибыл курьер из Венето, — усмехнулась Жозефина. — Какая-то из моих милейших миланских подруг не поленилась известить его о молодом Шарле и обо мне.
— От души надеюсь, что генерал не поверил подобным низким наветам.
— Генерал верит только мне. Он любит только меня и тех немногих, кого я считаю достойными его любви.
Моисей Формиджине мечтал сделаться министром финансов в новом правительстве. Для достижения этой мечты он был готов полными горстями зачерпнуть из заветных сундуков. Джорджиана об этом знала, как знала и то, что частью полученной власти сможет распоряжаться лично.
— Кто знает, — вздохнула она, — удастся ли мне войти в этот избранный круг.
— Но вы уже стали его частью, — снисходительно улыбнулась Жозефина.
— В таком случае не позволите ли вы мне кое-что сообщить вам.
Жозефина насторожилась.
— Это смотря что, — пошутила она, стараясь скрыть свое любопытство.
— У меня есть один предмет, который, возможно, заинтересует вашего мужа, — наконец открыла тайну жена банкира.
— Моего мужа?
— Гражданин Формиджине, — начала объяснять его супруга, вытаскивая табакерку из своего белого ридикюля, — приобрел эту табакерку у человека, ему неизвестного, за значительную сумму. Лишь впоследствии ему сказали, что она могла принадлежать генералу Бонапарту, — с этими словами Джорджиана протянула Жозефине де Богарне табакерку Саулины.
— Но это же невероятно! — воскликнула гражданка Бонапарт, пристально разглядывая драгоценность. — Вы даже вообразить не можете, какую радость вы мне доставили.
Она сама подарила мужу эту табакерку несколько месяцев назад, 9 марта, по случаю их свадьбы. Жозефина остановила свой выбор на этой вещице среди многих других драгоценных безделушек, потому что прелестная миниатюра неизвестного художника на крышке табакерки была датирована 1769 годом, то есть годом рождения Наполеона. Итак, муж говорил ей правду в письме, отправленном в Париж около месяца назад.
«Я потерял свою табакерку, — сообщал он между прочим. — Прошу тебя, купи мне другую, столь же плоскую, и пусть на ней будут слова любви, сплетенные из твоих волос».
— Я рада, что сумела доставить вам удовольствие, — сказала Джорджиана.
— Удовольствие? Да я безмерно счастлива! — воскликнула Жозефина. — Эта табакерка — мой свадебный подарок генералу.
— Какое невероятное совпадение!
— Это, безусловно, добрый знак, — сказала Жозефина. — Генерал был очень огорчен пропажей.
— Я рада за него и за вас.
— Этого, дорогая моя подруга, я не забуду никогда.
— Вы слишком добры.
— Генерал Бонапарт не замедлит лично выразить вам нашу общую признательность при первом же удобном случае.
— Вся заслуга принадлежит банкиру Формиджине, — уточнила Джорджиана. Когда она передаст мужу слова креолки, он сумеет обратить их в звонкую монету.
— Этот человек стоит своего веса в золоте, — сказала Жозефина, словно прочитав ее мысли.
— А весит он немало.
— Кому же знать, как не вам!
Они дружно рассмеялись.
— Я скажу генералу, что мы в долгу перед вашим мужем, — пообещала Жозефина.
— Я даже рассчитывать не смела на такое великодушие, — солгала Джорджиана и спросила: — Вы еще надолго задержитесь в Милане?
— Я приняла героическое решение выехать в Брешию завтра.
— В такую жару путешествие обещает быть очень тяжелым.
— Но он ждет меня, — со вздохом напомнила Жозефина.
По мановению ее руки как из-под земли появился готовый к услугам Ипполит.
Джорджиана, преследуемая завистливыми взглядами, попрощалась с Жозефиной, дружески обняв ее напоследок. Затем она проделала обратный путь по анфиладе комнат и так же, как и будущая французская императрица, созвала свой эскорт. Попрощавшись с хозяйкой дома, умиравшей от желания узнать, чем были вызваны эти неожиданные и необычные объятия, раскланявшись с дамами и господами, Джорджиана Формиджине покинула дом Литта.
41
Мадам Бонапарт познакомилась с примадонной миланского театра «Ла Скала» Джузеппиной Грассини у постели Мюрата. Танцовщица Элизабетта Руга наградила его венерической болезнью.
Джузеппина ухаживала за занемогшим Мюратом, меняя у него на лбу холодные уксусные компрессы, чтобы снять жар, когда мадам де Богарне ворвалась в комнату страдальца подобно дуновению ветерка.
— Oh, mon pauvre ami![16] — воскликнула Жозефина, обнимая молодого офицера.
— Моя богиня! Что бы я без вас делал? — благодарно улыбнулся Мюрат.
— А кто эта очаровательная синьора? — спросила Жозефина.
— Прошу меня извинить, моя дорогая, — спохватился Мюрат, — я забыл вас представить. А все мой проклятый эгоизм! Эта синьора — мадам Грассини.
— Полагаю, следовало бы сказать: божественная дива «Ла Скала», — обрадовалась Жозефина.
— К вашим услугам, гражданка Бонапарт, — поклонилась Грассини.
Женщины оглядели друг друга с жадным интересом.
Цветущая молодость и необыкновенная привлекательность певицы очаровали Жозефину. А синьора Грассини была поражена утонченным аристократическим изяществом креолки. Обе были наслышаны друг о друге, и ни одну из двух это не смущало. Жозефина была поглощена собственными приключениями и благоразумно решила, что лучше позволить мужу развлечься на стороне, чем стать жертвой его безумной ревности.
К тому же она знала себе цену и была уверена, что своим страстным темпераментом сумеет удержать при себе Наполеона. Джузеппина прекрасно понимала, что главнокомандующего освободительной армии Италии привлекают в ней прежде всего голос и артистическое искусство, хотя и к ее женским чарам он не остался равнодушным. Этого ей было достаточно.
— Муж много рассказывал мне о вас, — улыбнулась Жозефина.
— Возможно, он незаслуженно добр ко мне, — Джузеппине Грассини хватило совести слегка покраснеть.
— Он рассказывал мне главным образом о вашем волшебном голосе, — успокоила ее Жозефина.
— Генерал чересчур снисходителен.
Это был искренний разговор. Одна как будто старалась заверить другую: «Мы не представляем угрозы друг для друга, а значит, можем подружиться».
Грассини, бежавшая из Милана, спасаясь от ярости взбунтовавшегося народа, приняла покровительство генерала Бонапарта. Он избрал своей резиденцией великолепную виллу Кривелли в Морбелло и охотно приютил у себя Джузеппину. Теперь ее великолепное тело и чарующий голос постоянно были в его распоряжении. Накануне он известил ее о приезде жены, и теперь певица с облегчением готовилась к возвращению в Милан. Народные волнения уже утихли.
У изголовья больного она появилась в качестве заботливой сестры милосердия.
— Я рад, что эта встреча доставила вам удовольствие, — протянул Мюрат.
На самом деле он следил за обменом репликами между двумя женщинами и за их подвижными, поминутно меняющимися лицами сперва с ужасом, а потом с разочарованием. Увлеченные друг другом, они совершенно забыли о нем, о его болезни, о его страданиях.
— Наша встреча доставила бы нам куда больше удовольствия, если бы вы тоже могли порадоваться вместе с нами, — мгновенно нашлась Жозефина.
— Обо мне никто не думает, — пожаловался он.
— Наполеон опасается, что вы собираетесь поднять газетную шумиху вокруг вашего несчастья, — упрекнула его Жозефина. — Именно об этом я собираюсь говорить с вами. Надеюсь, мне удастся убедить вас отказаться от этой глупости.
— Состояние моего здоровья кажется вам глупостью? — возмутился Мюрат.
Жозефина де Богарне смотрела на него с искренним восхищением: он был очень хорош собой, особенно сейчас, когда его мужественная красота только подчеркивалась изысканной бледностью лица.
— Разумеется, меня беспокоит ваше здоровье, — живо откликнулась Жозефина, — но глупость, которую вы задумали, не поможет вам исцелиться. Как только газетчики узнают, что Элизабетта Руга наградила вас таким подарком, вы сделаетесь посмешищем для всей Ломбардии. Об этом станет известно не только в Милане, но и в Париже. Советую вам хорошенько подумать, дорогой.