Кассирша молча взяла деньги. Так же молча стала считать двадцатирублевые облигации. Насчитала на три тысячи и, переводя взгляд на посетителя, спокойно сказала:
– Давно такого богатого клиента не было. Аж кассу опустошил. Так что погоди, милок, принесу еще.
– А откуда принесете?
– Как откуда? Откуда надо! Из сейфа, конечно.
– Ну давай, а то меня такси ждет.
– При таких деньгах думать о такси… Я мигом… Кузнецов ждал, облокотившись о деревянную стойку, то и дело влезая по пояс в окно кассы. От прежнего нагловатого спокойствия не осталось и следа. Никак не мог сладить с невесть откуда нахлынувшей дрожью, которая катилась по всему телу. Не отдавая себе отчета, он резко оттолкнулся от стойки и выскочил из сберкассы.
Известие об осечке Николай принял совершенно спокойно. Только приказал Любе съездить на такси к той самой сберкассе и определить обстановку. Он несколько раз произносил слово «осечка». «Не провал, - думал он - только осечка. Иначе Вадима схватили бы на месте. Нет, это не провал. Это - осечка. Парень сглупил, струсил. Должен был дождаться. Провала не должно быть. Я все учел…»
Николай не мог учесть лишь того, что накануне двое следователей объехали все сберкассы Москвы и Московской области. И каково было бы его удивление, если бы он узнал, что следователи приехали из города, где было совершено ограбление банка. Не мог он знать и того, что следователи ездили по сберкассам в сопровождении своих московских коллег, притворялись клиентами, которые покупали на сторублевые купюры облигации трехпроцентного займа. Приезжие следователи специально отрастили усы и бороды, чтоб, как говорил их шеф Суренян, на лбу было написано - «кавказец». Николай продолжал верить, что произошла ошибка. И тут вернулась Люба. Она с порога подмигнула Николаю и бросила ему любимое слово брата - «порядок». Это означало, что в сберкассе нет никакого шухера, то бишь - шума. И вообще ничего подозрительного она не видела. Мало того: зашла внутрь, прислушалась - ничего похожего. Рассказала и о том, что, когда выходила, встретила двух небритых бичей. Один коротышка, второй долговязый, в очках.
Запомнила их, потому что оба были мятые, словно с поезда. И еще потому, что говорили друг с другом по-армянски. «А некоторые слова, слава богу, я знаю, - завершила Люба, - наслышалась тут с вами».
– Они были только вдвоем? - спросил Николай.
– Кажется. А почему ты спрашиваешь?
– Ты мне толком не ответила на вопрос.
– Я думаю, вдвоем. Хотя за ними вплотную шел еще один. Но тот не был на них похож. Да и одет не как они.
– Мы завтра выезжаем, - сказал Николай.
– Как выезжаем? - удивилась Люба.
– Куда выезжаем? - добавил, не дождавшись ответа, Вадим.
– В Нинакан, - не чувствуя еще тревоги, ответил за Друга Феликс.
– Неужели вы не понимаете, что они приехали за Вадимом?
– Вот эти помятые бичи?
– Да.
– Или они дураки, или рассчитывали, что Вадим дурак - будет битый час ждать их там. Убей меня, но не похожи на милицию.
– Небритые, мятые - это все маскировка. Деньги бичи-шабашники отправляют по почте. Чаще всего - с Центрального телеграфа. Там и получают деньги. А что им делать в сберкассе?
– Что и все делают. Класть башли на книжку. Или забирать.
– Шабашники отправляют башли на аккредитив А брать - это смешно. Откуда у него в районе Чертанова книжка? А сзади их плелся местный «мусор». Коллега так сказать.
Они же по всей стране обычно сотрудничают. Работают сообща.
– Ну а для чего с таким опозданием заявляться в сберкассу?
– На деньги посмотреть, на те шесть тысяч, поговорить с кассиршей. По ее рассказу составить словесный портрет Вадима. Чего тут лясы точить? Человек, не моргнув глазом, оставил на память три тысячи рублей и смылся. Оставил не какие-нибудь башли, а именно те, которые ищут уже десять месяцев. Чего мы тут гадаем?
– Все ясно. Но ведь еще надо найти нас, - сказал Вадим.
– Тебя найдут в два счета. Твой портрет уже написан муровским художником. Для истории. Для Третьяковской галереи. Ну, вот что. Я поехал к себе, на Красную Пресню. Собирайтесь в дорогу. Люба остается, а остальные - на дно. Страна большая.
Поздно вечером зазвонил телефон в гостиничном номере. Трубку взял Самсон Асатрян. Он доложил обстановку прокурору Суреняну. Рассказал, как четко и грамотно московская милиция организовала розыск преступников. То и дело повторял: «Прямо позавидовать можно. Такая строгая дисциплина». Суренян сказал по телефону, что если сумеют перекрыть все вокзалы и аэропорты, если участковая служба сумеет провести опрос так же четко, как это делают в институте Геллапа, то к утру они будут задержаны. Хотя тут же опроверг своя оптимистический прогноз: перекрыть вокзалы и аэропорты практически невозможно. Что же касается участковой милиции, то она окажется беспомощной среди многоквартирных домов-исполинов. Другое дело - старые поленовские московские дворики. Там все на виду у всех. Уж если кто дважды прошел по двору из незнакомых - везде сущие старухи враз возьмут на заметку.
После разговора по телефону Самсон и Вардан, побритые, в выглаженных костюмах, поехали к своим московским коллегам уже официально участвовать в крупнейшей операции.
Всю ночь бодрствовала московская милиция. У каждого сотрудника, «прочесывающего» вокзалы и аэропорты, у всех участковых милиционеров в кармане лежал переснятый с цветного рисунка художника портрет молодого парня. Пышные светлые волосы, большие голубые глаза, пшеничные усы.
В десять часов утра следующего дня участковый милиционер Иван Матвеевич Трифонов вошел в старинный дворик на Краснопресненской улице недалеко от зоопарка. Он разговорился с женщиной, которая прогуливалась с крохотной девочкой. Справился у женщины, не видела ли в этих местах временных жильцов, например с Кавказа или Средней Азии. Женщина показала рукой на ветхий домик, едва заметный за двумя ветвистыми тополями.
Иван Трифонов подошел к домику, на который указала женщина с ребенком. «Таких домов, - подумал он, - теперь мало осталось в Москве. И в каждом из них, как правило, одинокая старуха. Дети оперились, выпорхнули, получив квартиры в новых домах. А вот старухи, редко старики - остались. Они держатся в таких домах до последнего. Уходят только тогда, когда во двор с ревом вламывается бульдозер».
Не успел участковый подойти вплотную к двери, как перед ним выросла хозяйка дома.
– Здравствуй, тетя Нюра! - приветливо сказал участковый.
– Здравствуйте, - тихо ответила она, - если опять уговаривать, то ничего не выйдет.
– О чем это вы, тетя Нюра?
– Все о том же. Не поеду я на край света. Я здесь родилась.
– Да я о другом. Я по поводу вашего квартиранта.
– Уже донесли? Никакой он не квартирант. Поживет несколько дней, и не видать неделю. Голоса его никто не слышал, а уже донесли. Да я и денег не брала с него.
Он всегда приносил продукты. А деньги старалась не брать.
– Где же он теперь?
– Аккурат давеча уехал.
– Когда это давеча, теть Нюр?
– Да с утра. Взял свои вещи и сказал, что уезжает.
– А куда?
– Домой, наверное, к себе. В Армению, кажись.
– А в Москве у него никого не было?
– Было, как не было! Он у них и пропадал. И девица там. Кажется, невеста ему. Я говорила, что жениться надо. А он - скоро, теть Нюр, скоро.
– Ну а телефончика у невесты нет?
– А почему вы все расспрашиваете? Натворил он что Николай-то? Да заходите в дом.
Чего стоим на пороге? Неровен час, соседи черт-те что подумают. С утра, мол спозаранку милиционер заявился.
– Никто ничего дурного не подумает. Я же ваш участковый. Мы проверяем квартирантов. Ничего, конечно, если кто погостит, а то ведь, случается, годами живут без прописки. - Участковый говорил, осматривая комнату. Старенький комод, тяжелый стол с гнутыми ножками, старый массивный телефон на приземистой тумбочке. Он подошел к телефону и вновь справился, нет ли номера у невесты квартиранта.
– Телефон есть. Он же не раз звонил. И ему звонили. И мне он звонил.
– Теть Нюр, наберите номер… Если вдруг он там, то скажите, что забыл здесь сверток. Если же спросит, что в свертке, ответите, что не можете без него открыть. Скажите, что на ощупь там какие-то твердые пачки.
– А зачем все это? Вы сначала объясните мне.
– Так надо, теть Нюр. Представитель власти не стал бы вас беспокоить, если в этом нет надобности. Да и много ли беспокойства: позвонить и сказать несколько слов?
– Так ведь не в беспокойстве дело. Люди мы, человеки. Старая я женщина, но имею свои принципы. И у меня были свои двадцатые годы, когда выше принципа ставились только принципы.
– Тем более, теть Нюр. Вот и давайте будем принципиальными. Нам что нужно?
Посмотреть на вашего квартиранта, поговорить. Ошибемся - скатертью дорожка. А вдруг это тот самый человек, который совершил тяжкое преступление? А жил он у вас. На что, кстати, не имел права. Тогда как?
– Тем более, теть Нюр. Вот и давайте будем принципиальными. Нам что нужно?
Посмотреть на вашего квартиранта, поговорить. Ошибемся - скатертью дорожка. А вдруг это тот самый человек, который совершил тяжкое преступление? А жил он у вас. На что, кстати, не имел права. Тогда как?
– Ваша правда. Я позвоню. Только скажу: не может он, Николай, совершить тяжкого, как вы говорите, преступления, - сказала тетя Нюра и набрала номер телефона. …Трубку подняла женщина. Тетя Нюра по голосу узнала невесту своего квартиранта. Попросила передать трубку Николаю, так как тот оставил какой-то сверток…
Как только хозяйка ветхого дома закончила разговор и положила трубку, участковый позвонил в отделение. Он представился и сказал всего несколько слов, попросил выслать людей на Краснопресненскую. Попросил также, чтобы по телефонному номеру выяснили адрес «невесты» и послали туда людей. Если ошибка - извиниться, и дело с концом.
Оставив такси на улице, Николай побежал через арку и двор к дому, в котором квартировал несколько месяцев. Он открыл дверь, бросился на кухню, где у плиты возилась хозяйка дома. Спросил, запыхавшись:
– Где сверток, теть Нюр? Спешу на самолет. Не отрываясь от плиты, она показала рукой на занавеску, за которой находилась его кровать. Николай подозрительно взглянул на занавеску, перевел взгляд на согбенную старуху, склонившуюся над плитой, и боком подошел к распахнутому настежь окну. Неожиданно занавеска отдернулась и в тесной кухне во весь рост встала фигура участкового.
– Ваши документы? - спокойно спросил Трифонов. Николай резко опрокинул стол на участкового, с силой ударил по голове старуху и выпрыгнул в окно. Дважды перекувыркнувшись уже на земле, он вскочил и устремился к арке. Вслед за ним выпрыгнул из окна и побежал участковый. Под старинной аркой в нешироком проходе дорогу Николаю перекрыли три милиционера. Он остановился на мгновение, которого ему, казалось, было достаточно, чтобы принять решение. В прыжке ударил головой в лицо одного из них. Сделал обманное движение, будто хотел пробежать под стеной, но быстро изменил направление и проскочил под другой. Чувствуя, что на большой скорости не удержится на ногах, он вновь кувыркнулся. Но встать на ноги не успел. В прыжке его накрыл всем телом милиционер и ловко вывернул руки за спину…
– Когда приехали? - спросил Суренян, обращаясь одновременно к Самсону Асатряну и Вардану Хачатряну.
– Ночью, - ответил Самсон.
– Не драматизируй. Утром, - поправил друга Вардан.
– Значит, с корабля на бал, - сказал Суренян. - Ну что ж, докладывайте. О многом, конечно, я уже знаю. Детали! Прежде всего могу сказать вам: узнав в первый же день, что фамилия обоих Каланян, я вспомнил, что она мне знакома.
Оказывается, такую же фамилию я встречал в списках работников ювелирной фабрики.
Не частая, скажем прямо, фамилия. Вызываю я этого самого ювелирного работника и прямо в лоб, мол, смотри, парень, что получается: четыре года никто ничего не знал о том, кто пытался ограбить ювелирную фабрику. И может, еще сто лет никто не знал бы… Я его спрашиваю:
«Улавливаешь, на что я намекаю?» А он: «Нет». Но, вижу, волнуется. Чует, что-то произошло. Ну, я и говорю:
«Поймали мы твоих братьев-дружков, так что расскажи, - говорю, - честно, как все было - облегчишь свою участь. Нет - пеняй на себя». И парень выложил все, как было. Так что еще одним нераскрытым преступлением меньше.
– Наверное, теперь еще кое-что выяснится, - сказал Самсон. - Парни с размахом.
– Когда они будут здесь?
– Только вчера этапировали. Думаю, дней шесть, - сказал Вардан, - их же везут с комфортом, как вы и приказали, раздельно. Николай так и не знает, задержаны или нет его сообщники. А остальные вообще уверены, что шефа, как они его называют, мы еще не взяли.
– Это очень важно. На первых порах они дадут нам так много, что потом и делать будет нечего. Разве только заниматься следственным экспериментом. Ну а что они сказали о наводчике? Кстати, кто первый о нем заговорил?
– Николай, - ответил Вардан.
– А Феликс, собственно, никого и не выдавал. Он лишь во всех подробностях рассказывает, как действовал сам. Ни словом не обмолвился о своем шефе, пока мы сами ему об этом не напомнили, - сказал Самсон.
– Так он же не знает, что Николай задержан.
– Не знает. Но мы ему объявили, что нам все известно. А когда сказали, что его дружок в тот день находился в больнице, он от удивления сник. Зато Николай всех назвал, с самого начала. И валит в основном на работника банка Завена Багдасяна да на Феликса Каланяна, который и действовал якобы по схеме наводчика.
– А как он ведет себя?
– В первый день во время допроса в Москве все хорохорился, никак не мог прийти в себя. На второй - болтал без умолку, выдавал себя за жертву, за человека, которого околпачили, И опять болтал. На третий день, почувствовав, что дело намного серьезнее, чем ему кажется, смотрел на нас уже зверем. А с одним из московских следователей отказался говорить, потому что тот к нему обращался на «ты». На четвертый день начал торговаться. Готов был выложить все и даже, как сам выразился, «больше, чем надо», только при условии, при гарантии, что судить его будут не по одной статье с Феликсом, который является единственным грабителем банка.
– Жить хочется…
– Очень, видать, хочется, - сказал Самсон.
– Тут ведь не просто жить хочется, - сказал Суренян. - Тут расчет особый. Скажем так: ему ведь двадцать семь лет. Кстати, кто-то обещал написать песню, если я угадаю возраст воров, - Суренян не дал опомниться своим подчиненным и тотчас же продолжил: - Отсидит пятнадцать. Выйдет в сорок два года. Мужчина, как говорится, в соку. Только жить да жить, тем более если… Ну кто из вас догадается… Тем более если…
– Тем более если, - первым начал Вардан, - сообщника расстреляют и, соответственно, можно будет уже не бояться.
– Что-то тут есть, но не то. А что скажет товарищ Асатрян?
– Тем более если возраст позволит начать все сначала, даже создать семью. Хотя такой человек…
– Вот именно, такой человек… Тем более если где-то в надежном месте тебя ждут немалые средства на всю, так сказать, оставшуюся жизнь. Я тут подсчитал.
Государству мы вернули один миллион двести девяносто, короче - триста тысяч.
Пусть они потратили сто тысяч, пусть даже сто пятьдесят. Они сказали, что потратили, вы поверили на слово. Конечно, они не могут составить отчет по командировке и квитанции не могут представить бухгалтерии. Но есть же элементарный трезвый расчет. Что-то припрятано. Николай с самого начала был уверен, что напарнику будет вышка, а ему - сойдет. Николай был уверен и в том, что Феликс не проболтается. Ведь в таких случаях прячут на черный день. А кто из нас знает, когда именно наступит этот самый черный день? Все Думаем, как бы нам ни было тяжело, что он, этот самый день, - впереди. Так что до последнего Феликс может об этом и не сказать. Ну а Николай - тем более.
– А если они так до конца и не скажут? - спросил Вардан.
– Они и не обязаны. Это мы должны у них выудить. Например, Феликсу передать о признании Николая, который и рассказал о спрятанных на черный день деньгах И наоборот, Николаю сказать, что Феликс признался. Это ведь государственные деньги. Ни единой копейки, похищенной у государства, нельзя давать спокойно тратить похитителю.
– Я боюсь вновь прослыть неоригинальным, но не могу не сказать, что парень этот - голова, - проговорил Самсон.
– Бросьте, - махнул рукой Суренян, - я тоже поначалу так думал. То, что он вытворял до банка, у меня не вызывает интереса. Брал не так умом, как нахальством, которое у него росло от чувства безнаказанности. А банк… Как вам сказать? Такое стечение поистине счастливых обстоятельств… Чтобы деньги хранились на втором этаже, чтобы охрана пребывала в гипнозе от сознания, что у нас банки не грабят, чтоб, наконец, какие-то болваны оставили настежь открытыми окна здания… Я бы сказал, не так они выиграли, как мы все проиграли. А как вел себя этот самый голова? Как, по-вашему, что он должен был сделать, чтобы вконец запутать всех нас с этими самыми сторублевками?
– Подождать, - сказал Самсон.
– Самсон прав, - согласился Вардан.
– Он хорошо знал, что деньги эти будут искать всегда. До скончания века…
– Что бы вы сделали на его месте? - спросил Самсон.
– Я бы не пожалел денег. Деньги, они ведь не только делают деньги. Они еще и берегут их. Он должен был подбросить пачку с серией АИ в одном месте, подбросить в другом, Рассыпать их в одном месте, потом в другом - на стадионе, в кинотеатре, на площади одного города и на проспекте другого. Вот тогда-то пошла бы путаница. В банки страны стали бы поступать купюры, которые мы ищем. И мы ничего поделать не смогли бы. Не будешь ведь задерживать всех людей подряд?
– А почему бы нет? Деньги-то, ясное дело, нечестные.
– Очень даже честные. Нашел человек сторублевую купюру. Огляделся по сторонам - никого нет. Что же, он должен сразу бежать в стол находок?