Что касается последнего, то, вернувшись из командировки в Англию, Рожественскому был объявлен со стороны его бывших сослуживцев настоящий бойкот. Дистанцировался от своего не в меру прыткого прислужника и адмирал Попов. После этого Рожественский пять лет просидел на берегу без всякого повышения в должности. Никто не желал брать интригана к себе на корабль. Впоследствии Рожественский всё же сделает головокружительную карьеру, причём больше в кабинетах, чем на ходовых мостиках. Он дослужится до должности начальника Главного морского штаба и вице-адмиральского чина. А потом будет кровь и ужас Цусимы, куда вовлечёт Россию старый интриган. Погубив пять тысяч офицеров и матросов, он так и не найдёт мужества погибнуть в бою и постыдно спустит флаг перед японцами…
Стремясь опорочить Баранова, его недоброжелатели обратились за поддержкой… к туркам! Разумеется, туркам свара в российских военно-морских кругах была на руку. Можно было попытаться под шумок превратить постыдное поражение в «блестящую победу». Случай обращения к туркам за разъяснением обстоятельств боя сам по себе уникальный. Никогда ещё в истории российского флота не было, чтобы кто-либо пытался умалить подвиги своего оружия и за этим прибегал к помощи врагов! Турки с ответом, разумеется, себя ждать не заставили.
Первое своё опровержение официального сообщения о бое опубликовал в газете «Таймс» от 3 сентября 1877 года не кто иной, как начальник штаба турецкой Черноморской эскадры англичанин Монтон-бей. А в ноябрьском номере «Морского сборника» была помещена небольшая заметка, в которой он описал своё видение боя, в котором он, кстати, не участвовал. Монтон-бей как мог опровергал наше официальное сообщение о сражении «Весты»: «Во время стоянки на якоре у Сулина соединённых отрядов Гобарта и Гассан-паши, 6-18 сентября, по свидетельству корреспондента 6 октября, над капитаном „Фетхи-Буленда“, Шукри-беем произведено было формальное следствие по делу о неудачной его погоне за „Вестою“. Следственная комиссия вполне оправдала Шукри-бея; из шканечного журнала и из показаний офицеров выведено, что „Фетхи-Буленд“ гнался за „Вестою“ в продолжение целого часа после того, как она перестала палить, и что курс „Фетхи-Буленда“ был изменён только в то время, когда не было никакого сомнения, что „Весту“ догнать невозможно». Отказ «Фетхи-Буленда» от продолжения погони Монтон-бей объяснял превосходством «Весты» в скорости (!), хотя и признавал «некоторые повреждения» броненосца. По другим сведениям, турки провели судебное расследование действий капитана Шукри-бея, обвинённого в том, что он дал слабому пароходу уйти. Шукри-бей тем не менее был оправдан, так как действовал в соответствии с обстоятельствами боя, которые сложились для турок «крайне неудачно». Разумеется, это дело самих турок – оправдывать или обвинять своего капитана за военную неудачу. При этом в заявлении турок усматривается явный обман. Документально известно, что погоня продолжалась вовсе не час, как писал Монтон-бей, а более пяти с половиной часов. Так что верить турецкой стороне не стоит и по другим моментам. Тот же капитан-лейтенант З. П. Рожественский, даже в своей скандальной статье о продолжительности погони и боя писал: «…В действительности пароход „Веста“ в течение 5 1/2 часов только уходил перед грозной силой врага со скоростью 13 узлов».
Однако сомнения в честности Баранова были посеяны и ему, герою, приходилось теперь оправдываться непонятно за что.
На перепутье
Глубоко оскорбившись, бывший командир «Весты» уезжает к себе в имение и мечтает всю оставшуюся жизнь посвятить изобретательству. Планов у него было громадьё! Однако заняться изобретательством Баранову так и не довелось. По ходатайству графа Лорис-Меликова он вскоре был переименован в полковники и послан в 1880 году за границу для организации надзора за русскими революционерами.
Новое назначение Баранов воспринял с пониманием.
– Не могу сказать, ваше высокопревосходительство, что я счастлив ловить нигилистов, но если это во благо России, то я готов сражаться и на этом фронте!
Быстро разобравшись в ситуации и нащупав нити, ведущие к главарям радикалов, он уже вскоре информирует руководство о том, что в столице готовится очередное покушение на императора. Однако филёрство пришлось не по душе боевому офицеру. Он мечтает покинуть не слишком приятную для него должность. И вскоре это ему удаётся.
Герой турецкой войны петербургский генерал-губернатор генерал-адъютант Гурко, узнав о скандале вокруг Баранова и уважая его, как боевого соратника по минувшей войне, предложил пойти к нему адъютантом. Подумав, Баранов согласился, после чего был немедленно произведён в полковники и зачислен «в состав полевой пешей артиллерии». Гурко особо поручениями Баранова не докучал.
– Вы, Николай Михайлович, человек опытный и деловой, а потому трудитесь по своему усмотрению. Я же буду обращаться к вам лишь при крайней надобности! – сказал он при первой же встрече.
Но и у Гурко Баранов долго не задержался. О герое «Весты» неожиданно для всех снова вспомнил министр внутренних дел граф Лорис-Меликов. При очередном разговоре с императором, когда тот в очередной раз посетовал на недостаток энергичных и честных людей, граф его огорошил:
– Ваше величество! Испытывая недостаток в таких людях, мы, между прочим, совсем забыли об одном таком человеке, который мог бы принести России ещё немалую пользу!
– Это о ком же? – удивился император.
– О капитане 1-го ранга Баранове!
– Ну, Баранов храбрец и изобретатель известный, но неуживчив и дерзок не в меру! – поморщил нос император.
– Зато честен, деловит и никому на своём посту покоя не даст!
– Это уж точно! – рассмеялся Александр. – Что ты предлагаешь?
– Предлагаю назначить Баранова ковенским губернатором, пусть тамошнее болото немного порастрясёт!
– А справится ли?
– Уж если турка по всему Чёрному морю гонял, то с ковенскими чинушами, думаю, управится!
– Быть по сему! – кивнул после некоторого раздумья император.
– Готовь указ!
Так в январе 1881 года Баранов был назначен исправляющим должность ковенского губернатора. Скачок в карьере был огромен – из адъютантов сразу в губернаторы. Былые недруги Баранова мгновенно поутихли, коль отныне он в любимцах императорских, то лучше пока Баранова не задирать. Но и ковенское губернаторство Баранова длилось недолго. Едва он вошёл в курс дела, как грянуло кровавое 1 марта 1881 года. В тот день бомбисты-народовольцы взорвали императора Александра II. Его сын Александр III немедленно вызвал Баранова в Петербург и назначил градоначальником столицы на место небезызвестного Победоносцева. Как утверждали современники, именно последний и рекомендовал императору назначить на свою должность Баранова, как энергичного и преданного России человека.
– Ваше величество, я не имею никакого представления о полицейской службе! – честно признался новому императору Баранов.
– Я не прошу тебя вникать во все тонкости, для этого есть специалисты! – остановил его Александр III. – Я лишь прошу навести в столице порядок, а главное – очистить город от бомбистов!
Историческая хроника донесла до нас следующую формулировку задачи, которые предстояло решить Баранову в Петербурге, – «положить предел дальнейшему развитию преступной деятельности злоумышленников и оградить столицу от позора – быть местом и свидетельницею совершаемых в ней преступлений».
Засучив рукава, Баранов принялся за дело. Историк пишет: «Генерал Баранов, этот „человек с железной волей в вопросах, которым он придавал государственное значение“, бросил все наличные силы на изведение смуты в столице. И вдруг полиция, доселе клятая-переклятая за мешковатость и нерасторопность, как-то воспряла духом, стала вправду „глядеть орлом“, а вскоре и защеголяла в новой форме „в русском духе“; полиция сделалась бичом для всех подозрительных лиц на городских заставах, на железных дорогах, просто на улицах…»
В результате проведённых арестов было схвачено значительное число революционеров различного толка. Полиция совместно с жандармами перевернула город вверх дном и сумела арестовать всех, кто так или иначе оказался причастен к убийству императора. Пятеро главных террористов были публично казнены на Семёновском плацу, остальные получили различные сроки заключения.
Заодно очистили Питер и от уголовников. Баранов ввёл осмотры пассажиров на железных дорогах и некоторые другие подобные мероприятия. С целью привлечения к охране лиц из состава населения, он учредил при градоначальстве особый выборный «совет двадцати пяти», презрительно прозванный либералами «бараньим парламентом». В столице стало относительно спокойно. Однако отныне социалисты всех мастей, а заодно с ними и столичные либералы возненавидели Баранова лютой ненавистью. Будучи человеком импульсивным, Баранов за время своего пребывания в должности градоначальника успел перессориться и со многими влиятельными сановниками.
За время пребывания в этой непривычной для себя должности Николай Михайлович сумел прославиться как минимум двумя делами. Во-первых, под его руководством был предотвращён взрыв Каменного моста, по которому предполагалось следование Александра III, а также подписано разрешение на посещение людьми в «простонародном платье» знаменитого Летнего сада, до того открытого исключительно для великосветских особ. Такого «либерализма» столичному полицмейстеру не простили. Царю нашептали, что Баранов сам не слишком благонадёжен и в душе он «красный». Царь нашёптываниям внял.
Решающую роль в смещении Баранова с высокого поста сыграл министр внутренних дел генерал Николай Павлович Игнатьев, откровенно завидовавший деловой хватке и возрастающему авторитету столичного градоначальника. Именно с его подачи должность градоначальника упразднили, едва положение в столице стабилизировалось. Но гонитель Баранова торжествовал недолго. Вскоре, разобравшись во всём, Александр III имел одну беседу с графом Игнатьевым, долго и допоздна, а на следующее утро прислал сказать ему, что из состоявшегося разговора он сделал лапидарный вывод: «вместе служить России мы не можем». И министр всё понял, как понял его самого год назад и Баранов…
В результате снятый с должности Баранов был отправлен в Архангельск «чиновником по особым поручениям» в бессрочную командировку-изгнание. Архангельск Баранову пришёлся по душе. Рядом порт, суда приходят сюда со всего мира, шум прибоя и крик чаек – всё, что дорого настоящей морской душе. Имея столичный опыт, Баранов быстро навёл порядок и в городе, и в порту. Перевёл дух, теперь, казалось, можно немного и расслабиться. Но не тут-то было. Прибывший фельдъегерь вручил Баранову высочайший указ о назначении его губернатором Нижнего Новгорода. Делать нечего, надо ехать. На берегу Белого моря он пробыл чуть более трёх месяцев.
…Петербургский период Н. М. Баранова – недочитанная строка в истории России. Как остались недочитаны и «барановские 100 дней» в Архангельске. Некое сочетание грубого изгнания с ответственной командировкой. Малый срок и многие труды…
Вещей у Баранова было на пару чемоданов, не более. В день собрался, передал дела с печатью гербовой – и в дорогу. Начинался самый важный этап его беспокойной и удивительной жизни.
Первый на ярмарке
Итак, в середине 1882 года, уже в чине генерал-лейтенанта, Баранов становится губернатором Нижнего Новгорода. Ситуация там была непростая. После отставки нижегородского губернатора графа Кутайсова немногим более года Нижегородской губернией управлял свиты. Его Величества генерал-майор Николай Александрович Безак. Ни городом, ни губернией Безак не интересовался, просто отбывал номер на должности. Это сразу сказалось на положении дел в Нижнем. Кроме этого, Поволжье почти каждый год лихорадило: то неурожаи и опасность возникновения голода, то холера, то массовые грабежи местного люмпена… А потому никто особо не удивился, что для исправления положения дел в столь важной для империи губернии был определён именно Баранов. Впрочем, герой «Весты» был настроен решительно.
Вступая в должность, Баранов объявил нижегородцам, что будет вести приёмы по экстренным делам во всякий час дня и ночи. Каждый в случае надобности имеет право явиться к нему во всякое время и даже обратиться к нему по телефону, около которого даже ночью дежурил неотлучно один из чиновников.
Высокое назначение Баранова было с нескрываемым недовольством встречено его давними недоброжелателями, и в особенности адмиралом Поповым. В письме к великому князю Константину Николаевичу от 29 июня 1882 года Попов признавался: «Понятно, как мне грустно подумать, какая ответственность ляжет на Вашего племянника (речь идёт о великом князе Алексее Александровиче. – В. Ш.), если действительно в Шестакове обнаружится сходство с Игнатьевым, Барановым и тому подобными, которые ищут своей собственной популярности и ничего более».
В другом письме, от 15 июля 1882 года, он высказался ещё резче: «Баранов, на „Весте“, весьма натурально бежал от сильного неприятеля, а в понятиях народа оказался героем, победителем броненосца, способным градоначальником и губернатором; всего этого недостаточно, и нет сомнения, что его надо сделать министром, чтоб убедить всех, что он действительно мерзавец». Увы, предсказаниям ненавидевшего Баранова адмирала-кораблестроителя так и не суждено было сбыться.
Сегодня нижегородские историки единодушно считают, что Николай Михайлович Баранов был самым популярным губернатором за всю историю города. Но это стало ясно лишь по прошествии времени, а тогда нового губернатора Нижний Новгород встретил насторожённо… Кто знает, каков будет новый воевода?
«Закон, как бы точен он ни был, не может всего предусмотреть – те или другие случаи, в которых слепое применение общих приёмов может только принести непоправимое зло, – и смело думать, что в таких случаях дело местного начальника – брать на себя ответственную инициативу распоряжаться, не только не стесняясь мнениями и суждениями газет, но даже служебной ответственностью…» – объявил Баранов в своём первом указе. Этому правилу он оставался верен все годы своего правления в губернии.
Писатель-демократ В. Г. Короленко, лично знавший Баранова в его нижегородский период, так характеризовал его: «Это был человек блестящий, неглубокий, но энергичный, деятельный, решительный, готовый на всякий риск, если это могло обратить на него внимание, настоящий игрок по натуре, сделавший ставкой карьеру. Он живо чувствовал, что времена наступают переменчивые, что самодержавие дало трещины и почва под „существующим строем“ колеблется. Нетерпеливый и нервный, он предвидел, что в такие времена для людей даровитых и умеющих рисковать предстоят интересные шансы, и готовился».
Ещё одна характеристика, данная Баранову Короленко: «Талантливый администратор… игрок по натуре – он основывал свою карьеру на быстрых, озадачивающих проявлениях „энергии“, часто рискованно выходящих за пределы бюрократической рутины, всегда ярких и почти всегда двусмысленных».
Другой литератор той же эпохи дополняет Короленко: «Прибавьте ещё к этой характеристике умение произносить эффектные речи перед либеральными газетчиками, переменчивость характера (до непредсказуемости), заигрывание с „братцами-молодцами“ из толпы – и перед вами будет портрет нижегородского губернатора генерал-майора (так в тексте. – В. Ш.) Н. М. Баранова».
Разумеется, некоторые качества Баранова, данные ему Короленко и его сотоварищем по перу, достаточно субъективны, однако в целом оба они характеризовали Баранова, как действительно незаурядного человека, умевшего и возглавить, и вдохновить массы.
Вскоре Баранов действительно заставил о себе говорить, как о весьма решительном человеке, готовом во имя успеха дела переступать через закон. Это особенно ярко проявилось в неурожайное и холерное время 1891–1892 годов, когда только благодаря решительным и жёстким действиям Баранова удалось погасить эпидемию и спасти тысячи людей от голодной смерти. За одно это Баранов уже засуживает памяти потомков…
О «барановских временах» в Нижнем ходило много рассказов и анекдотов. Да и сам губернатор старался запечатлеть свои действия в прессе. Нижегородские газеты нашли в лице Баранова своего покровителя. Сам прекрасный публицист, Баранов как никто другой понимал важность и силу печатного слова. Именно в его бытность в Нижнем Новгороде была открыта отлично оборудованная типография. Издатели местных газет «Новое время», «Нижегородская почта» привечались Барановым, да и корреспонденты столичных газет, ежегодно собиравшиеся на Нижегородской ярмарке, не были забыты Николаем Михайловичем.
Одним из ценнейших качеств Баранова было умение передавать свою энергию подчинённым. Губернские чиновники считали его «электрической машиной, которая накаливает присоединённые к ней лампочки». Кстати, чтобы эти «лампочки» горели, Николай Михайлович большое значение придавал подбору штата сотрудников. Он всегда искал таланты, но в то же время был неразборчив в выборе. Поэтому на службу иногда попадали люди с весьма сомнительным прошлым – лишь бы был талант. Поэтому в конце концов он очутился окружённым «деятелями», действительно способными на всё, про любого из которых можно было сказать русской поговоркой: «и швец, и жнец, и на дуде игрец» – словом, «талант по всем статьям».
Кроме местных «талантов» ежегодно в Нижний командировались «таланты» столичные. А. П. Мельников писал: «Приезжал некто действительный статский советник. Я, состоявший в штабе Баранова, но обыкновенно живший в столице, – личность весьма сомнительного прошлого, позднее занимавшийся грязными предприятиями, участвуя, например, в компании содержателей развесёлого учреждения. Каждую ярмарку в распоряжение Баранова почему-то командировался ещё от военного ведомства молодой поручик К., который обязанностей никаких не нёс, вечно вертелся в приёмной, представляя собой нечто вроде личного адъютанта».