Понаблюдав, как они мечутся в подсвеченной зеленоватой воде, Астафьев побарабанил пальцами по стеклу, прощаясь, вернулся в кресло и велел соединить его с Мирославом Корчиньским. Один из нескольких десятков переводчиков, круглосуточно дежурящих специально для подобных случаев, доложил о своей готовности приступить к работе.
– Приступайте, – разрешил Астафьев.
Трубку он держал в левой руке, а правую, сжатую в кулак, положил на стол, что позволяло ему чувствовать себя увереннее. Его покатые плечи тяжелоатлета были расправлены, шейные позвонки удерживали массивную курчавую голову в горделивом положении. Услышав ответ на другом конце провода, Анатолий Дмитриевич поздоровался:
– Доброе утро, господин Корчиньский. Надеюсь, вы не против моего неожиданного звонка? Я хотел бы переговорить с вами неофициально, по-свойски, как подобает добрым соседям.
– О чем вы хотите побеседовать, господин Астафьев? – осведомился Корчиньский настороженным тоном. – Я ведь пока не президент и уже не премьер-министр, так что даже не знаю, чем могу быть вам полезен.
Переводчик исправно перевел слова Корчиньского. Дождавшись, пока он умолкнет, Астафьев сказал:
– Для начала позвольте мне еще раз выразить свои глубочайшие соболезнования, Мирослав. Я, как и все граждане России, до сих пор потрясен страшной трагедией – гибелью вашего брата, его супруги и всех польских политиков, находившихся на борту самолета в тот злополучный день. – Произнеся эту дежурную фразу, Астафьев велел себе перейти на нормальный человеческий язык, однако инерция оказалась сильнее, и он продолжал в том же духе: – Не так давно мы вместе проводили поминальные мероприятия в Катыни, вместе скорбели по жертвам тоталитарных времен, вместе разделяли печаль и траур.
– Траур закончился, – проговорил Корчиньский, – а тоталитарные времена, похоже, продолжаются. Я имею в виду Россию.
Глядя на свой кулак, Астафьев покачал головой.
– Это преувеличение, Мирослав.
– Крушение «Ту-154» показало, что нет, Анатолий.
– Весь мир был свидетелем тому, как открыто и тщательно проводилось расследование всех обстоятельств трагедии. Мною были даны соответствующие указания всем правоохранительным органам России.
– Ага, – загадочно молвил Корчиньский, – соответствующие указания.
Это прозвучало как тонкий, но оскорбительный намек. Астафьев осознал, что переубедить этого упрямца будет еще труднее, чем он предполагал вначале. И все же бойцовский характер не позволил ему показать свою растерянность.
– Именно так, – подтвердил он, словно не заметив шпильки. – Кстати, польская сторона высказала полное удовлетворение ходом и результатами расследования.
– Но не я, – перешел в наступление Корчиньский.
– Как это понимать, Мирослав? – прикинулся удивленным Астафьев.
– Вы прекрасно знаете, как это понимать, Анатолий.
Далее можно было продолжать изображать непонимание, но это могло быть воспринято как трусость или коварство, поэтому Астафьев решил предпринять контрнаступление.
– Что ж, – заговорил он изменившимся тоном, – мне известно, какой фильм имеется в вашем распоряжении. Догадываюсь также, каким образом вы собираетесь им распорядиться. И звоню специально для того, чтобы убедить вас отказаться от этой затеи.
– Но почему? – воскликнул Корчиньский.
– Потому что вам продали фальшивку. Потому что видео не имеет никакого отношения к реальным событиям.
– С какой стати я должен вам верить?
– А вы отдайте видеозапись экспертам, – предложил Астафьев. – Уверен, что, проведя скрупулезные исследования, они выявят подделку.
– И это займет несколько недель, – произнес Корчиньский насмешливо. – Тем временем выборы завершатся, и я опоздаю на отходящий поезд. Нет, господин президент, позвольте мне самому решать, как поступить с принадлежащей мне вещью. Для начала я распространю копии фильма среди тележурналистов. Они запустят их в эфир, а потом уже пусть публика и эксперты оценивают, подлинную запись им показывают или нет.
Рука Астафьева, стиснутая в кулак, резко приподнялась и плавно опустилась обратно. Удара по столу не последовало, но костяшки пальцев побелели, словно на морозе. То, что предложил поляк, являлось наихудшим вариантом для России. Когда ролик начнут прокручивать по телевидению, взбудораженной публике будет не до официальных заявлений Кремля. Даже если западные специалисты усмотрят в фильме фальшивку, они придержат свое мнение при себе, а то и нагло соврут, радуясь возможности утопить Россию в болоте. Оправданий же России и аргументов в ее пользу никто попросту не услышит. Кому нужна правда, когда ложь позволит одержать сокрушительную победу на новом этапе холодной войны? А там и горячая, огненная, настоящая не за горами. Вопреки либеральным и христианским ценностям, лежачих бьют, еще как бьют. Сами же либералы и так называемые христиане.
– Мне кажется, – произнес Астафьев настолько мягко, насколько позволяло пересохшее горло, – что не стоит накалять страсти.
– Что? – сорвался на фальцет Корчиньский. – Страсти? Вы сказали, накалять страсти? И это после того, что произошло в вашей стране? После гибели десятков невинных поляков?
– Исходя из расшифровки черных ящиков, пилоты…
– К черту ящики! К черту пилотов! У меня на руках неопровержимое доказательство того, что это был не несчастный случай, а умышленное убийство. Массовое убийство. Такое же коварное и жестокое, как тогда в Катыни.
При упоминании Катыни у Астафьева застучало в висках, а окружающая обстановка слегка расплылась перед глазами. Давление резко подскочило. Вот и надейся сохранить здоровье с помощью йоги, когда тебе, президенту великой империи, мотает нервы то какой-то шофер, то поляк.
– Параллель представляется мне неуместной, – рассудительно возразил Астафьев. – Расстрел, согласитесь, это совсем не то, что падение самолета из-за погодных условий.
– Я видел, как создавались эти погодные условия! – выкрикнул Корчиньский, нарушая все писаные и неписаные правила этикета. – Какие-то люди в военной форме вплотную приблизились к охраняемому аэропорту и напустили туману прямо перед носом садящегося самолета.
– А если я скажу вам, что все было не так? Что эту инсценировку устроили уже после крушения?
– Я отвечу вам словами великого Станиславского. Не верю! Не ве-рю!
«А ведь Станиславский, наверное, имел польское происхождение, – пронеслось в мозгу Астафьева. – Черт, какая разница? Что за чушь лезет мне в голову! Не о Станиславском сейчас думать надо, а о Корчиньском. Как переубедить его? Как заставить отказаться от затеи?»
– Почему так категорично, Мирослав? – упрекнул Астафьев. – В наше время нельзя верить ни документам, ни фотографиям, ни видеокадрам, вы знаете это лучше меня. Подделывают телеобращения Бен Ладена, монтируют кинохронику, фабрикуют указы Сталина и так далее. Когда Грузия напала на российских миротворцев в Южной Осетии…
Астафьев допустил промашку, забыв, с кем имеет дело. Услыхав про Грузию, напавшую на российских миротворцев, Корчиньский совсем взбеленился. Утихомирить его стоило немалых трудов, терпения и такта. Анатолий Дмитриевич справился с этой задачей, но когда, наконец, собеседник перестал угрожать, что бросит трубку, почувствовал себя таким усталым, будто занимался йогой сутки без перерыва.
– Вернемся к изначальной теме нашего разговора, – предложил Астафьев, сжимая и разжимая кулак, лежащий на столе. – Вам передали некий видеофильм, в котором якобы заснято покушение на польского президента и его свиту. Вы утверждаете, что фильм подлинный, я убежден в обратном. Как две главные заинтересованные стороны, мы должны детально обсудить этот вопрос, прежде чем выносить его на рассмотрение третьих стран.
– Ошибаетесь, господин президент, – произнес Корчиньский. – Я ничего вам не должен. Это Россия задолжала Польше. И пришло время платить по счетам.
«Это он снова про Катынь, – зло подумал Астафьев. – То, что поляки без конца у России и Украины земли отхватывали и резню там устраивали, так это ничего, это нормально. А когда их самих – они компенсации требуют».
– Давайте не будем углубляться в историю, Мирослав, – дружелюбно предложил президент, упорно продолжая именовать собеседника по имени, хотя тот давно уже перестал произносить имя Анатолий. – Давайте сосредоточимся на современности.
– Я и так на ней сосредоточен, – желчно сказал Корчиньский. – У меня погиб брат, родной брат. Моя мать лежит при смерти. Моя страна обезглавлена. И вот у меня появляется возможность поквитаться за это. Мне в руки попадает фильм, проливающий свет на самое ужасающее преступление двадцать первого века. Как, по-вашему, я должен отреагировать? Передать фильм экспертам и хранить молчание, пока не закончатся выборы?
– Даю вам честное слово президента, – медленно и торжественно заговорил Астафьев, – что никто из официального руководства России не причастен к гибели вашего брата.
– Ваше честное… – Какое-то время Корчиньский колебался, и переводчик с ужасом готовился услышать предложение засунуть президентское слово куда-нибудь подальше, но, к его облегчению, обошлось без откровенной грубости. – Ваше честное слово для меня ничего не значит. Мы живем в соседних странах, но порой мне кажется, что мы обитаем на разных планетах. Не думаю, что между нами возможно взаимопонимание и доверие. Прошу извинить за прямоту, но лучше такая правда, чем никакой.
– Это означает…
Астафьев не договорил. Корчиньский перебил его:
– Это означает, что ваши уговоры не помогут. Сразу по окончании нашего разговора я созываю пресс-конференцию и объявляю, что располагаю фильмом о том, что произошло на самом деле под Смоленском 10 апреля.
– Фильм был снят десять дней спустя. – Отбросив осторожность, Астафьев пошел напролом, торопясь успеть высказаться до того, как связь оборвется. – Мне известны заказчики и исполнители. Это чистая правда.
– И кто же они? – полюбопытствовал Корчиньский.
– Руководил операцией генерал Федеральной службы безопасности Луконин. По собственной инициативе. Цель его пряма и меркантильна. Он хотел получить за ролик деньги, много денег.
– Сумма известна?
Задав этот важный для себя вопрос, Корчиньский обратился в слух. Его тщеславная душа ликовала, но рациональная часть рассудка страдала и мучилась, сознавая, какую огромную цену пришлось уплатить за товар сомнительного происхождения.
– Нет, – неохотно ответил Астафьев. – Сумма неизвестна. Вчера генерал застрелился. Его не успели арестовать.
– Так я и думал. А кого удалось арестовать? Какого-нибудь обезумевшего от пыток беднягу, готового оклеветать себя, лишь бы не вернуться в подвалы Лубянки?
– По подвалам Лубянки давно экскурсии водят.
– Но сохранились же в огромной России другие укромные, хи-хи, уголки, верно?
– Мирослав, – сказал Астафьев, – я с вами предельно откровенен. Погибли или исчезли все известные мне исполнители чудовищного замысла. Одних отравили газом, другой без вести пропал в Грузии, третий был застрелен в ходе задержания. Но это не значит, что дело будет закрыто. Остальные будут найдены, чтобы предстать перед следствием. Я лично прослежу за этим.
– Желаю удачи. – Тон Корчиньского был сух и нейтрален. Он принял решение. Он не собирался идти на уступки.
– Неделя, – выдавил из себя Астафьев. – Мне нужна хотя бы неделя, чтобы найти и предоставить вам неоспоримые доказательства.
– Нет. Неделя это слишком много.
– Пять дней.
– И снова нет.
– В таком случае, – сказал Астафьев, – я готов сделать вам предложение, от которого вы не сумеете отказаться.
– Господин президент недавно перечитывал «Крестного отца»? – съязвил Корчиньский.
– Вы заплатили за фильм двадцать миллионов долларов. Я компенсирую вам затраты и позабочусь о том, чтобы вам выплатили в два раза больше за понимание и терпение. Всего три дня. Не спешите отказываться, Мирослав. Вы ничего не теряете. Я только прошу подождать немного.
Перед зажмуренными глазами Корчиньского засияла восьмизначная цифра, пылающая, как божественные письмена. Его голосовые связки напряглись, чтобы выразить согласие. Тогда, массируя горло, Корчиньский открыл глаза и посмотрел на маленький красно-белый флажок, стоящий на углу стола. Как только увеличенная копия этого флага появится в кабинете Корчиньского, двадцать и даже сорок миллионов долларов перестанут ему казаться такой уж внушительной суммой. Не придется ни воровать, ни жульничать, ни брать взяток… Деньги появятся сами собой и к концу президентского срока их будет на различных счетах столько, что всех не сосчитать. В минуты откровенности Стас много рассуждал на эту тему. Всевозможные фонды и организации прямо-таки горели желанием перечислить польскому президенту миллиончик-другой. Просто так, без всяких конкретных обязательств, за хорошее расположение и пустяковые знаки внимания.
– У вас, у русских, – заговорил Корчиньский, облизывая пересохшие губы, – есть одна поговорка, которая мне нравится. Лучше журавль в руках, чем синица в небе.
– Наоборот, – поправил Астафьев. – Журавль в небе, а синица в руках.
– Пусть так. Смысл от этого не меняется?
– Назовите сумму сами, Мирослав. Я уверен, что мы изыщем возможности отблагодарить вас по достоинству.
– Поскольку это для вас столь важно, – сказал Корчиньский, – то я обещаю отложить пресс-конференцию до завтра. Если вы успеете найти виновных и экстрадировать их в Польшу, что ж, так тому и быть. Таким образом, у вас в распоряжении сутки. Причем совершенно бесплатно, заметьте. Я дарю вам эти двадцать четыре часа, Анатолий. Просто так, даром, из симпатии к вам. Кроме того, по-моему, в небольшой компенсации сейчас нуждаетесь вы, а не я.
Из горла Астафьева вырвался невнятный протестующий звук. Страдая от того, что приходится обращаться к Корчиньскому с новой просьбой, он спросил, возможно ли срочно получить копию фильма.
– Возможно, – ответил Мирослав. – Присылайте кого-нибудь из посольства, хотя… – Выдержав паузу, Корчиньский невинно осведомился: – Неужели у президента России нет фильма, из-за которого ему и его стране грозят крупные неприятности?
Издав смешок, он положил трубку.
– Связь закончена, товарищ президент, – промямлил переводчик. – Он с вами даже не попрощался.
– Как ваша фамилия? – холодно спросил Астафьев, на щеках которого расцветали красные пятна, похожие на следы от пощечин.
– Стрижевский, – назвался переводчик.
– Вы не суфлером в театре работаете, Стрижевский. Ваши реплики здесь никого не интересуют. Зарубите это себе на носу и еще раз прочтите свои должностные обязанности. – Морщась, Астафьев разжал будто судорогой сведенный кулак. – Времени для этого у вас предостаточно. В ближайшие двадцать четыре часа попрошу вас не отлучаться с рабочего места дальше, чем в туалет.
Не дожидаясь реакции переводчика, Астафьев аккуратно положил телефонную трубку. Он не случайно намеревался использовать для переговоров с поляком одного и того же человека. Меньше будет свидетелей унижения президента Российской Федерации.
Застыв в кресле, с руками, раскинутыми на подлокотниках и опущенной головой, Астафьев закрыл глаза и вдруг увидел под сомкнутыми веками картинку из полузабытой детской книжки про Колобка. Подбоченившись, Колобок пел свою песенку про то, как он от деда ушел и как он от бабки ушел, а одураченный медведь внимал ему с разинутым ртом. Первый был маленький, кругленький, нахальный и почему-то напоминал Мирослава Корчиньского. Второй нисколько не походил на российского президента внешне, однако тот увидел в большом глупом медведе себя. Картинка была обидной. Рассердившись пуще прежнего, Астафьев позвонил директору ФСБ, надеясь утешиться какими-нибудь обнадеживающими новостями.
Таковых не было. Катастрофа, приключившаяся 10 апреля, продолжала разрастаться.
3
Вечером домой Астафьева вез другой водитель.
Расслабленно покачиваясь на заднем сиденье, президент слушал альбом «Мэшин Хед» и старался думать о хорошем.
Например, про то, как тот же альбом той же группы «Дип Перпл» звучал в жалкой ленинградской квартирке на окраине Купчина. Как радовались Астафьевы, перебравшись оттуда в четырехкомнатные хоромы в сталинской семиэтажке на улице Фрунзе. Между прочим, квартира до сих пор числилась за ними. И вообще с этими квартирами была сплошная путаница.
Некоторые газеты, ссылаясь на данные в Едином реестре собственников жилья, утверждали, что в Москве семье президента принадлежат две квартиры: одна в элитном жилом комплексе «Золотые ключи», а вторая – на улице Тихвинской. Первая, площадью 365 квадратных метров, имела четыре спальни, три туалета, кабинет, столовую и громадную гостиную с литыми колоннами из горного хрусталя и мраморными полами. Журналисты, сующие свои носы куда не следует, пронюхали также, что месячная квартплата в этих апартаментах доходит до пяти тысяч долларов.
Прочитав репортаж, Астафьев немедленно созвонился с управляющим делами Владимиром Кожиным, и тот, вызвав к себе репортера «Ведомостей», дал ему пространное интервью, в котором опроверг все приписываемые Анатолию Астафьеву дома и квартиры, заявив, что тот проживает исключительно в официальных резиденциях. Перечисляя их, Кожин забыл упомянуть о недавно возведенном приморском комплексе на полуострове Гамова, как забыл и о существовании других президентских приютов.
А насчитывалось их немало. Один, возведенный на берегу озера Валдай, обошелся государству в 7,7 миллиарда рублей, занимал более тысячи гектаров и имел на своей территории личную церковь, два ресторана и кинозал. Резиденция обычно простаивала без дела. Астафьев редко туда наведывался, предпочитая летний отдых в «Бочаровом Ручье» близ Черного моря. Раньше на этой даче, обнесенной двумя рядами заборов и охраняемой всем Черноморским флотом, проживал сам товарищ Сталин, и обстановка первого этажа сохранилась в прежнем виде. Гостей же приглашали на второй этаж с современной итальянской мебелью или водили по саду, угощая персиками, фейхоа и киви. Поплавать тут можно было в бассейнах с морской и пресной водой, а при желании посетить пляж с пограничными катерами у причалов.