– Он заяц, – выкрикнули в толпе.
Все захохотали и заулюлюкали.
– Он видит нашу акцию протеста, – провозгласил известный оппозиционер Цикаришвили, взобравшийся на капот автомобиля. – Видит и прячется, потому что наш президент трус! Нравится вам видеть трясущегося трусишку в президентском кресле?
– Нет! Нет! – откликнулись в толпе.
– А помните вы, как герой Михо Шахашвили бросился наутек, услышав карканье вороны?
– Да! Да!
Люди зашумели, пересказывая друг другу тот случай, когда президент принял птиц за русские истребители и упал на землю, всхлипывая от ужаса.
– Мы гордый, отважный народ, – продолжал Цикаришвили, – и мы не потерпим, чтобы нами руководил человек без чести и совести. Да здравствует новое коалиционное правительство, которое сметет преступный режим Шахашвили, как ветер сметает мусор с горных вершин. Пусть этот человек, потерявший совесть, уходит в отставку добровольно, пока его не выволокли из кресла за шиворот. Никаких поблажек, никакой пощады!
Митингующие загомонили, вразнобой повторяя последнюю фразу. По грузинским меркам, им платили немало, чтобы они в полном составе переезжали из одного населенного пункта в другой. Оппозиция буквально преследовала затравленного Шахашвили по пятам. Акции, начавшиеся в Тбилиси 9 апреля, продолжались уже несколько недель, и конца им видно не было.
Однако преследователи постепенно выдыхались и теряли запал, тогда как президент имел достаточно загородных домов и конспиративных квартир, чтобы сбивать преследователей со следа. Прежде Шахашвили использовал все эти адреса для тайных встреч с чиновниками, игры в нарды с ближайшими соратниками и постельных утех. Теперь резиденции превратились в неприступные крепости, где Шахашвили отсиживался, опасаясь выглянуть в окно. В разговорах с приятелями он обещал, что, когда оппозиционеры угомонятся, он непременно построит себе пару бункеров по типу и подобию «волчьего логова» Адольфа Гитлера. При этом его голос срывался на истерический визг, изо рта летела слюна, а слипшаяся челка косо падала на потный лоб. Причина нервозности Шахашвили была легко объяснима. Митингующие пикетировали не только президентские жилища, но даже рестораны и кафе, где он питался.
Вот и сейчас толпа сгрудилась у ворот очередного прибежища Шахашвили. Взоры собравшихся были устремлены сквозь чугунные прутья ограды, туда, где на зеленой лужайке вытянулось приземистое двухэтажное здание под замшелой черепичной крышей. Каждому в толпе хотелось увидеть президента или хотя бы кого-нибудь из его близких, но все окна резиденции были плотно зашторены, а если кто-то и появлялся на многочисленных верандах и балкончиках, то это были охранники в однотипных черных костюмах.
Чтобы как следует распалить толпу, Цикаришвили ловко перебрался с капота на крышу автомобиля, простер руку в направлении притихшего дома и повысил голос до крика:
– Смотрите, смотрите! Может быть, ваш президент покраснеет от стыда и лопнет, как перезревший помидор! А ему есть чего стыдиться! Он хорошо знает, почему боится встречаться глазами со своими соотечественниками. – Тут оратор подбоченился, наклонившись вперед. – Пресса недавно опубликовала информацию о том, сколько народных денег тратит бесстыжий Шахашвили на содержание своей семьи. Например, когда его жена с детьми решила отпраздновать Новый год в Америке, каждый день, проведенный ими во Флориде, обошелся казне в пятнадцать тысяч долларов!
– У-у-у!!! – завыли в толпе, услышав эту баснословную цифру. Люди, ухитряющиеся жить на десять-двадцать долларов в месяц, были готовы разорвать своего президента вместе с его домочадцами.
– И это не все! – воскликнул Цикаришвили, потрясая волосатым кулаком. – Любимый министр обороны нашего Михо тоже недавно прокатился в Соединенные Штаты. Он за ночь просаживал по двадцать тысяч в казино Лас-Вегаса.
Негодованию собравшихся не было предела. Подливая масла в огонь, оратор сравнил Михаила Шахашвили с Лаврентием Берией, который тоже не пропускал мимо своего носа ни одной юбки. Митингующие услышали о том, как во время прошлогоднего визита в Великобританию грузинский президент воспылал страстью к косметологу своей законной супруги. Затем Цикаришвили напомнил, как опозорился Шахашвили в Азербайджане, где полез с объятиями к жене президента Алиева. Под конец речи упреки в сексуальной распущенности сменились куда более серьезными обвинениями.
– Мы до сих пор не знаем, почему и как отравился Зураб Жвания, – провозгласил Цикаришвили сипло. – Пока наш грузинский Калигула устраивает одну оргию за другой, преступность захлестнула страну. А кто обеспечивает законность и порядок? Не кто иной, как Черный Полковник, Сосо Тутахашвили, у которого руки по локоть в крови. Уж не эти ли руки убрали неугодного президенту Жванию?
– Вот бы вы и спросили об этом Михо во время переговоров.
Из толпы вынырнула опальная министр иностранных дел, попятилась, чтобы ее было лучше видно, и ответила вместо охрипшего Цикаришвили:
– Это был цирк, а не переговоры, – заговорила она, помогая себе размашистыми жестами. – Шахашвили нахально смеялся нам в лицо, паясничал, как шут, а через двадцать минут выступил по телевидению и заявил, что в Грузии нет ни оппозиции, ни политического кризиса. Вот почему мы начали акции протеста и призываем народ на борьбу вместе с нами.
– Она не будет долгой, борьба! – весело проорал Цикаришвили, спрыгивая со своей импровизированной трибуны. – Ведь с кем мы имеем дело? Может быть, с тигром? Со львом? Нет, люди. Мы имеем дело совсем с другим зверем…
В тот же миг, по мановению его руки, из автобуса была извлечена клетка, а из клетки той – белый пушистый кролик. Под восторженную овацию приверженцев Цикаришвили повязал на шею зверьку красный галстук и запустил его на территорию резиденции.
Послышались крики:
– Наш президент заяц!.. Давайте его кормить!..
Идея пришлась собравшимся по душе. Вслед за кроликом на лужайку полетели заранее заготовленные морковки и капустные кочерыжки. Обмирая от ужаса, белый зверек ринулся наутек и заметался между кустами, ища укрытия от непривычного скопления людей. Длилось это недолго. Веселью положил конец охранник Шахашвили, вышедший на крыльцо со снайперской винтовкой. Ему хватило одного выстрела. Бедному кролику тоже. Пуля разнесла его в клочья, и возмущенные зрелищем митингующие разразились проклятиями.
– Ну сколько можно орать? – недовольно спросила двадцатилетняя шатенка, находившаяся внутри резиденции.
У нее были голубые глаза, накладные ресницы и чересчур густые для девушки брови. Ее звали Лариса.
– А мне даже нравится, – призналась молоденькая брюнетка с жесткой курчавой шевелюрой и вялым подбородком, делающим ее – при обозрении в профиль – похожей на умственно отсталую. Имя ее было Жанна.
– Лишь бы сюда не ворвались, – поделилась опасениями блондинка Ольга с волосиками мягкими и шелковистыми, как тополиный пух.
– А чем они хуже охранников? – зло сказала Лариса. – Их тут не меньше двадцати, я специально считала. Все как на подбор, здоровенные, мордатые, тяжеленные. Звери. Через них пропустят – будешь по-чапаевски до скончания века ходить.
– Это как? – спросила Ольга.
– Походка кавалериста. Вот такая.
Кривляясь, Лариса проковыляла по ковру враскорячку. Как и подруги, она была голой, если не считать черных чулок на липучках. Жанна и Оля тоже носили чулки. У Оли они порвались, и большой палец с розовым ногтем торчал наружу.
– Миша не такой, – неуверенно сказала она. – Мы ему понравились. Он нас не отдаст.
Она сидела по-турецки на широченной кровати под балдахином, тогда как Жанна лежала на животе, уткнувшись подбородком в подушку, а Лариса ходила по спальне из угла в угол, явно нервничая. У всех троих на плечах, бедрах, животах и ягодицах виднелись следы щипков и укусов. Подобными отметинами были покрыты также груди девушек, а у Оли губы распухли и были такого цвета, словно она наелась черники. Девушки провели в резиденции более двух суток и были сыты кавказской любовью по горло. Если бы не расчет по окончании работы, они бы давно сбежали. Хотя куда сбежишь от вооруженных до зубов телохранителей?
– Зачем они… кролика? – тоскливо спросила Жанна, грызя наволочку. – Такой беленький, такой хорошенький…
– Нас бы кто пожалел, – буркнула Оля.
– Да хватит вам ныть, девки! – прикрикнула Лариса. – Без вас тошно.
Всех троих вывезли с Украины по договоренности на самом высоком уровне. При этом девушкам пообещали фантастическую оплату и гарантированное возвращение на родину. Но в Грузию их переправили без всяких виз и прочих формальностей. По сути, они являлись нелегалками. Что это означает, стало доходить до них только сейчас. Без телефонов, паспортов, не зная грузинского языка и завезенные к кавказскому черту на кулички, девушки находились в весьма затруднительном положении.
Понятно, что они переживали. Но с ними приключилась бы настоящая истерика, знай они, что участь их уже решена и что участь эта очень незавидная.
Через пару минут после того, как пуля сразила кролика, в кабинет Шахашвили постучал начальник Службы безопасности и, услышав невнятный отклик, открыл дверь. Президент в банном халате на голое тело сидел на диване перед телевизором и смотрел запись своего очередного обращения к народу.
Реальный Шахашвили был небрит, нечесан, от него исходил запах перегара, и он имел такой вид, что его появлению не слишком удивились бы в клинике среди пациентов, находящихся на излечении от нервного истощения. Виртуальный же Шахашвили, вещающий с телевизионного экрана, смотрелся более чем респектабельно и мог бы расположить к себе не один десяток женских сердец. Сурово и уверенно он утверждал, что в стране нет никакого политического кризиса, что правительство работает консолидированно и что экономической катастрофы не произошло. Сменив строгое выражение лица на улыбчивое, он призвал все политические силы вступить в конструктивный диалог.
– Господин Шахашвили, – подал голос начальник Службы безопасности.
– Погоди!
Отмахнувшись, президент предпочел любоваться собственной персоной.
– Но предупреждаю сразу, – угрожающе произнес телевизионный двойник, – по всем вопросам мы не договоримся. Есть радикалы, с которыми у меня есть фундаментальные разногласия.
– Кролика я пристрелил, – буркнул начальник Службы безопасности, – а другого им взять негде. Скоро угомонятся.
– Это хорошо, – кивнул Шахашвили. – А то совсем разболтались.
– У нас есть государство, – сказал его двойник, – и это не безвольное правительство экс-президента Эдуарда Шеварднадзе. Пять лет назад мы были на уровне Нигерии, сейчас мы на уровне Голландии и Дании, мы не банановая республика, чтобы проводить каждый год выборы. Кому могла взбрести в голову такая безрассудная идея? Проведение внеочередных выборов в условиях экономического кризиса непозволительно.
Начальник Службы безопасности, выслушавший на своем веку немало напыщенных президентских речей, кашлянул в кулак.
– Гм! Я насчет девочек пришел.
– Каких девочек? – рассеянно поинтересовался Шахашвили.
– Украинских.
– А… И что они?
– Отдать бы их надо, господин президент.
– Кому? – удивился Шахашвили, не отрывая налитых кровью глаз от экрана.
– Моим джигитам, – ответил начальник Службы безопасности.
– С какой стати?
– Им два месяца зарплату не выдавали. Волнуются парни. Надо бы их задобрить. Побалуются с девочками, сразу обо всем забудут.
– Да, девочки – это… – Недоговорив, Шахашвили причмокнул.
– Так как? – спросил начальник Службы безопасности.
– Что как?
– Отдавать девочек?
– Что ты ко мне привязался? – заорал Шахашвили, спрыгивая с дивана так порывисто, что халат едва удержался на его круглых, покатых плечах. – Не знаю я никаких девочек, ясно? В глаза их никогда не видел. Ни украинских, ни польских, ни латвийских. Я женатый человек. – Он ударил себя кулаком в мягкую грудь. – Если у моих людей какие-то шашни на стороне, то это их личное дело, а меня в это впутывать не надо.
Сообразительный начальник Службы безопасности просиял.
– Понял, – сказал он. – Спасибо, господин президент. Разрешите идти?
– Разрешаю, – царственно махнул рукавом Шахашвили. – И пришли сюда Тутахашвили. Он уже проснулся?
– С шести часов утра на ногах, господин президент. Ждет аудиенции.
– Приглашай. И распорядись, чтобы стол накрыли. Так, легкий завтрак. Крепких напитков не подавать, а вот вина… – Шахашвили зевнул. – А вот вина я, пожалуй, выпью.
Ничуть не удивившись этому, начальник Службы безопасности кивнул. Вина в солнечной Грузии всегда хватало. Дефицитом были девицы славянской наружности, но благодаря президенту и их стало гораздо больше. Предвкушая тысячу и одно удовольствие, начальник Службы безопасности покинул кабинет.
2
Тем же утром, за тысячи километров от Тбилиси, в польском городе Варшаве проснулся Мирослав Корчиньский. Он протер глаза, сделал несколько глотательных движений и понял, что простудился.
Накануне он долго гулял по городу в сопровождении двух телохранителей, следовавших за ним на почтительном расстоянии. Если бы кому-нибудь взбрело в голову напасть на Корчиньского, то он не имел ни малейших шансов остаться в живых, однако никто и ничто не помешало бывшему премьер-министру пройтись пешком по Старому городу.
Обходя стороной кафе и ресторанчики, Корчиньский постоял на Замковой площади у колонны короля Сигизмунда III, а затем почтил своим вниманием спонтанную художественную галерею под открытым небом. Особенно понравились ему портреты Коперника и Шопена, а вот собственного изображения Корчиньский, как всегда, не обнаружил. Соотечественники по-прежнему не видели в нем личность исторического масштаба. Ни один из художников не бросил на него восхищенного взгляда, не сказал доброго слова, не встал при его появлении. Оскорбленный таким равнодушием лидер ведущей оппозиционной партии «Право и справедливость» Мирослав Корчиньский еще долго ходил пешком, но уже быстрой, порывистой походкой, а потому вспотел и расстегнул пальто, подставляя тело апрельскому ветерку.
Результат не замедлил сказаться. Этим утром, приблизившись к окну, Корчиньский не ощутил запахов цветущей черемухи и сирени. Нос был заложен, гортань саднило, словно по ней провели наждаком. Вызвав горничную и велев ей принести градусник, Корчиньский отправился в ванную комнату.
Полчаса спустя, когда, напичканный всевозможными лекарствами, Корчиньский зашел проведать маму, она все еще спала, желтая, как восковая кукла из музея. Кот Алик, устроившийся у нее в ногах, взглянул на вошедшего холодно и презрительно, как бы давая понять, что в этой комнате настоящим любимцем является он, а не человек. Погрозив коту пальцем, Корчиньский на цыпочках приблизился к телевизору и выключил DVD-плеер. Как всегда, мама до поздней ночи смотрела какой-то фильм, а потом ее сморил сон, и она уснула с пультом в сухонькой руке.
По-прежнему ступая на цыпочках, Корчиньский направился к двери, но был застигнут тихим окликом:
– Стасик?
Спина Корчиньского похолодела от разбежавшихся по ней мурашек.
– Нет, мама, – отозвался он, оглядываясь через плечо. – Стас все еще продолжает свое турне по Европе и Америке. Это я, Мирослав.
– Доброе утро, Мирек. Ты уже завтракал?
– Да, – соврал Корчиньский, которому вовсе не хотелось получить свой завтрак в этой затхлой, пропахшей лекарствами комнате. – Я завтракал, и очень плотно. А теперь мне пора работать. – Он пошевелил пальцами поднятой руки. – Пока, мамочка. Загляну к тебе позже.
– Ты видел этот фильм Анджея Вайды? – спросила мать, никогда не считавшая работу сыновей важной до такой степени, чтобы не отвлекать их по пустякам.
– Вайда? – переспросил Корчиньский, заставляя себя не морщиться. – О каком фильме ты говоришь? У Вайды много фильмов.
Выяснилось, что ночью мать пересматривала «Катынь». Что касается самого Мирослава Корчиньского, то он, разумеется, побывал на премьере «Катыни» в 2007 году, однако с трудом досидел до конца сеанса. По правде говоря, фильм показался ему скучным, затянутым, а четыре сюжетные линии были запутаны настолько, что на середине Корчиньский уже перестал понимать, кого из героев видит на экране.
– Это гениальное кино, – молвил он, глядя в глаза матери. – Шедевр. Меня потрясли все четыре истории польских офицеров и их родственников.
– Позвони Стасу и скажи, что фильм Вайды должен быть обязательно показан в России. Обязательно, слышишь? После этого русские уже не будут верить сталинской пропаганде.
Корчиньскому сделалось грустно. Его покойный брат находился там, куда не дозвонишься ни по мобильнику, ни по телефону правительственной связи.
– «Катынь» уже показали по российскому телевидению, – сказал он.
– Неужели? – восхитилась мать. – И что? Русские ужаснулись? Кинулись в церкви замаливать свои грехи?
– Не все так быстро, мама, – произнес Корчиньский. – Ты же знаешь эту страну. Россия позиционирует себя как наследницу великих империй, а потому не может так просто осудить собственную историю.
– Но немцы сделали это, Мирек! Они отреклись от Гитлера. Почему же русские до сих пор не втоптали в грязь своего Сталина? Почему они упорно отказываются признавать расстрел в Катыни геноцидом польского народа?
– Да потому что они не любят польский народ, мама. Не любят они поляков, понимаешь?
Корчиньский и сам не заметил, как перешел на крик. По неизвестной причине неприязнь русских к полякам представлялась ему возмутительной, хотя Варшава на протяжении всей истории только и старалась вызвать к себе лютую ненависть соседей.