Шум в коридоре стал чуть более интенсивным. Прислушавшись, Павел понял, что Антон борется с Мишкой у двери ванной за право войти туда первым. Он решил, что ничего требующего его вмешательства в этом нет. Или просто не хотелось ему вмешиваться.
Гришка, конечно, еще спал. Он вообще был соня – обычно его будила няня, когда приходила, чтобы отвести его в детский сад.
Тут Павел вспомнил, что в детский сад Гришка сегодня не пойдет. Они уже неделю как вернулись из Испании, но нянька все никак не могла собрать какие-то справки – оказалось, для того чтобы просто возобновить посещение детсада, их требуется невероятное количество.
С этим надо было что-то делать: к тому времени, когда закончится отпуск, Гришка должен быть сдан в садик. Кстати, Павел вспомнил: вдобавок и нянька отпросилась на сегодня, чтобы встретить сестру из Крыма.
Значит, надо было придумать, чем он займет сегодня Гришку. Придумать это было нелегко, хотя внешне-то любая возня с младшим сыном не представляла никакой сложности: ребенок не требовал от отца ничего и никогда. Исключением оказались только конфеты из золотых звездочек, которые он попросил во время праздника Патум в Пиренеях. Эта просьба, то есть сам факт Гришкиной о чем-либо просьбы, так ошеломила Павла, что он разыскивал эти несуществующие конфеты целое утро и разыскал все-таки. Во всяком случае, ребенок обрадовался и даже засмеялся, подтвердив таким неординарным поведением, что конфеты те самые, которые он и хотел.
Но то было вот именно исключение. Вообще же Гришка не доставлял хлопот какими бы то ни было просьбами. То ли из-за такой его нетребовательности, то ли по какой-то другой, глубоко скрытой причине Павел чувствовал растерянность, когда ему приходилось думать, чем занять младшего сына.
И сегодня он такую растерянность почувствовал тоже. И рассердился на себя за то, что только теперь, когда уже пол-утра прошло, вспомнил, что нянька не придет. Дурацкий организм с дурацкими особенностями ночного сна и утреннего пробуждения!
Но злиться на себя было теперь уже бессмысленно. Надо было начинать день.
«Ну, в общем», – так говорила Алена во всех случаях, когда хотела обрисовать бестолковость жизни. Это было одно из немногих ее содержательных умозаключений. Если вообще не единственное. Кстати, надо было позвонить ей и выяснить ее планы на сегодня. Точнее, просто узнать, поедет Антон сегодня к ней или останется у него.
Павел почувствовал неловкость, подумав об этом. Причина этой неловкости была ему понятна: он просто не знал, чего хочет больше – чтобы сын остался у него или уехал к матери. Не очень-то приятно было сознавать в себе такое сомнение.
Он поставил чашку и турку в посудомойку и отправился в Гришкину комнату.
Старшие мальчишки все еще толкались перед дверью в ванную. Лица у обоих были красные и злые.
– Пять минут, – сказал Павел.
– Чего – пять минут? – сердито спросил Антон.
Мишка ничего не спросил. Глаза у него были не сердитые, как у Антона, а мрачные.
– Пять минут назад могли бы уже оба умыться. Заходили бы по старшинству. Вместо того чтобы полчаса из-за ерунды драться.
Его слова подействовали на обоих отрезвляюще.
– Ладно, иди давай, – нехотя проворчал Мишка. – Раз по старшинству.
Антон поколебался в порыве ответного великодушия, но все-таки шмыгнул в ванную первым. На ходу он ткнул Мишку локтем в бок – видно, чтобы тот не сделал из его великодушия каких-нибудь неправильных выводов.
Во всем этом не было ничего нового. Павел по-прежнему не знал, что с этим делать, и следил лишь, чтобы вражда между старшими мальчишками не принимала экстремальных форм. Если было время за этим следить.
Когда он вошел в комнату, которую Антон называл мелкой детской, Гриша уже проснулся. Он лежал в кровати и разглядывал картину, висящую напротив на стене. Картину повесила Карина. На ней были изображены какие-то нервные линии и бесформенные пятна. Картину эту Павел ненавидел. Не потому, что отрицательно относился к абстрактной живописи вообще – она была ему безразлична, – а потому, что именно эта картина казалась ему тревожной, мрачной и совсем не подходящей для того, чтобы на нее падал первый утренний взгляд ребенка. Но Карина говорила, что убрать картину можно будет только через ее труп. Теперь Павел не мог ее снять. Да и Гришка к ней, наверное, привык.
– Доброе утро, – сказал Павел.
– Доброе утро, па.
Все удивлялись, а Павел давно привык, что в свои три года ребенок разговаривает как взрослый.
– Как спалось? – спросил Павел. – Что во сне видел?
– Очень много что.
– Расскажешь?
Павлу в самом деле было интересно, что Гришка видел во сне, он всегда его об этом спрашивал, и если не успевал утром, то спрашивал вечером. Гришка чувствовал, что отцу это интересно, и пересказывал свои сны во всех подробностях.
– Ну вот, – начал он, – как будто я превратился в того чертика, который был на празднике. С листиками на голове.
– Ты испугался? – догадался Павел.
– Сначала да.
– Только сначала?
– Ага. А потом прилетела большая конфета из разноцветных звездочек.
«Далась ему эта конфета! – подумал Павел. – Сейчас еще в Москве искать придется».
А вслух спросил:
– И что ты с ней сделал? Съел?
– Не-а, – покачал головой Гришка. – Я на нее сел, как на ракету, и полетел. А потом посмотрел – а я уже не чертик. Тогда я сразу обрадовался.
– Почему? – улыбнулся Павел.
– Ну как же, пап! Ведь те чертики, которые были на празднике, все сгорели!
Гришка испуганно округлил глаза и произнес последнюю фразу шепотом.
– Они не сгорели, – сказал Павел. – У них сгорели только хвосты.
– Все равно. Хвосты – тоже больно.
– Это были не их хвосты, – уточнил Павел. – А приделанные. Специально, чтобы сгореть.
– Я все равно не хочу быть чертиком, – покачал головой Гришка.
– А кем ты хочешь быть?
– Тобой.
– Как – мной? – не понял Павел.
– Так. Просто тобой.
– Но… почему, Гриш? – осторожно поинтересовался он.
– Если бы я был тобой, – обстоятельно объяснил Гришка, – то ничего не боялся бы. Как ты. И Антон на меня тогда не сердился бы, что я трус. И я не плакал бы, когда ты в командировку уезжаешь. Я ведь тоже с тобой уезжал бы. И ты меня всегда слышал бы. Как самого себя. Потому что я ведь и был бы тобой.
– Разве я тебя когда-нибудь не слушаю? – Павел почувствовал, как что-то остро дрогнуло в сердце.
– Всегда слушаешь. Но тогда ты совсем бы меня слышал. Совсем-совсем, понимаешь?
Это Павел понимал. И понимал еще, что слышать Гришку «совсем-совсем» мешает ему лишь острая жалость к этому необычному ребенку и страх за него.
– Ну, что мы с тобой сегодня будем делать? – с преувеличенной бодростью спросил он. – Няня сегодня не придет. Погода хорошая, можем куда-нибудь пойти. Куда ты хочешь?
Он спрашивал не для проформы – в самом деле надеялся, что Гришка что-нибудь подскажет насчет своего времяпрепровождения. Сам Павел не представлял, чем его увлечь. Гришка не рвался в парк на аттракционы, потому что боялся высоты и скорости, плакал в зоопарке, потому что ему было жалко зверей, которые сидят в клетках, а когда нянька однажды повела его в кукольный театр, вернулся весь белый, с трудом мог говорить, и Павлу еле удалось выудить из него причину такого его состояния. Оказывается, когда на сцену вышла страшная косматая Баба Яга с одним острым зубом и стала подкрадываться к мальчику Иванушке, все дети радостно засмеялись и закричали: «Съешь его, съешь!» С тех пор Гришка категорически отказался ходить не только в кукольный, но и в какой бы то ни было театр вообще.
Так что чем его развлекать, было непонятно.
Павел думал, Гришка скажет, что не хочет идти никуда. Обычно так оно и бывало: он предпочитал проводить время у себя в комнате, листая книжки или рисуя гуашью что-нибудь неясное на больших листах ватмана. Конечно, его в отличие от любого другого трехлетнего ребенка можно было оставить одного даже на целый день, не опасаясь, что он выпадет из окна или включит газ. Но ничего хорошего Павел в этом не находил. Он радовался, что Гришка по крайней мере еще не умеет читать, иначе его из дому вообще было бы не выманить.
– Я хочу пойти в школу английского языка, – вдруг заявил Гришка. – Помнишь, ты говорил, что та тетя, которую мы видели на празднике, меня туда пригласила?
– Помню. – Павел недоумевающе пожал плечами. – Но ведь лето. Неужели ты хочешь учиться?
– Я хочу говорить совсем не так.
– Что значит не так?
– Не так, как всегда. Джонни меня немножко научил. Но я хочу совсем. Совсем-совсем.
Джон Энглунд, студент из Сиэтла, который проходил практику у Павла в отделе, позанимался с Гришкой английским всего месяц. Перед отъездом домой он сказал:
– Мистер Киор, у вас необыкновенный ребенок. Он понимает больше, чем мы все, вместе взятые. – И добавил с опаской: – Я не представляю, как такого воспитывать. Наверное, вам стоит проконсультироваться с психологом.
Консультироваться с психологом Павел не стал. Как воспитывать Гришку, он представлял еще меньше, чем Энглунд, поэтому просто позволял сыну расти так, как он хочет. Вряд ли это было правильно, но ничего получше Павел придумать не мог.
– Ну, пойдем в английскую школу, – вздохнул он.
В конце концов, могло быть и хуже, если бы Гришка предложил полетать на ракетах из звездочек, как во сне. Или на чем там – на конфетах из звездочек? В общем, английская школа была еще вполне приемлемым вариантом. Тем более что находилась она, судя по номеру телефона, где-то поблизости, в Митино.
Павел вынул Гришку из постели и отнес в ванную. Пока они обсуждали сны и планы на день, Антон с Мишкой наконец умылись. Об этом свидетельствовали залитый водой пол и забрызганное зубной пастой зеркало.
Стоя на пластмассовой табуреточке, Гришка держался за край умывальника – как бы не упасть – и, скривившись, елозил щеткой по зубам. По всему его виду было понятно: если бы папа не стоял над ним, ни о какой чистке зубов не было бы и речи. Наверняка он вообще не вспомнил бы, что по утрам надо умываться, хотя нянькиной любимой книжкой был «Мойдодыр» и она читала его Гришке едва ли не ежедневно.
Когда Павел привел Гришку в кухню, мальчишки уже позавтракали и, как взрослые, пили кофе, сваренный с подростковым упрямством в двух отдельных турках. Домработница приходила раз в три дня и на три дня готовила.
– Поели? – спросил Павел. – Теперь в ванную.
– Зачем? – удивился Антон. – Мы уже были.
– Вот именно. Туда после вас не зайти. Придется за собой убрать.
– Ну ладно, уберу… – Многозначительная улыбочка, которой Антон сопроводил свою ангельскую покорность, не предвещала ничего хорошего для ванной.
– Антохе хорошо, – усмехнулся Мишка. – Он зеркало раскокает, и вся его уборка.
– Ну и ты раскокай, – пожал плечами Павел. – Вместе тогда и уберете.
– Послезавтра же Ирина Пална придет! – отбросив показное ангелоподобие, заныл Антон. – Она ж так и так все убирает!
– Пока она придет, мы в грязи утонем, – отрезал Павел. – Вытрешь пол и зеркало. Вперед!
– Вечно ты командуешь, – недовольно фыркнул Антон.
Но спорить все-таки не стал – пошел в ванную. Мишка за ним не последовал – исподлобья наблюдал, как Павел отреагирует на то, что он не хочет участвовать в уборке. Тот не отреагировал никак, и, помедлив еще минуту, Мишка ушел к себе в комнату.
– А Антон и Миша пойдут с нами в английскую школу? – проводив братьев взглядом, спросил Гришка.
– Не знаю, – пожал плечами Павел. – Думаю, вряд ли.
Представить старших мальчишек, в летние каникулы посещающих уроки английского, ему было трудновато.
– А ты их позови, – сказал Гришка. – Вдруг они тоже захотят?
– Позову. Как только ты съешь два блинчика.
Павел достал из холодильника блюдо с приготовленными домработницей блинчиками и открыл микроволновку.
– Давай один? – жалобно попросил Гришка. – Зато с творогом.
– Давай, – не стал спорить Павел.
Он и на один не рассчитывал: Гришка был тот еще едок.
К его удивлению, Антон изъявил желание пойти в английскую школу. Впрочем, удивление прошло сразу же, как только сын добавил:
– А ты меня за это отпустишь завтра к Федьке на дачу с ночевкой. Не, с двумя ночевками!
«Интересно, что он сделает, если не отпущу? – усмехнулся про себя Павел. – Можно подумать, не поедет!»
– А мама тебя отпустит? – спросил он.
– Отпустит. – Антон усмехнулся так, что даже Павлу стало не по себе. Каково же Алене разбираться с его воспитанием! – Ее, между прочим, две недели не будет. Она в Анталью вчера улетела.
– Я не знал.
– Ну, теперь знаешь. А в квартиру она какую-то подружку-дуру поселила. Чтоб та решила свои личные проблемы. – Антон очень умело скопировал мамины интонации. – Так что я у тебя еще две недели покантуюсь. Ты как?
– Нормально.
Конечно, Алена могла бы и предупредить его о своем отъезде. Не говоря уже о том, что могла бы взять сына с собой на море. Правда, подумав это, Павел понял, что Антон едва ли обрадовался бы такой поездке. Алена совсем не изменилась за шестнадцать лет. А когда Павел вспоминал их свадебное путешествие, у него и сейчас зубы сводило от беспросветной скуки. Кое в чем Антон был на него похож, так что можно было предполагать, что и ему путешествие с мамой показалось бы скучным.
Мишка в английскую школу идти отказался.
– Не хочу, – сказал он и снова смотрел на Павла испытующе, ожидая его реакции.
Павел снова не отреагировал никак. Он просто не знал, чем отвечать на Мишкино отчуждение, и, главное, не чувствовал себя вправе как бы то ни было на него отвечать.
– Не хочешь – не надо, – сказал он. – В кино сходи или еще куда-нибудь. У тебя деньги есть?
– Ты же позавчера дал.
– Мало ли. Вдруг уже потратил.
– Не потратил. Я никуда не ходил.
– Мы через пару часов вернемся.
– Как хотите, – пожал плечами Мишка. – Мое какое дело?
Ему действительно не было дела до того, куда они идут и когда вернутся. И с этим ничего нельзя было поделать.
Глава 2
– А в этой школе свое солнышко, да?
Гришка внимательно разглядывал ярко-оранжевые стены просторного холла. Они в самом деле выглядели так, словно были освещены ярким солнцем изнутри.
– Никакое не свое, – сказал Антон. – С улицы светит. Через окно. Не видишь, что ли?
Он всегда одергивал Гришку, если тот говорил что-нибудь такое… Чего не бывает в жизни. Иногда Павлу казалось, что Антона просто раздражает младший брат. Но потом он замечал: нет, не раздражает – что-то другое. А что? Поди разберись!
Он устал в этом разбираться. Он тяжело, каменно, свинцово от всего этого устал. И мечтал, чтобы отпуск поскорее закончился и можно было бы не проводить целые дни по уши в этих нерешаемых проблемах, а просто приходить вечером с работы и узнавать от няньки, что Гришка почти не плакал, а если плакал, то из-за какой-нибудь ерунды. И не вглядываться в окно, с кем до ночи сидит на детской площадке Антон и что он там делает с этими долговязыми парнями, лет на пять его старше. И не ловить взгляд исподлобья, которым Мишка наблюдает за братьями и больше всего за ним, Павлом. И не гадать, что означает этот взгляд, и не думать, как на него отвечать.
Он хотел выйти на работу и погружаться во все это хотя бы не на весь день, а только вечером. И поскорее уехать в командировку в Сиэтл и узнавать все эти новости только по телефону – от Алены, от няни, от мамы, если она согласится заниматься детьми в его отсутствие, может, и согласится, хотя, конечно, будет хвататься за сердце и говорить, что у нее уже нет здоровья, чтобы выдерживать этот бесконечный стресс, и что Павел должен был рассчитывать только на свои силы, в конце концов, он взрослый человек…
Павел и так знал, что он взрослый человек. Он вообще не помнил, был ли когда-нибудь ребенком, и прежде его это совсем не угнетало. А теперь он устал.
Но об усталости лучше было не думать. В конце концов, сколько ни мечтай о том, чтобы узнавать семейные новости только вечером или по телефону, но как представишь, что это в таком случае будут за новости… Нет, погружение в работу никогда не оказывалось в этом смысле спасительным, а командировки тем более. По возвращении приходилось разгребать такие завалы, что, думалось, лучше было не уходить и не уезжать. По обычной формальной логике лучше: проблем после его ухода и отъезда только прибавлялось.
– Па, почему мы не идем учиться? Здесь сейчас обед?
Гришка снизу пытался заглянуть Павлу в глаза. Его же глаза, темные, как у Карины, но совсем на нее непохожие, горели любопытством. Это было редкостью, чтобы в Гришкиных глазах читалось такое простое, такое детское любопытство.
– Сейчас узнаю, что здесь и как, – сказал Павел. – Подождите.
Оставив сыновей в холле, Павел пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Оглянувшись, он увидел, что Гришка разглядывает пестрые стенгазеты на оранжевых стенах, а Антон плюхнулся в кресло и со скучающим видом озирает стоящие вдоль стен цветы в кадках.
«Ночевку на даче отрабатывает, – усмехнулся про себя Павел. – Пай-мальчик!»
Школа занимала два этажа в обычном жилом доме, и лестница на второй этаж тоже была вполне обычная. Но, поднимаясь по этой лестнице, Павел с удивлением подумал, что чувствует себя при этом так, будто вырывается из какого-то каменного круга.
«Это что такое?» – удивился он.
И тут же понял, что. Он понял, что вот сейчас, через несколько минут, увидит ту женщину, и это как-то… Взбодрило его, что ли? Он не очень понимал, как называется чувство, которым сопровождалось для него ожидание встречи с нею.
Он вспомнил, как проснулся утром в Берге – как обычно, проснулся первым, да, собственно, почти и не спал: Гришку так потряс Патум, что он всю ночь метался, вскрикивал, у него поднялась даже температура и только под утро спала. Так что Павел поспал часа два, не больше. И вышел на балкон.