– И что было потом? – спросил он.
– Его убили. Застрелили, когда он вышел из подъезда.
– И… что? Что стало с тобой?
– Я вернулась домой. Мне пришлось вернуться – я ждала ребенка.
– Как?! – Павел оторопел. – У тебя ребенок есть?
– Ну да. Сын.
– И где он?
– В деревне, – пожала плечами Карина. – У моих родителей. Я ведь не могла взять его с собой в Москву.
– Но зачем ты сама в Москву-то поехала? – воскликнул Павел.
С ума можно было сойти с этой женщиной!
– Я не могла больше оставаться дома, – спокойно, как само собой разумеющееся, объяснила Карина. – Мне стало тоскливо, бессмысленно. И я поняла: если не переменю свою жизнь, то покончу с собой. А этого мне еще не хотелось тогда. Я подумала, что в жизни может открыться что-нибудь такое, чего я пока не знаю. И поехала в Москву.
Что она делала в Москве, Павел узнал из нескольких Карининых случайных фраз. Да вообще-то об этом и самому нетрудно было догадаться: слонялась по вокзалам, попала на чердак к каким-то художникам, играла нимфу в спектакле эротического театра… В кошмарном сне не могло ему присниться, что он будет жить с такой женщиной! Да одно то, что она расплачивалась собою с каждым, кто открывал ей, как она это называла, какой-нибудь новый жизненный этап…
Но, умом понимая это, Павел боялся думать о том, что с ним будет, если Карина исчезнет из его жизни.
Она исчезла утром. Накануне ночью довела его до полного изнеможения долгой любовью, и Павел спал как убитый, даже без снов. А проснувшись, обнаружил, что Карины нет.
Он выскочил на улицу без рубашки, метался по переулкам вокруг Стромынки, звал ее, кричал, как в лесу… Карины не было.
Вернувшись домой, Павел сутки пролежал неподвижно, лицом к стене. Она опустошила его, опалила, сожгла. У него не было сил жить после того, что произошло с ним за этот месяц.
Ему потребовалась вся его воля, чтобы заставить себя хотя бы выйти на работу. Он бросился в работу, как в спасительный речной холод, и ему показалось, воздух зашипел вокруг него при этом, как если бы в воду бросили кусок раскаленного металла.
Глава 16
Павел с трудом наладил свою жизнь так, как будто в ней ничего не случилось. Но он знал: вся эта налаженность – только для окружающих, сам же он никогда уже не сможет жить как прежде. Столкновение с необычным, небывалым нанесло ему слишком сильный урон – такое прошлое невозможно было считать небывшим.
Но надо было жить, и он жил, и прожил без Карины почти два года.
Через два года она позвонила в его дверь. Это было вечером. Когда Павел открыл, ему показалось, что на лестничной площадке мгновенно перегорела лампочка. На самом же деле у него просто потемнело в глазах.
– Это я, – как ни в чем не бывало сказала Карина.
– Я… тебя узнал, – с трудом выговорил он. – Заходи.
– Нет, – покачала головой она. – В одну и ту же реку два раза не зайти.
– Не в реку. В квартиру.
– Все равно. Я не хочу быть с тобой опять. Ты для меня исчерпан. Но я родила после того, как была с тобой. И я хочу, чтобы ты забрал ребенка. Родители не захотели оставить у себя еще одного.
– К-какого ребенка?..
Павел оторопел от этих слов даже больше, чем от ее появления. Хотя больше, ему казалось, было уже некуда.
– Твоего. У меня твой ребенок. Конечно, ты можешь не верить, что он твой. Но я знаю точно. Я ни с кем не была тогда, кроме тебя. Те люди сверху не в счет. У меня после них были месячные.
Отвращение, гнев, отчаяние – это была лишь малая толика чувств, которые его охватили.
– Где он?.. – весь дрожа, выговорил Павел.
– Здесь. Ждет внизу.
– Как внизу?!
Оттолкнув Карину, Павел бросился по лестнице вниз.
На первом этаже, на нижней ступеньке, сидел мальчик. Павел бежал так быстро, что чуть не налетел на него. Мальчик поднял глаза и посмотрел на летящего сломя голову человека. Взгляд у него был печальный.
– Ты кто? – спросил он. – Мой папа?
На вид ребенку было не больше года. Но в его словах, а еще больше в интонациях, с которыми он говорил, не было ничего детского.
Он смотрел на Павла, не отводя взгляда. И, глядя в эти светящиеся совсем не Карининым, а каким-то тихим и нежным светом глаза, Павел почувствовал, что все у него внутри переворачивается, а сердце, сжавшись в комок, взлетает к горлу.
– Да, – сказал он. – Твой папа. А как ты догадался?
– Я почувствовал, – серьезно ответил мальчик.
– Тогда пойдем?
Павел наклонился к ребенку, осторожно прикоснулся к его плечу. Тот встал и протянул ему руку с такой доверчивостью, что Павел чуть не заплакал. Хотя не плакал никогда в жизни и даже, кажется, в детстве.
– Пойдем, – кивнул мальчик. – Меня зовут Гриша. А что мы с тобой будем делать?
– Мы придумаем, – сказал Павел. – Для начала, наверное, искупаемся. Смотри, у тебя ладошки грязные.
– Я погладил собаку, – объяснил Гриша. – А она была в луже.
Он был маленький, как в сказке. И не только из-за роста – весь он был как из сказки, по самой своей природе. Павел понял это сразу, как только его увидел, – так же, как сразу понял, что это его родной ребенок.
Его ничуть не удивило, что годовалый мальчик разговаривает как взрослый. Может быть, незабываемый месяц, проведенный с Кариной, научил его не удивляться ничему. А может, дело было только в том, что Гриша словно из сердца его родился. И по сравнению с этим чудом ничто другое в этом мальчике не могло вызвать у Павла удивления.
– А где мама? – спросил Гриша, пока Павел вел его по лестнице вверх.
– Ждет нас в квартире.
Гриша остановился, снова посмотрел на Павла совершенно недетским взглядом.
– А ты разрешишь ей остаться? – спросил он.
– Почему я должен ей разрешать? Конечно, она останется. Ведь ты же будешь жить у… У нас, правда? Ну, и мама, значит, тоже.
В эту минуту Павел вообще не думал о Карине. И даже не сразу осознал, что не думает о ней. О ней, которая все это время плавила его сердце, как воткнутый в него раскаленный нож! Это было странно… Но это было именно так. Как только Павел увидел Гришу, Карина перестала быть мучительным ощущением его жизни. Она словно отдалилась от него, превратилась в какую-то ничего не значащую точку. Как отрезало ее!
Но мальчику об этом было знать не обязательно. Он взрослый человек, и его ощущения – это его личное дело. Павлу и в голову не пришло бы перекладывать на ребенка заботы своих отношений с женщиной. Тем более на такого ребенка.
Но Гриша, кажется, не считал, что эти заботы его не касаются. Он задумчиво смотрел на Павла. Между бровей у него прорезалась тоненькая вертикальная морщинка. У Павла тоже была такая морщинка, и тоже с детства. Но, в общем, он не искал примет внешнего сходства сына с ним. Это было ему неважно.
– Мама не такая, как все, – сказал Гриша. – Тебе с ней будет плохо.
«А тебе?» – чуть не спросил Павел.
Но вовремя прикусил язык. Хороший был бы вопрос к ребенку!
Гриша ответил на этот вопрос – так, как будто Павел все-таки произнес его вслух.
– Мне тоже бывает плохо с мамой, – сказал он. – Один раз я сказал, чтобы она ушла. И она ушла. Но мне тогда стало совсем плохо. Я даже заболел. Из-за того, что так ей сказал. Я больше не говорю, чтобы она уходила.
– Ну и я не говорю, – решительно сказал Павел. – Вот и пришли. Здесь мы будем жить.
Уговорить Карину, чтобы она не уходила, оказалось делом нелегким. Она не врала, ничего не пыталась выгадать для себя – она действительно пришла к Павлу только затем, чтобы оставить ему ребенка. Собственно, ему этого было вполне достаточно. Но Грише…
Когда Карина сказала, что уходит, Павел незаметно взглянул на сына. И пришел в ужас: лицо у него стало такое, как будто он вот-вот потеряет сознание. Павел не помнил, что говорил после этого Карине. Если бы пришлось на коленях умолять ее остаться, он сделал бы и это. Но, к счастью, до оперных жестов дело не дошло.
– А вообще-то… – вдруг сказала Карина. – Не все ли равно?
Ею овладела какая-то мрачная апатия, и все стало ей безразлично. Это случилось мгновенно, как приступ, но не прошло ни через день, ни через месяц. Она проводила целые дни дома – сидела с ногами на подоконнике и смотрела, как стекают по стеклу холодные капли дождя.
Это выглядело по меньшей мере пугающе. Но Павлу некогда было разбираться в Карининых настроениях. На него разом свалилось столько забот, что голова шла кругом.
Главной заботой, конечно, был Гриша. Ему надо было срочно найти няню. Оставлять его на Карину было невозможно, а мама, которой Павел без особенных подробностей рассказал историю его появления, пришла в ужас.
– Павел, ты не отдаешь себе отчета в своих действиях, – отчеканила она. – Какая-то более чем странная женщина сказала, что этот мальчик твой, и ты поверил?!
– Этот мальчик мой, – сердито сказал Павел. – Неважно, кто и что про него сказал.
– Может, ты еще и думаешь зарегистрировать отцовство?
– Конечно. Не думаю, а сделаю это в ближайшее время.
– Может, ты еще и думаешь зарегистрировать отцовство?
– Конечно. Не думаю, а сделаю это в ближайшее время.
– Ты просто сошел с ума! – воскликнула мама. – Это, конечно, от одиночества. Ты не представляешь масштаба проблем, которые тебя ожидают. В конце концов, тебе сорок пять лет. В таком возрасте не заводят младенцев. Все надо делать вовремя! И, между прочим, у тебя не хватает времени даже на законного сына. Вспомни, когда ты последний раз с ним общался? Алена мне звонила – говорит, Антон стал неуправляем. Удивляться нечему: он всегда был подвижный, а теперь еще и переходный возраст… Конечно, ее супруг не тот человек, который может его направить. К тому же у них начались семейные неурядицы, ты знаешь?
– Не знаю, – поморщился Павел.
Он чувствовал свою вину перед старшим сыном, не знал, что с этой виной делать, и, как большинство мужчин, откладывал решение нерешаемой проблемы на потом.
И вдруг «потом» превратилось в «сейчас», и это произошло через месяц после появления Карины и Гриши.
Алена вернулась в Москву. Правда, вернулась не насовсем, только привезла Антона. Она позвонила Павлу в день приезда. Он не узнал ее голос – она почти рыдала. Это было так необычно для всегда бесстрастной Алены, что Павел испугался.
– Что? – крикнул он в телефонную трубку. – С Антоном что?!
– Да ничего с твоим Антоном! – сквозь слезы воскликнула Алена. – Разболтанный, никого не слушается. Невыносимый стал!
– Он приехал? – с облегчением вздохнул Павел.
Что Антон мало кого слушается, и уж точно не маму, он знал и без Алены.
– Приехал, – шмыгнула носом Алена. – К тебе. Мне сейчас не до него – других проблем достаточно. Так что воспитывай его как хочешь.
Это заявление ошеломило Павла настолько, что он не нашелся с ответом. Да и каким, собственно, мог быть его ответ? Что ему тоже не до Антона, потому что у него появился новый ребенок? Как новая игрушка, которая интереснее прежней…
В чем заключаются материнские проблемы, старший сын рассказал Павлу уже назавтра.
– Они меня достали, – заявил Антон. – Мать с дядь Витей целыми днями ругаются. Она говорит, он ей, типа, изменяет. – Павел еле удержался от непосредственной оценки того, что пришлось слушать Антону. Оценка была бы нецензурной. – А он говорит, она, типа, ленивая корова, и он лучше на мусульманке женится, они умеют мужей ублажать, – сердито добавил Антон. – Оно мне надо, это слушать?
– Не надо тебе это слушать, – мрачно сказал Павел. – Оставайся у меня.
Легко было сказать «оставайся»! Как в реальности оставить Антона у себя – в одной комнате с подавленным происходящими переменами Гришей, с ко всему безразличной Кариной, – этого Павел не представлял.
К тому же он с горечью замечал, что между прежним бесшабашным мальчишкой, который был во всем близок отцу, и нынешним настороженным подростком, который относится к отцу с недоверием, лежит пропасть. Павел постоянно чувствовал неловкость, какую-то заминку в общении со старшим сыном. Собственно, у них почти и не осталось тем для общения. Все интересы Антона лежали теперь в очень незамысловатом кругу и были до уныния обыкновенны: компьютер, Интернет, интерактивные игры, какие-то программы, которые он пробовал писать… Во всем этом Павел, конечно, разбирался, потому что разбираться в этом было нетрудно. Но как же грустно ему было сознавать, что этими простенькими интересами ограничивается теперь жизнь его сына! Он ловил себя на том, что ему скучно с Антоном, и ему стыдно было себя на этом ловить.
Он слишком долго встречался с ним только урывками, в этом было все дело. Он пропустил в жизни своего сына все, что невозможно было подгадать ко встречам: его ссоры с одноклассниками, его восторг из-за каких-то сильных и неожиданных впечатлений, его первую влюбленность… Все это не совпало с их встречами, и это было уже невосполнимо.
Но, как бы там ни было, приезд Антона сделал совершенно очевидным то, что Павлу было ясно и раньше: надо было немедленно обменять квартиру.
Как происходил этот обмен, Павел до сих пор вспоминал с дрожью. Вся его жизнь превратилась в сплошное общение с риелторами и банковскими работниками: он продавал однокомнатную на Стромынке и, взяв кредит, собирался купить трехкомнатную где-нибудь в спальном районе. Жаль было уезжать из центра, но другого выхода он не видел.
К его удивлению, Карина заинтересовалась затеянным им обменом. Павлу показалось, что она словно ухватилась за этот обмен как за возможность обновления жизни. Этому можно было бы только радоваться, если бы Каринин интерес не выглядел так лихорадочно. Она вдруг стала покупать для обустройства будущей квартиры разнообразные предметы: пылесос, фен, кондиционер, миксер, кофемолку… Все эти приобретения ее радовали – как она сказала Павлу, в них было что-то устойчивое, она чувствовала себя с ними как-то спокойнее, чем без них. Поэтому фен, пылесос, кондиционер и прочие небесшумные приборы работали в квартире все одновременно. В сочетании с Карининой манерой мыть кофейную чашку, поставив ее на полчаса в раковину под струю воды… За выходные, которые Павел проводил дома, он боялся свихнуться.
К счастью, подходящий вариант обмена нашелся быстро. Продавалась квартира в Митино, притом даже не трехкомнатная, а четырехкомнатная, притом продавалась срочно и недорого, потому что хозяева уезжали в Германию. Все документы на обмен пришлось оформлять с космической скоростью. Хорошо еще, что регистрация отцовства прошла без сучка-задоринки, хотя и пришлось дать взятку, чтобы обойтись минимумом волокиты.
Получив наконец новое Гришино свидетельство о рождении, Павел спросил у Карины:
– Послушай, а твой старший…
– Что – мой старший? – Она подняла на Павла сумрачные глаза.
– Может… Может, его тоже надо сюда привезти? Все-таки это твой ребенок…
– Его не надо сюда привозить, – усмехнулась Карина. – Я привезла тебе твоего ребенка. Делай с ним что хочешь. У моего другая судьба.
Павел не знал, какая судьба у Карининого сына. Он вообще не думал, что человек должен как-то учитывать в своей жизни это неясное понятие. Но при мысли о том, что десятилетний мальчишка живет в какой-то глуши с бабкой и дедом, а те, Карина однажды обмолвилась, терпеть не могут байстрюка, которого беспутная дочь прижила от бандита, – при этой мысли ему становилось не по себе.
Но что тут можно было сделать? Хватало и насущных забот. Павел как мог торопил переезд в Митино: наладить хоть какое-то подобие человеческой жизни в одной тесной комнатке не представлялось ему возможным.
На приличный ремонт не было ни времени, ни денег – он нашел по объявлению двух хохлов, которые наскоро побелили потолки и переклеили обои. Обои пришлось покупать самому – Карина не выразила интереса к этому мероприятию. Зато она повесила в Гришиной комнате картину, которую подарили ей какие-то знакомые художники – видимо, те самые, на чердаке у которых она провела один из этапов своей жизни. Художники Павла не интересовали, как и Каринины этапы в целом, – она не была ему женой, то есть просто физически не была, хотя для того чтобы узаконить ребенка, им пришлось расписаться, – но картина вызвала у него сильнейшее раздражение, чтобы не сказать больше.
– Зачем Гришке видеть этот бред? – сказал он, глядя, как Карина вешает прямо перед детской кроватью это мрачное полотно. – Он и так… тревожный ребенок.
– Вот и хорошо, – усмехнулась Карина. – А ты хочешь, чтобы он стал таким, как ты? Скучным, как утренний бутерброд? Я не дам снять эту картину. – Глаза ее полыхнули мрачным огнем. – Только через мой труп.
«Черт с ней, пусть будет», – то ли про картину, то ли про Карину подумал Павел.
Изломы Карининого сознания волновали его ровно настолько, насколько он опасался повторения их у Гришки. Поэтому каждый раз, когда у ребенка грустнели глаза, Павел впадал в панику. Но, к счастью, Гришкина печаль имела другую природу, это было для Павла очевидно. Его сознание было не болезненным, а только слишком хрупким для простого мира, в котором ему предстояло жить. Что ж, как оно там будет дальше, неизвестно, а пока Павел чувствовал себя в силах защитить ребенка от натиска этого мира.
Так стоило ли придавать чрезмерное значение какой-то дурацкой картине?
Павел удивился, когда Карина сказала, что поедет с ним на Стромынку. Они уже перебрались в Митино, но на старой квартире оставались какие-то вещи, и Павел собирался их забрать. Вообще-то он хотел взять с собой Антона: тот был расторопен и мог помочь в сборах, от Карины в этом смысле не было никакого толку. Но если она хочет… Они поехали вдвоем.
Пока Павел доставал с антресолей в прихожей коробки и упаковывал в них Каринины фены-пылесосы, она прошла в комнату. Вдруг он почувствовал, как по ногам потянуло холодом.
– Закрой окно, – попросил Павел.
Оконные створки громко хлопнули. Ему почему-то стало страшно. Он швырнул коробки на пол и, соскочив со стремянки, бросился в комнату.