– Да потому что они не любят польский народ, мама. Не любят они поляков, понимаешь?
Корчиньский и сам не заметил, как перешел на крик. По неизвестной причине неприязнь русских к полякам представлялась ему возмутительной, хотя Варшава на протяжении всей истории только и старалась вызвать к себе лютую ненависть соседей.
– Как можно нас не любить? – огорчилась старенькая пани Ядвига. – За что, ну за что?
Не найдясь с ответом, Корчиньский быстро приблизился к матери, обнял, поцеловал в сморщенную щеку и покинул полутемную спальню, снова пообещав зайти позже. Белый кот Алик проводил его недоверчивым полупрезрительным взглядом.
Покашливая, Корчиньский спустился в свой кабинет и собирался уже заняться делами, когда позвонил Марек Мышкевич и скороговоркой изложил последние новости:
– Расшифровка черных ящиков закончена, Мирек. Она проводилась под надзором наших специалистов государственным авиационным комитетом России. Следствие лично контролировал наш главный военный прокурор, полковник Кшистоф Парульский.
– Я лично знаком с ним, – сказал Корчиньский. – Прекрасный человек, этот пан Парульский. Настоящий польский патриот. Надеюсь, он откопал нечто такое, после чего гибель моего брата нельзя будет списать на несчастный случай.
– Вынужден тебя огорчить, Мирек, – пробормотал удрученный Мышкевич.
– Как? Парульский не нашел, к чему прицепиться?
– К сожалению, нет.
– Но это полное фиаско для нас, поляков, – взревел Корчиньский, подразумевая в первую очередь самого себя. – Помнишь, как ты уговаривал меня баллотироваться в президенты, Марек? Я согласился… согласился лишь в расчете на то, что у меня появится какой-то выигрышный козырь. Понимаешь, о чем я толкую?
– Понимаю, Мирек. Отлично понимаю.
В подтверждение своих слов Мышкевич испустил горестный вздох.
– Нет, – быстро возразил Корчиньский, стискивая телефонную трубку своей маленькой пухлой ладошкой. – Я вижу, ты не понимаешь всей серьезности ситуации, Марек. Я сбил ноги, обхаживая всех членов нашей комиссии. Я подарил кузену Парульского новенькую «Ауди». – Вспомнив о возможном прослушивании, Корчиньский осекся, но потом заговорил вновь, не в состоянии контролировать усиливающееся раздражение: – Выходит, все это было зря? Не такой уж я богатый человек, чтобы разбрасываться автомобилями.
– Конечно, – подтвердил Мышкевич, хотя был неплохо осведомлен о состоянии банковских счетов своего босса и отнюдь не считал его нуждающимся в деньгах.
– Тогда в чем дело, Марек? Как мог пан прокурор подвести меня в столь трудный для всех нас час?
– Не мог же он услышать на записях самописцев того, чего там на самом деле не было. Ему и так пришлось попотеть, когда он отказывался озвучивать журналистам последние слова экипажа перед падением самолета. Сказал лишь, что они были драматическими, эти слова.
– Они действительно были драматическими? – оживился Корчиньский. – Может быть, их как-то можно использовать в моей президентской кампании.
– Вряд ли, – ответил Мышкевич. – Вернее, слова пилотов определенно нам не помогут. Они ругали последними словами, э-э… покойного президента.
– Ругали моего брата? За что?
– Стас заставил их садиться в Смоленске. Летчики отказывались это делать. – Выдержав паузу, Мышкевич добавил: – Якобы. Это все домыслы. Теперь уже никто не узнает, в чем там было дело, сколько ни расшифровывай записи. Хотя возня с ними действует мне на нервы.
– Мне тоже, – сказал Корчиньский. – Поэтому я попрошу разобраться с этим пана Шеремета.
Упоминание Анджея Шеремета, занимающего пост генерального прокурора Польши, вызвало невеселый смешок Мышкевича.
– Бесполезно, – сказал он. – Генеральный прокурор уже выступил на специальной пресс-конференции и попрекнул коллег за то, что исследование черных ящиков затягивается на неопределенно долгое время. При этом он подчеркнул, что не видит причин для недоверия российской стороне.
– И что?
– Этим он фактически сообщил о своем нейтралитете. Пан Шеремет не намерен выдвигать какие-либо обвинения против русских.
– Еще один пособник Кремля, – с ненавистью процедил Корчиньский.
– Все они получат свое, – успокоил его Мышкевич. – Как только ты займешь место брата.
– Но каким образом? У меня нет ни одного козыря на руках. Ты же знаешь, что мои противники разыгрывают карту сближения с Москвой. Что я могу им противопоставить? Ругань пилотов перед катастрофой? Вот если бы они проклинали не Стаса, а русского диспетчера…
– Будь он неладен, – поддержал босса Мышкевич, – этот проклятый самолет вместе с его черными ящиками.
Можно было сколько угодно распространяться на печальную тему, но проку в этом было мало, и, резко оборвав собеседника, Корчиньский распрощался с ним, чтобы наконец поработать над предвыборной программой и речами. Готовые документы представляли собой лишь разрозненные наброски, не объединенные общей линией. Мирослав Корчиньский понятия не имел, какие лозунги бросать в толпы избирателей. Чем пронять поляков, чтобы они поддержали антироссийский курс братьев Корчиньских? Где взять ту волшебную дудочку, с помощью которой можно повести электорат за собой? Какую мелодию наигрывать на ней? Катынских мотивов катастрофически мало, и они уже не так ласкают слух, как прежде. Тогда каким должен быть новый политический шлягер?
Занятый этими размышлениями, Корчиньский не сразу отреагировал на призывные звонки телефонного аппарата на приставном столике. Всего там было установлено пять телефонов правительственной связи. Они оставались в кабинете и после смещения Корчиньского с поста премьер-министра, поскольку его брат являлся президентом и время от времени наведывался в гости к матери. Но уже давно ни один из этих телефонов не подавал признаков жизни. Снять или не снять трубку?
Поколебавшись, Корчиньский решил ответить.
– Алло, – настороженно произнес он в трубку.
– Хелло, Яри, – послышалось в ответ. – Ты как?
Это был голос Михаила Шахашвили, в совершенстве владевшего английским языком. Мирослав Корчиньский говорил по-английски с чудовищным акцентом, но его словарный запас был обширен и пополнялся при каждом удобном случае.
– Я в порядке, – ответил он.
– Уделишь мне несколько минут?
– Конечно, – сказал Корчиньский, сердце которого вдруг забилось быстрее в предвкушении какого-то радостного известия.
Михась был лучшим другом братьев и не раз приходил к ним на помощь в щекотливых ситуациях. Они платили ему той же монетой. Стас даже рискнул собственной репутацией, когда принял участие в имитации покушения на жизнь Михаила Шахашвили. Тогда он снялся в репортаже с места мнимого нападения, утверждая, что слышал крики русских снайперов, обстрелявших лимузин грузинского президента. Выглядело это не слишком убедительно, и все же президент Польши не отказал своему кавказскому коллеге. Стас Корчиньский, Михаил Шахашвили и Виктор Мищенко были как три мушкетера, исповедовавшие лозунг «один за всех, все за одного». Однако теперь Стас покоился в краковском склепе, а Мищенко превратился в заурядного пасечника. Что в таком случае понадобилось от Мирослава уцелевшему в передрягах Михаилу Шахашвили?
Открывать карты тот не торопился, начав разговор с соболезнований и общих фраз. Затем Корчиньский услышал, что его брату присвоено звание Национального героя Грузии.
– Посмертно, – печально уточнил Шахашвили.
– Спасибо, – в тон ему ответил Корчиньский. – Я очень тронут, Майкл.
– В лице Стаса мы утратили большого друга и великого политика. Он всегда заботился о Грузии, был нашим соратником, болельщиком и советником. Знаешь, Яри, я всегда подозревал, что в груди твоего брата бьется грузинское сердце.
– М-м… да, Майкл. Но вообще-то он был поляком. До кончиков ногтей.
– Выдающаяся была личность, – вздохнул Шахашвили. – Эх, сколько великолепного молодого вина выпили мы вместе, сколько красивых девушек перевидали…
– Стас был прекрасным семьянином, – произнес Корчиньский, который терпеть не мог разговоров о женщинах. – Ты это знаешь, Майкл.
– Лучше, чем кто-либо, Яри. Ведь мы со Стасом…
Дальше началась обычная восточная трескотня, в которой похвальба сочеталась с лестью в адрес братьев Корчиньских. Шахашвили характеризовал обоих как надежных мужчин, отважных борцов за свободу, героев и мучеников. Корчиньский, не стремившийся примеривать на себя роль мученика, не выдержал и предложил:
– Переходи к делу, Майкл. Говори смело, этот телефон не прослушивается.
При этом перед его мысленным взором возникло лицо Збигнева Сементковского, директора Агентства разведки, из-за плеча которого тут же выглянул шеф Агентства внутренней безопасности, Анджей Барчиковский. Опасался он также российских шпионов, рыскающих по стране. Чаще всего они действовали под прикрытием коммерческих фирм, зарегистрированных где-нибудь на Кипре. Никто не знал наверняка, располагают ли они аппаратурой, способной прослушивать правительственную спецсвязь. Каждому, кто хотел пользоваться телефоном, оставалось лишь верить в свою неуязвимость, и Мирослав Корчиньский верил, иначе ему пришлось бы отказаться от телефонных разговоров или вообще молчать, подобно рыбе.
– Этот телефон не прослушивается, – сказал он и весь обратился в слух.
– Знаю, Яри, – произнес Шахашвили с ноткой превосходства в голосе. – Об этом заботятся парни из Лэнгли. Все мои резиденции напичканы их аппаратурой.
«И церэушники слушают тебя, когда хотят», – мысленно закончил Корчиньский. – Черт подери, а стоит ли рваться в президенты? Может, махнуть на все рукой и уйти из большой политики? Возиться с кошками, заботиться о маме, проводить свободное время с порядочными, симпатичными мужчинами, которые не предадут, не обманут…»
– Так что же ты мне собирался сообщить, Майкл? – поторопил он Шахашвили.
Тот не был бы грузином, если бы обошелся без пышных вступительных фраз.
– Я ценю нашу дружбу, Яри, – заговорил Шахашвили с таким чувством, словно читал поэму про витязя в тигровой шкуре. – Я помню, как во время войны с Россией твой брат прибыл в Тбилиси, чтобы поддержать мою демократию…
Словосочетание «моя демократия» до такой степени озадачило Корчиньского, что на некоторое время он впал в прострацию, а когда вновь стал внимать голосу в телефонной трубке, то услышал:
– Я был молодым политиком, когда впервые встретился с твоим братом, и после того мы стали близкими друзьями. Я никогда не называл его президентом, я его звал Стасом. – Шахашвили сделал паузу, после которой речь его зазвучала еще более напыщенно: – Если бы мне предложили назвать, кто из мировых лидеров сыграл самую важную роль в борьбе за свободу Грузии, в этом списке на самом первом месте я поставил бы Стаса. Мы видели его смелость, мы видели его личную преданность…
Заявление про личную преданность польского президента Михаилу Шахашвили покоробило Мирослава Корчиньского. Это было уже чересчур. Решив, что Шахашвили попросту перебрал вина или коньяка, Корчиньский попытался завершить затянувшийся разговор. Однако, сославшись на неотложные дела, он был заинтригован фразой, произнесенной в ответ:
– Ты знаешь, Мирек, что я не стал бы беспокоить тебя по пустякам. У меня для тебя потрясающие новости. Настолько потрясающие, что если ты стоишь, то лучше сядь, прежде чем их услышишь.
– Я сижу, – сказал Корчиньский, перекладывая телефонную трубку из правой руки в левую. – Что за новости?
– Они касаются твоего брата, – загадочно произнес Шахашвили.
Таким тоном он мог бы сообщить о том, что покойный президент Польши чудесным образом воскрес и приступил к исполнению своих обязанностей.
– Говори, Майкл, говори же! – заволновался Мирослав Корчиньский.
– Стас погиб не случайно, – нагнетал обстановку Шахашвили. – Тут имеет место злой умысел. Я даже намекнул об этом на недавней пресс-конференции.
Собрав кожу на лбу в скорбную гармошку, Корчиньский попытался вспомнить, что именно заявил президент Грузии на встрече с прессой. Кажется, его спросили, что он подразумевает под злым умыслом. Ответ, данный Шахашвили, ничего не прояснял, а, наоборот, запутывал. «Я имею в виду ту форму, в какой погиб руководитель Польши. Естественно, в этом есть определенный символизм. Не стану делать комментариев в связи с этим».
«Если Шахашвили позвонил лишь для того, чтобы снова нести эту ахинею, – подумал Корчиньский, – то не стоило отвечать на звонок. Хорошо ему там, в Грузии. Пьет, ест, развлекается с красотками в свое удовольствие. Вот пусть и развлекался бы, а не морочил голову занятым людям…»
И все же он не удержался от вопроса, вертевшегося на кончике языка:
– Какой злой умысел?
– Ты действительно хочешь знать это? – тянул время Шахашвили.
– Да! – рявкнул Корчиньский, не в силах более сдерживать возбуждение. – Говори скорее, Майкл! Мы не в театре, так что вполне можно обойтись без этих драматических пауз.
– Хорошо, Яри. Сейчас ты услышишь правду. Но обещай не перебивать и не задавать лишних вопросов.
– Обещаю, – нетерпеливо воскликнул Корчиньский.
– Начну с того, – заговорил Шахашвили, – что в моем самолете установлена новая система катапультирования стоимостью семь миллионов долларов. Видел фильм «Блок номер один»? Там показана аналогичная капсула. Теперь, если что-то произойдет с моим «Челленджером», я нажму на кнопку и… хоп! – Шахашвили торжествующе хохотнул. – Только меня и видели.
«Сейчас я скажу ему, что он пьян, – пообещал себе Корчиньский. – Пусть идет и проспится. Хам. Трус и хвастун, проваливший все возложенные на него надежды».
Воспитание и привычка контролировать каждое свое слово не позволили Корчиньскому произнести это вслух. Посопев в две дырочки своего покрасневшего от негодования носа, он спросил:
– Это и есть твоя сногсшибательная новость, Майкл?
– Только одна из них, – небрежно бросил Шахашвили. – Вторая заключается в том, что твоего брата убили. Катастрофа под Смоленском была подстроена, Яри. Вот почему я приказал установить на своем самолете эту чертову катапульту. Советую тебе поступить точно так же. Подсказать тебе, где можно приобрести эти штуковины?
«Ну вот, – пронеслось в мозгу Корчиньского. – Похоже, я следующий президент. Если этот болтливый кавказец не лжет, то, похоже, мне больше не придется ломать голову над предвыборной программой».
– Ты сказал, катастрофу подстроили? – осторожно переспросил он, не слишком доверяя своим ушам.
– Вот именно, – произнес Шахашвили. – Русские убили Стаса. В этом нет ни малейшего сомнения.
– Я с самого начала думал так, – признался Корчиньский, отыскивая похолодевшей рукой сердце. – Но доказательства! Где взять доказательства?
– Взять? Это говорит человек, живущий в двадцать первом веке?
– Э-э… Я не совсем понимаю…
– Все ты понимаешь, хитрец, – весело произнес Шахашвили. – Сейчас ничего ниоткуда не берется, сейчас все покупается. Если тебе нужны доказательства, заплати деньги и получишь их с доставкой на дом. – Тон Михаила изменился, словно он внезапно опечалился. – Я бы сам приобрел этот видеоролик и подарил тебе, Яри, но двадцать миллионов!.. Ты не представляешь, во что обходятся мне ежедневные подавления беспорядков. У меня, президента великой Грузии, даже лишней тысячи лари нет, не говоря уже о долларах. Все идет на защиту демократии, каждый цент, каждый тетри.
– Погоди, погоди, – замотал головой Корчиньский, сделавшийся похожим на человека, отгоняющего назойливых мух. – Двадцать миллионов? Ты сказал, двадцать миллионов?
– Да, – безмятежно подтвердил Шахашвили. – Сущие пустяки при нынешней инфляции. Три катапульты или ремонт летней резиденции в Поти.
– Я не могу позволить себе и одной катапульты! – высказавшись таким образом, Корчиньский подобрал до того убедительную интонацию, что моментально поверил самому себе. – Да и резиденции у меня нет.
– Появится, и не одна, как только станешь президентом.
Шахашвили знал, о чем говорил. Корчиньский тоже прекрасно понимал это. Однако цена показалась ему чрезмерной.
– Двадцать миллионов долларов за какой-то паршивый видеоролик? – возмутился он.
– Видеоролик вовсе не паршивый, – вкрадчиво возразил Шахашвили. – Я видел его собственными глазами и могу сказать одно: это бомба, которая способна взорвать всю Европу! Ты даже не представляешь, какой скандал разразится, когда этот материал будет обнародован. России крышка. – В голосе Шахашвили послышались истерические нотки. – Она больше никогда не сможет претендовать на роль цивилизованного государства. Весь мир объявит ей бойкот, и она окончательно протухнет и разложится в блокаде.
– Правда? – Глаза Корчиньского заблестели, как у ребенка, которому пообещали подарить на день рождения духовое ружье для стрельбы по воробьям.
– Клянусь всем самым дорогим, что есть у меня в мире.
Клятва была слишком расплывчата, чтобы принять ее всерьез. К тому же Корчиньский знал цену обещаниям и словам грузинского лидера.
– Пока я не увижу фильм, – заявил он, – я даже торговаться с тобой не стану, Майкл. У русских есть поговорка про то, что не стоит покупать кота в мешке. Так вот, этого кота в мешке ты мне сейчас и предлагаешь.
– Другая русская поговорка звучит так: куй железо, пока горячо.
– Что это значит?
– Это значит, что нельзя мешкать, когда выпадает такая редкая удача, – сказал Шахашвили. – Стоит российским разведчикам пронюхать про фильм, и они сами выкупят его. Уже не за двадцать миллионов. За тридцать. А то и за пятьдесят.
Корчиньский почувствовал, что от подскочившего давления у него закладывает уши.
– Да что такого особенного в этом твоем фильме, дьявол тебя побери? – пронзительно воскликнул он. – В нем показаны русские истребители? Ракеты, нацеленные в «Ту-154»? Или, может быть, там заснята установка взрывного механизма.
– Все гораздо проще, – молвил Шахашвили. – Проще и страшнее.