– Как ты посмел рассказать всю нашу биографию какой-то жалкой журналистке!
– Так ведь Фред Пинк должен был чем-то заинтересовать Хрюшину сестру, иначе она бы раньше времени сбежала. Чего ты истеришь?
– Я? Истерю?
Капельки слюны долетают до пламени свечи.
– Ох, за одно упоминание la Voie Ombragée сеид бы тебя уничтожил! И был бы совершенно прав.
– Да? Вряд ли сеиду, да пребудет он в вечном покое, это бы удалось. Ну ты чего так всполошилась? Наша биография – чудо чудное, диво дивное. Когда еще представится случай поделиться ею с благодарным и неболтливым слушателем. Потому что наша гостья неболтлива. Вот давай ее спросим, болтлива она или нет. Чтобы ты волноваться перестала. – Он поворачивается ко мне. – Мисс Тиммс, скажите, вы собирались публиковать рассказ Фреда Пинка, услышанный в этот незабываемый вечер?
Не могу ни кивнуть, ни помотать головой.
– Будем считать, что нет, любезная сестрица. Можешь расслабиться.
– Расслабиться? Ты ведешь себя как разбалованный подросток! Вдобавок гостью мы заманили с большим трудом, от первого обалдина она отказалась, а…
– Нора! Нора, перестань. Прекрати немедленно. Ты опять за свое: пугаешь себя понапрасну всякими «если бы да кабы», вместо того чтобы наслаждаться весьма успешным результатом.
Я отчаянно пытаюсь понять, что происходит. Какой еще результат?
Иона поворачивает ко мне глумливое лицо:
– Фред Пинк тебе все рассказал, солнышко, но так и быть, я тебе еще раз объясню. Очевидно, сестра твоя унаследовала у тебя не только склонность к полноте, но и острый ум. Когда ты отправилась на встречу со мной – то есть со мной в теле какого-то старика, которое я позаимствовал, дабы изобразить мистера Пинка, – то на полпути передумала и решила вернуться. К такому повороту событий я подготовился заранее. За тобой следили, и в укромном уголке парка, у эстрадной площадки, один из наших контрактников из «Блэкуотера» прыснул тебе в лицо чудесным зельем. Ты, бедняжка, тут же упала в обморок. Однако же я и это предвидел, поэтому машина Ассоциации скорой помощи святого Иоанна ждала за углом. Наши незаменимые помощники усадили тебя в инвалидную коляску и за пять минут довезли к апертуре. Даже позаботились о том, чтобы ты не промокла, капюшоном личико прикрыли – от дождя и от досужих взоров. Итак, тебя доставили в наш оризон, который моя сестрица превратила в копию «Лисы и гончих», того самого паба, куда ты и направлялась, а потом завлекли в лакуну – в самое сердце оризона. Зная, что воспоминания Одаренных корректировать очень сложно, я на всякий случай стер из твоей памяти весь день, поэтому ты и не помнишь, как днем уехала из Лондона. А когда ты очнулась, я рассказал тебе самую сенсационную историю в твоей журналистской практике. – Иона проводит языком по верхним зубам. – По-моему, получилось весьма неплохо. Ах, я чувствую себя великим сыщиком, который на последних страницах книги раскрывает загадочное преступление. – Иона поворачивается к сестре, которая все еще негодующе глядит на него. – Да, любезная сестрица, согласен, томатный сок нашей гостье не понравился, а вот орешки кешью с обалдином она сжевала с большим удовольствием. Да, признаю, в роли Фреда Пинка я несколько увлекся и рассказал чуть больше, чем собирался. Ну и что с того? Через две минуты она умрет, а мертвые журналисты статей не пишут.
Она умрет? Он сказал «она умрет»? Меня сейчас убьют?
– Ох, какой же ты болван, братец! Тебе лишь бы бахвалиться! – говорит Нора напряженным от гнева голосом, но я ее почти не слушаю. – Никогда и ни с кем не смей обсуждать la Voie Ombragée. И Своффем, Или, Эр-Риф и Кантильона тоже не смей упоминать. Ни при каких обстоятельствах. Никогда, понял?!
– Обещаю исправиться, любезная сестрица, – с притворной покорностью вздыхает Иона.
– Когда-нибудь твоя наглость тебя погубит, – презрительно замечает Нора.
– И не говори, сестрица.
– И вот тогда, если получится, я сама спасусь, а тебя брошу.
Иона хочет что-то съязвить, но внезапно меняет тему:
– Я изголодался, ты изголодалась, наш операнд изголодался, а ужин давно готов: тушка ощипана, обвязана, обалдином обмазана… – Он всем телом поворачивается ко мне и громко шепчет: – Очарована, околдована и так далее{46}. Кстати, ты дышать перестала. Или не заметила еще, солнышко?
Очень хочется считать это очередной садистской издевкой, но я действительно не дышу. Вот и все… Смерть ждет меня не в перестрелке, не в автокатастрофе, не в кораблекрушении, а здесь, внутри этого… кошмара, которого быть не может, не должно, но он все-таки существует. Близнецы медленно начинают хватать и сворачивать воздух перед собой, все убыстряя и убыстряя темп, стремительно выводя какие-то знаки и узоры, словно обезумевшие каллиграфы. Губы их шевелятся, но я не понимаю, слышу ли шепот, или в ушах шумит эхо мозга, умирающего от недостатка кислорода. Над пламенем свечи возникает какой-то сгусток размером с деформированную, безликую голову. Он пульсирует багряным сиянием, то ярким, то темным, то ярким, то темным, а из боков и снизу высовываются длинные тонкие корешки, будто удерживая его в сумрачном воздухе. Длинные плети тянутся ко мне. Пытаюсь откинуть голову или зажмуриться, но не могу. Хочется завопить, как в фильме ужасов – длинно, протяжно, во все горло, – но не могу. Корешки заползают мне в рот, в нос и в уши, а потом боль копьем вонзается в лоб, будто в глаз циклопа. Из отверстия что-то вытекает и собирается прямо передо мной – прозрачный мерцающий шарик, меньше бильярдного, затуманенный бесчисленными звездами. Вот оно, мое истинное «я». Вот она, моя душа.
Близнецы, подавшись вперед, выпячивают губы и резко вдыхают.
Моя душа растягивается, как примятый воздушный шарик.
Это моя душа, это я, вот только надеяться больше не на что, не на что, не на…
Внезапно в узком просвете между Грэйерами возникает чей-то силуэт. Женская фигура в модной куртке. Широкий торс затеняет и пламя свечи, и пульсирующий сердцемозг. Справа Нора Грэйер в ужасе отшатывается. Иона не может шевельнуться – незваная гостья пухлой короткопалой рукой с маникюром цвета павлиньей лазури хватает его за горло и, взмахнув другой рукой, будто крылом, вонзает толстую шестидюймовую спицу в незащищенное горло, проткнув его насквозь, как гигантскую маслину коктейльной шпажкой. Из обеих ранок вытекает кровь, темная, словно патока на серых камнях. Иона ошарашенно таращит глаза, челюсть отвисает, голова безвольно никнет, он хрипит, кровь в ранках пузырится. Незваная гостья отпускает его, но спица… нет, шпилька для волос остается в горле. Голова Ионы свешивается на сторону, и моему взгляду предстает серебряный наконечник шпильки – лисья мордочка со сверкающими камешками глаз. В сознание откуда-то издалека проникают крики Норы: «Убирайся! Убирайся, проклятый призрак! Пошла прочь!» Незваная гостья и вправду растворяется, исчезает, сквозь нее уже просвечивает пламя свечи. Моя растянутая душа снова собралась в шар и тоже растворяется. Тело умерло, но душа спасена. Зеленый, как океанские глубины, кулон моей спасительницы, качнувшись, проходит сквозь мою душу, освещенный последними отблесками звездного сияния.
Вечность, маорийский нефрит, я сама его выбирала, я его упаковывала, я когда-то отправила его той, кого люблю.
Астронавты 2015
Айфон вибрирует у сердца Бомбадила. Его холодными пальцами достаю мобильник из балахона лыжной куртки – насупленное утреннее небо обещало ненастье, поэтому пришлось заставить Бомбадила купить ее в магазинчике неподалеку от нашей неприметной гостиницы. Снежная крупка запорашивает экран. Контрактник из «Блэкуотера» прислал сообщение:
Темно-синий «фольксваген-тигуан» припаркован в 50 м от входа в проулок Слейд, на углу Вествуд-роуд.
Отвечаю коротко:
Прекрасно.
Наши контрактники – мастера своего дела и дальнейших указаний не ждут. Из-за мерзкой погоды наша гостья могла задержаться или вообще решила бы не приезжать, что создало бы целый ряд неприятных осложнений, ведь превращать нежелание в желание – процесс трудоемкий и непростой. Однако же все обошлось, наша гостья приехала на четверть часа раньше назначенного времени, можно немного расслабиться. Нахожу на мобильном Бомбадила музыку Филипа Гласса к фильму «Шоу Трумана» и слушаю импровизированный предбанкетный концерт. В конце прошлого века мы с Ионой смотрели этот фильм в Сен-Тропе, в маленьком кинотеатре на тихой улочке. Когда главный герой с ужасом обнаружил громадную пропасть между своим существованием и жизнью остального мира, мы очень расчувствовались. Кстати, Лазурный Берег – весьма подходящее место для отдыха и восстановления сил; после долгих девяти лет, вынужденно проведенных раненым телом Ионы в стазисе, несколько недель на Ривьере пойдут ему на пользу. Там всегда много богатых бездельников, в телах которых Иона сможет развлечься, а я – насладиться ласковыми лучами солнца после пяти дней невыносимой английской погоды. У ног Бомбадила возникает лунно-серая кошка, мяукает, выпрашивает еду.
– Ты не голоднее нас, – говорю я ей.
В проулок Слейд врывается ветер, спиралью взвихривает снежную крупку вперемешку с палой листвой. Натягиваю на голову Бомбадила капюшон, защищая наушники, застегиваю молнию до самого верха – поле моего зрения сужается до овала с меховой опушкой. Вспоминаю песчаные бури на родине сеида, в Атласских горах. Как быстро пролетел двадцатый век. Кошка наконец отвязалась. Ноги Бомбадила леденеют в хлипких кроссовках. Ничего страшного, он умрет раньше, чем успеет их отморозить. Угрызений совести я не испытываю.
А вот и наша гостья. Невысокая и худощавая, укутанная в теплую зимнюю одежду, она идет по проулку Слейд, окруженная снежно-белым летящим светом. Доктор Айрис Маринус-Фенби, врач-психотерапевт из Торонто, консультант в психиатрической лечебнице Докинса, неподалеку от Слау. Волею случая – точнее, двух – она выбрала путь, который и привел ее к нашей апертуре. Первой случайностью стало то, что в 2008 году она ознакомилась с дневниками Фреда Пинка, бывшего пациента психиатрической лечебницы Докинса, умершего в 2005 году, а по результатам изучения этих записей опубликовала ряд научных работ о психозе похищения. В этих трудах неоднократно упоминается, что Фред Пинк был одержим неотвязным страхом преследования и маниакально боялся энергетических вампиров, пожирающих души, – неких Иону и Нору Грэйер, давно умерших. А вторая случайность, вероятность которой вообще ничтожно мала, заключается в том, что Айрис Маринус-Фенби – Одаренная, и это делает ее весьма желанной добычей. Заманить мозгоправшу-искусницу в ловушку оказалось легче легкого. Вот она останавливается – негритянка лет за тридцать, с кожей гладкой, блестящей и черной-пречерной, как косуха, на фоне которой ярко блестят зубы и белки глаз. Доктор Маринус-Фенби, работник умственного труда, одевается немодно и безвкусно, скрывает фигуру под бесформенным, почти мужским нарядом: летная куртка из овчины, широкие мятые штаны, туристические ботинки, темно-зеленый берет, шея обмотана куфией, никакой косметики. Жесткие курчавые волосы коротко острижены. На плече висит холщовая сумка цвета хаки. Мозгоправша-искусница невозмутимо глядит на Бомбадила, тощего паренька лет двадцати, с прыщавой кожей, воспаленными глазами и лабретой в губе над акульим стесанным подбородком. Лыжная куртка размера XXL болтается на давно не мытом теле, от которого тянет кислой, творожистой вонью. Айрис Маринус-Фенби, доктор философских наук, изучает очередной объект своих будущих исследований, нового Фреда Пинка – вот только с этим она знакомится лично. По моему наущению Бомбадил извлекает наушники из ушей, изображает на лице немой вопрос: «В чем проблема-то?»
Маринус-Фенби произносит условленный пароль глубоким, четким голосом со среднеатлантическим акцентом:
– Я ищу паб «Зеленый человек».
Бомбадил сам, без моего вмешательства, нервно выпаливает отзыв:
– «Зеленый человек» давным-давно закрылся, как «Лиса и гончие».
Айрис Маринус-Фенби протягивает ему руку в перчатке:
– Бомбадил?
Пальцы, обтянутые кашемиром, искрят психической энергией.
– Доктор Айрис Маринус-Фенби?
– Девять слогов произносить замучаешься. Зовите меня просто Маринус.
Вблизи заметно, что синяя клетка куфии – крошечные щиты Давидовы. Какой нарочитый символизм! Рукопожатие завершается.
– Вроде как по фамилии, что ли?
Мозгоправша-искусница мысленно отмечает чуткость испытуемого к требованиям номенклатуры.
– Маринус – не фамилия, а своего рода традиционное семейное прозвище.
Заставляю Бомбадила пожать плечами.
– Добро пожаловать в проулок Слейд, Маринус.
– Спасибо за приглашение. Я польщена вашим доверием. – Судя по всему, она понимает, что настоящего имени субъекта спрашивать не стоит. – Меня очень заинтересовали ваши мейлы.
– Ну, вам оризон своими глазами увидеть вроде как полезно будет. Для науки.
– Да, Бомбадил, мне очень любопытно, что мы сегодня увидим. Ох, здесь, на ветру, кожу как бритвой дерет. Может быть, пойдем куда-нибудь в тепло? У меня машина за углом припаркована. А на площади есть «Старбакс». Вы уже обедали? Если нет, то я угощаю.
– Нет, я в непроверенном месте разговаривать не собираюсь. Везде жучки прослушки, – говорю я.
Маринус делает еще одну мысленную пометку.
– Да-да, разумеется.
Киваю в сторону проулка:
– Лучше сразу туда пойдем.
– Сразу в «оризон»?
– Ага. Он пока никуда не делся. Я вчера там был.
– Значит, и в четверг, и вчера – два посещения, так?
– Один плюс один равно два. – Меня забавляет ее профессиональный подход. – Такой случай не каждый день представляется.
– И вход в… «апертуру» все там же? – Она вглядывается в клаустрофобическую темень проулка Слейд.
– А где ж ему еще быть, док? Точно в том месте, где, по словам Фреда Пинка, его Гордон Эдмондс нашел. Вы же сами про это писали.
Маринус удивленно разглядывает гиковатого английского недотыку, который, оказывается, читает «Американский психиатрический журнал»{47}.
– Что ж, пойдемте.
Через двадцать шагов мы останавливаемся у апертуры, и тут наша гостья впадает в совершеннейшую растерянность.
– Вот, маленькая, черная и железная, – с удовольствием объявляю я, подчеркивая очевидные вещи. – Фред Пинк ее так и описывал.
Маринус прикасается к дверце:
– Три года назад ее здесь не было.
– Ее три дня назад здесь не было. А в четверг с утра пораньше я сходил на разведку – и вуаля.
Маринус оглядывается по сторонам, садится на корточки, разглядывает дверную раму:
– А похоже, что она здесь давным-давно. Очень странно. Все лишайником поросло, цементная кладка растрескалась.
– Апертуры – как хамелеоны, маскируются под окружающую среду.
Она переводит взгляд на Бомбадила. Очевидно, что ее вера в существование логического объяснения несколько поколеблена, но не уничтожена.
– А что за дверью?
– Ой, там самое прикольное! Если взобраться по двенадцатифутовой стремянке и заглянуть за стену, то видно вот что… – Заставляю Бомбадила извлечь из внутреннего кармана фотографию. – Задний двор дуплекса, построенного в пятьдесят втором году. Жильцы дома – Джамал и Сью аль-Ави и два и четыре десятых ребенка{48}. В полном смысле слова – хозяйка дома, Сью, на втором триместре беременности. Но если войти в апертуру… – я стучу костяшками пальцев по беззвучной дверце, – …то попадаешь на садовые террасы Слейд-хауса, в теплый туманный день где-то в середине тридцатых.
Маринус оценивающе смотрит на меня.
– Ага, все в тумане, представляете? – говорю я.
Она явно жалеет, что не записывает происходящего на диктофон.
– Вы имеете в виду Слейд-хаус, уничтоженный при налете немецких бомбардировщиков в сороковом году?
– Ага, двадцатого декабря сорокового года. Под самое Рождество.
– По-вашему, эта дверца – своего рода временной портал?
– Да нет же! Вот все так думают, но это ошибка. Апертура – портал в оризон. В полость реальности. Эх, док, посмотрели б вы сейчас на себя со стороны. Полный отпад!
Мозгоправша-искусница ошеломленно и недоверчиво глядит на меня:
– Я понимаю, что вы в это верите, Бомбадил, но наука требует доказательств, вы же знаете.
– Ага, а доказательства должны представить надежные очевидцы, – по моей подсказке отвечает Бомбадил. – Желательно со степенями и званиями.
Порыв ветра швыряет об стену пустую пластмассовую бутылку, она отскакивает, подкатывается к нам. Колышутся высокие стебли сорняков.
Маринус стучит костяшками пальцев по апертуре:
– Хм, звука она не издает. Странно, металл теплый, хотя на улице холод. Замочной скважины нет. Как вы ее открыли?
Заставляю Бомбадила хитро улыбнуться.
– Силой мысли.
Маринус, ежась от холода под слоями теплой одежды, ждет объяснений.
– Визуализируйте замочную скважину, – говорю я, – потом ключ, потом представьте, как вставляете его в замок, поворачиваете – и дверь открывается. Если действовать умеючи, в апертуру проникнуть легко.
Маринус серьезно кивает, давая понять, что принимает мои слова на веру. Смешная женщина.
– А что вы делали, когда оказались внутри?
– В четверг я из кустов не выходил – нарвался в нью-мексиканском оризоне на неприятности, теперь осторожничаю. Ну, минут десять я в кустах посидел, огляделся, а потом вышел. Вчера чуть осмелел, дошел до дерева гинкго – ясен пень, я тогда не знал, как оно называется, поэтому взял с собой палый лист и проверил. У меня в мобильнике специальное приложение есть.
– А этот лист у вас с собой? – вполне предсказуемо спрашивает Маринус.
По моему велению Бомбадил протягивает ей прозрачный пакетик для заморозки.
Она рассматривает его на просвет:
– Да, это листок гинкго.
Разумеется, не добавляет, что листок можно подобрать где угодно.