Зорий Балаян Следственный эксперимент
В пожелтевших подшивках газет я прочитал о подвиге молодого человека, который вступил в схватку с матерым бандитом. Не поверилось. И немудрено. Безусый юноша, студент Ереванского политехнического института Михаил Мкртчян, находясь на производственной практике в Минске, случайно увидел на улице бежавшего ему навстречу вооруженного грабителя. Услышал доносившиеся вслед крики. Увидел у того в руке пистолет. Бандиту и в голову не приходило сворачивать с тротуара, по которому шел навстречу юноша. Он был уверен, что дорогу ему расчистят сами прохожие. Чего стоил один только вид человека, совершившего преступление, да еще с пистолетом в руке. Бандит не ожидал, что юноша, которого он не хотел замечать, так стремительно преградит ему путь. Он не успел выстрелить. Начавшаяся неожиданно схватка застигла его врасплох и ошеломила.
Это произошло более двадцати лет назад. Тогда о Михаиле Мкртчяне писали белорусские газеты. Рассказывалось в них о геройском поступке, о том, как министр внутренних дел республики вручил парню именные часы. Потом о нем писали молодежные газеты Армении. Спустя так много лет мне захотелось узнать о дальнейшей судьбе выпускника политехнического. Признаюсь, недолго пришлось искать героя. Выяснилось, что он стал прекрасным инженером. А сейчас Мкртчян занимает ответственный пост. Разговорившись с Михаилом, я сказал, что хочу написать о нем. Он отговаривал. Мол, четверть века молчали, не вспоминали, а теперь, когда находится на ответственной работе… «Можно - после пенсии», - предложил он шутливо. Я сдался, но, думаю, не совсем.
Сейчас я вспомнил об этой истории потому, что в статьях, в которых авторы рассказывали о Михаиле, довольно часто встречались слова «ограбление»,
«грабитель», «бандит». Обычные, очень точные слова, без которых, наверное, невозможно рассказать о том, как вооруженный рецидивист напал на сберкассу и, наставив По перепугавшихся женщин пистолет, взял большую сумму денег. Около шестидесяти тысяч.
Работая над повестью о том, как выкрали из банка более полутора миллионов рублей, я должен был быть очень осторожным с терминами. В моем случае не было нападения, столкновения с охраной, с работниками банка. Была кража. Помню, даже спорили специалисты. Кто-то из них сказал: «Мягко выражаясь, украли… полтора миллиона рублей. Чуть меньше, чем во время «ограбления века»…
Преступление мне показалось значительным, из ряда вон выходящим. И захотелось непременно написать об ограблении банка. Захотелось еще и потому, что буквально с первых часов мои знакомые, а подчас и незнакомые по-разному, по-своему рассказывали о «взятии банка». Чуть ли не у каждого была своя версия ограбления.
К версиям я еще вернусь. Пока скажу читателю, что не собираюсь во всех подробностях описывать многосложную работу оперативной группы, которую создали сразу же после совершения преступления. В группу входили опытные работники милиции и прокуратуры, представители других служб. Я попытаюсь лишь рассказать о работе одного прокурора, который давно стал легендой в нашем городе. О нем рассказывали были и небылицы. Называли его провидцем, оракулом. Говорили еще, что он становился беспомощным, если преступление совершали неопытные подростки или великовозрастные дебилы. В таких случаях прокурор, который долгие годы работал в уголовном розыске, потом следователем прокуратуры по особо важным делам, просто терялся. Он не мог предвидеть действий преступников. Чтобы предугадать очередной шаг человека, совершившего преступление, надо поставить себя на его место. А чтобы рассказать о самом провидце, оракуле, надо видеть его непосредственно в работе.
Я видел прокурора в его кабинете, из которого он редко выходил. Он творил, как творит ученый в лаборатории. Я следил за его медлительными движениями, за ходом его мыслей. И подумал, что скорее расскажу, нежели покажу события, связанные с ограблением банка и раскрытием преступления. Надо было бы поступить наоборот, но я все же решил рассказать. Еще не приступив к работе, я чувствовал, что напишу не просто очередную повесть, а повесть-репортаж. Одно знал твердо: в прокурорском кабинете я лишь соберу материал, услышу о самих преступниках. А вот репортаж придется вести непосредственно с места, где проводится следственный эксперимент…
В те августовские дни я по утрам спешил в кабинет прокурора, как на работу.
Собственно, так оно и было. Моя работа для других незаметна, никому не в тягость. Сидел в сторонке, чаще всего в уголочке, и слушал. Не сказал бы, что легкое это дело - слушать, и слушать внимательно, о чем говорят другие, запоминать, записывать то, что может пригодиться. А ведь еще надо знать, что именно может пригодиться, а что лишнее. Нынче не так важно получать информацию, как не загромождать память лишним грузом. И я записывал.
Прокурор Арташес Суренян каждое утро, встречая меня, говорил одно и то же:
«Садитесь вон там в углу. Сегодня, по-моему, для вас будет день интересным». Но никогда не раскрывал своих планов заранее. Не было исключением и то августовское утро. Суренян, бросив с ходу свое традиционное, добавил: «Следственный эксперимент». Он не сомневался в том, что я хорошо знаю, что это такое. Я действительно знал, о чем идет речь. Знал, с какой скрупулезностью будут «повторять» само преступление. На том же месте, лучше в то же самое время суток.
И каждый шаг необходимо снять на кинопленку. Дело серьезное. Статья предусматривает высшую меру наказания. А вдруг во время суда обвиняемый скажет, мол, все, о чем здесь, в этом зале, говорится, ерунда. Ничего подобного не было.
Меня застращали, заставили наговаривать на самого себя.
Бывали ведь и такие случаи. В самом деле, что терять человеку, который знает: его поведут на смерть. Говорят, каждый преступник, идущий, так сказать, на «дело», заранее знает статью, по которой его будут судить. В зале суда наивных людей не бывает. И не случайно обреченный человек изворачивается, хитрит, ищет лазейку. На худой конец стремится затянуть процесс - все подальше от рокового часа. Случалось, в самый разгар судебного заседания обвиняемый наотрез отказывался от своих прежних показаний. Вот тут-то по команде судьи опускали в зале занавес, И начинался… киносеанс. На экране демонстрировался фильм, рассказывающий и показывающий следственный эксперимент.
Суренян нажал на клавишу селектора и, не дождавшись, пока ему ответят, бросил:
– Заходите!
Я смотрел на хозяина кабинета чаще всего сбоку. Плотный мужчина сорока пяти лет, волнистые седеющие волосы, прямой нос с едва заметной горбинкой, большие карие глаза, огромный лоб. Знал я его давно. Никогда не видел этого человека в сорочке, в летней тенниске. В любую жару он надевал костюм с галстуком. Однажды я спросил его: мол, жара, духота, и - пиджак, галстук? Он ответил одним словом:
«Протокол». Немного погодя добавил: «Надоело все это». Я хорошо понимал, что надоел ему не только этот самый протокол.
В кабинет вошли два молодых следователя. Всего несколько дней я знал их обоих, но мы уже успели подружиться. Самсон Асатрян, небольшого роста, с бычьей шеей, длинные волосы на затылке и на висках тщетно пытались закрыть большую лысину. И долговязый Вардан Хачатрян с массивным носом, оседланным роговыми очками. Они вели следствие по делу, которое в те дни волновало многих. Каждое утро Самсон и Вардан докладывали, что было по разработанной схеме добыто накануне, и, получив соответствующие указания, отправлялись на новую встречу с задержанными, которые подозревались в ограблении банка. И каждый раз я отправлялся вместе с ними. Но на сей раз я понял: мы не поедем по обычному, ставшему для нас привычным маршруту. Сегодня будет проведен самый, пожалуй, главный следственный эксперимент. Преступники должны будут показать свой маршрут от начала до конца.
Куда ехали, как ехали? Как взбирались на чердак? Как вышли из слухового отверстия на крышу? И чтобы непременно на каждом этапе показывали все сами. Ведь это будет сниматься на пленку. Словом, надо восстановить картину ограбления в деталях, шаг за шагом.
Я должен был вкратце рассказать читателю, как ограбили банк. Это нужно в первую голову для того, чтобы рассеять кривотолки, приостановить поток новых и новых легенд, которые порождали другие легенды. И еще: я изучал дело для себя.
Легче всего обвинить охрану банка. Или безапелляционно считать, что ограбление совершили непосредственно его сотрудники. Хотя, спору нет, и охрана была виновата, и даже сотрудник банка оказался наводчиком. Однако ни охрана, ни сотрудник банка понятия не имели, как все же похищены деньги. Они многого не знали До самого суда не знали того, о чем я день за днем узнавал в ходе расследования.
Они не присутствовали на следственном эксперименте, как я, который в тот жаркий августовский день видел многое собственными глазами, словно свидетель преступления. Однако все началось задолго до ограбления банка. Еще до того, как преступники на одной из своих попоек узнали, где, в каком точно месте находится в банке комната-сейф.
На той попойке были троюродные братья Николай и Феликс Каланяны, обоим по двадцать семь лет. Ранее не судимы. Нигде не работающие. Присутствовал Завен Багдасян, двадцатичетырехлетний сотрудник банка, живущий по соседству с Размиком Каланяном, хозяином дома, где проходила попойка. С фамилиями, понимаю, не сразу можно разобраться. Я уже говорил, Николай и Феликс - троюродные братья. У них деды - братья. А вот отцы Николая и Размика - родные братья. Но я постараюсь сделать все, чтобы не было ощущения семейного ребуса. Буду называть их в основном по именам.
Там, за тем столом, родилась идея, или, вернее, была подана идея об ограблении банка. Родилась не всуе. Работник банка давно уже был связан с воровскими компаниями. А тут вдруг за столом заговорил о деньгах Николай, мечтавший о выгодном дельце. Завен слишком хорошо знал как о способностях, так и о возможностях Николая. Началось все еще до того, как они пьянствовали у Размика, рабочего ювелирной фабрики. Завен знал в подробностях о многих кражах Николая.
Знал и о том, что тот всегда выходил сухим из воды.
Совсем недавно Николай и Феликс в Армавире ночью ограбили сберкассу. Разобрали угол стены, влезли в помещение, вскрыли сейф. В нем обнаружили шесть тысяч рублей и пистолет. Грабители (термин, повторяю, не совсем точен) выехали за город и там стали стрелять из пистолета в… птичек. Баловались? Да, наверное.
Им обоим было по двадцать три года. Деньги растаяли как снег, выпавший ненароком в мае. Требовалось подумать о новом предприятии. И вот тут пришла в голову новая идея. Двоюродный брат Николая Размик Каланян трудится хоть и чернорабочим, но на ювелирной фабрике. Сам бог так устроил. Операцию Николай разработал, как всегда, профессорски. Редко кто спорил с ним. Редко кто позволял себе вносить хоть какие-нибудь изменения в план. Знали, что Николай учел все до мелочей. Главное, точно представлять, что и как надо делать на самом объекте, то бишь на ювелирной фабрике. И Размику дали задание: изучить весь процесс работы. Куда вначале поступают слитки? Как они охраняются? Кем? Когда строже всего? Ясное дело, под особым контролем находится уже готовая продукция. Ведь кусочек драгоценного металла, превращенный руками золотых дел мастера в произведение искусства, становится намного дороже. Ну а слитки они и есть слитки. Обыкновенные пластинки. Не совсем, конечно, обыкновенные. Словом, золото. Но еще не драгоценные изделия. Хранятся пластинки в специальных шкафах.
«Раньше настоящие воры, - любил повторять Николай, - прежде чем отправиться на промысел, глядели на небо. Если вовсю светила луна, то они откладывали дело до новолуния или хотя бы до туманной ночи. Нынче надо выбрать выходной или, как раньше называли, базарный день». И, верный своей формуле, он задумал ограбление ювелирной фабрики в выходной. Парни молодые, натренированные, ничего не стоит, улучив момент, сигануть через невысокий забор. Так оно и было сделано… …А дальше предстояло самое, может, привычное в предприятии Николая - разобрать стену. Дело - трудоемкое. Раньше им занимался только сам Николай, но с тех пор, как в его жизни появился троюродный брат Феликс Каланян, кое-что изменилось.
Николай, медлительный, спокойный, плотный, с покатыми, как у штангиста, плечами, мог часами сидеть неподвижно и размышлять, философствовать. Феликс был полной противоположностью Николая. Сухой, поджарый, с хорошо развитой мускулатурой. У него была добрая, по-детски наивная улыбка, которая редко сходила с лица.
Податлив, как пластилин. Николай довольно легко и быстро завоевал Феликса, поняв, что он действительно для него находка. Николай придумал ему кличку «Индеец Джо», которая должна означать, что Феликс является человеком бесстрашным, ловким. И самое главное - он сделает, непременно сделает все, что ему будет приказано. Прикажет Николай, чтобы Феликс пробил стену и пролез в дыру - можно не сомневаться, так и будет сделано. Если есть у воров свой, присущий каждому почерк, то у Николая он в Умении пробить стену. Он ненавидел современные бетонные дома. Ничем их не возьмешь. А начнешь долбить - шуму наделаешь на всю округу. Другое дело - каменная или, того лучше, кирпичная кладка. Один за другим вытаскиваешь расшатанные с помощью зубила и молотка камни или кирпичи. А много ли надо вытащить? Всего-то несколько штук. Главное, чтобы прошла голова. А там тренированному человеку ничего не стоит протащить и плечи, и все тело. …Стену разбирали и на ювелирной фабрике. Стену цеха, в котором, по сообщению Размика, золотые пластинки остаются на ночь. После работы их вроде никто не взвешивает, не считает. Привыкли, что никто никогда не воровал, вот и никакой такой особой строгости.
Пролезли. В считанные минуты добрались до цеха, где и хранилось золото. Николай стал набирать в мешок слитки. Набрал уже больше килограмма, больше пяти, больше десяти, больше двадцати. Торопили его Феликс и Размик, а он не мог остановиться.
И когда уже собирались дать деру, как-то так уж получилось, все трое одновременно увидели за окном, со стороны двора фабрики, человека, который во все глаза смотрел на них, приоткрыв рот и стоя неподвижно. Лишь через секунду-другую он очухался, заорал. Николай вмиг оценил обстановку. Задержаться хотя бы на мгновение - погореть начисто. Еще не известно, какая здесь, на фабрике, сигнализация. Дал команду смываться. Но золото все-таки не бросил.
Мешок с пластинками он спрятал в дымовой трубе. Пока единственный сторож, случайно, кстати, прохаживавшийся в то время по двору, неистово кричал и шумел, грабители успели пролезть через дырку, перепрыгнуть через забор.
На следующий день они узнали, что мешок с тридцатью двумя килограммами золота нашли… …Вечером на квартире у Размика они по предложению Николая решили отметить «траур». Настроение у всех троих было подавленное. Феликс, который обычно с покорностью слушался Николая, осмелился после третьей стопки упрекнуть шефа.
Зардевшись не от водки, но от того, что все-таки осмелился пожурить самого шефа, сказал: «Можно было хотя бы по нескольку пластинок рассовать по карманам. А то ведь что вышло: натерпелись страху и ушли ни с чем». Николай хорошо понимал: в эту минуту в который уже раз решается вопрос его авторитета. Упрек шеф воспринял спокойно. Он выпил рюмку и, не закусив, ответил:
– Впредь я прошу и тебя, и вообще всех никогда не сомневаться в правильности моих решений. Я не скажу, что в противном случае прибью тебя и каждого. Я скажу лишь, что такое сомнение помешает делу.
– Но ведь можно было хотя бы несколько пластинок… - вставил Размик, бритоголовый молодой человек с косым левым глазом.
– Это была бы самая страшная ошибка, - спокойно сказал Николай, - нас могли задержать, скажем, на проходной, даже на территории. Ведь мы чудом прошли незамеченными. Могло бы не быть чуда. Ну а если бы нас задержали и обнаружили золотые пластинки? Что бы ты тогда сказал? Хотя можешь не отвечать. И знайте, за все надо платить. И больше всего платят за свободу. Будем считать, что заплатили два пуда золота. Неплохая цена за нашу свободу. Она стоит, может, больше. …Свобода свободой, но есть нечто большее, чем она. То есть великая возможность воспользоваться ею сполна. А для этого нужны деньги. Много денег. По мнению Николая, жалкую формулу «деньги счет любят» придумал какой-то крохобор.
Воспользоваться свободой сполна - это значит денег не считать. «Сколько я помню себя, дома только и было, что разговоры о деньгах, - вспоминал Николай. - Отец с матерью только об этом и говорили. Особенно невмоготу стало, когда заболел отец.
Это было в Краснодаре, где я жил до шестнадцати лет. Врачи поставили диагноз: рак. Замучил нас с матерью батя. Остались кожа да кости, а он все не умирал.
Жил, жадно хватая воздух, не подозревая, что мать втихаря продает все, что можно продать. Нужны какие-то лекарства. Каждый день матери говорили, мол, у кого-то тоже был рак, да вот такой-то таким-то лекарством вылечил. И мать всегда ездила куда-то, иногда за тридевять земель, чтобы непременно достать лекарство. Правда, часто приезжали из Нинакана в Краснодар брат и другие родственники отца, помогали, но знаю одно: денег никогда не хватало. Мать давала мне вещи, чтобы я продавал их на базаре. Я продавал, но не все деньги приносил. Я видел, что они отцу не нужны. Все равно ничего ему не помогает. Весь высох и лишь нас мучает.
Ну а мать все равно деньги тратила на отца. Сама жила впроголодь, а больному покупала самое дорогое, самое свежее. Обо мне даже забыла. Вот я и тратил с дружками деньги. Собственно, какие там Деньги, мелочь одна. Много ли дадут за какой-то старинный железный пояс, за какие-то протертые ковры да дорожки»
После смерти отца шестнадцатилетний Николай бросил школу. Сутками не ночевал дома. Мать вся извелась. Она знала, что сын ворует из дома вещи и продает. Завел себе дружков, с которыми пил водку. Написала письмо в Нинакан брату покойного мужа, расписала все как есть, дала понять, что сын просто от рук отбился.