И то же самое происходило с людьми, которые работали вместе с ним. Они любили свою работу, они делали ее увлеченно, им не безразличен был ее результат. Ему легко и хорошо было работать с такими людьми! Он впервые понимал, что его не тяготит коллектив, что он, может быть, вовсе и не является таким безнадежным интровертом, каким все его считали прежде.
Павел чувствовал, что все связанное с новой работой переменило его совершенно, переменило даже физически – в него словно влили новую кровь. Он возобновил занятия спортом, которые давно уже забросил. Пошел как-то в спортзал во время командировки в Эверетт, потом захотелось позаниматься уже в Москве, и постепенно это вошло в привычку.
– Ты помолодел прямо, – заметила Алена, приехав в отпуск. – Влюбился, что ли?
– Почему обязательно влюбился? – пожал плечами Павел.
– Глаза блестят, – объяснила Алена. – Я тебя таким и не видела. И машину поменял. Это у тебя что, «Тойота»?
Всю неделю, которую она провела в Москве, Антон жил у Павла. Конечно, Павел этому радовался, ведь он не стал любить ребенка меньше. Но в последний день перед Алениным отъездом ему пришлось отвезти сына к ней, потому что потребовалось срочно лететь в Америку на важный семинар.
– Видишь, а ты его у себя оставить хотел, – заметила Алена. – Что б ты сейчас с ним делал?
Горько было это сознавать, но она была права. А когда Антошку привезли в следующий раз, Павла и вовсе не было в Москве. А потом контракт Алениного мужа в Сирии закончился и он подписал новый, в Египте. Затем последовал Ирак… Алена бывала в Москве все реже: говорила, что ей подходит жаркий климат, и вообще, незачем оставлять мужа одного, это может плохо кончиться. И Павел уже не мог настаивать на том, чтобы она привозила к нему сына почаще. Все меньше внимания мог он уделять ребенку и все покорнее соглашался поэтому с тем, чтобы Алена устраивала Антошкину жизнь так, как считала нужным…
В общем-то, это было обычно. Так, он знал, строили отношения с детьми все мужчины, которым по разным причинам пришлось развестись. Конечно, Павлу нелегко было сознавать, что с каждым годом Антон все меньше принадлежит ему. Но он уговаривал себя, что это связано только со взрослением его сына и то же самое было бы, если бы они виделись чаще.
Его работа больше не была рутинной. Это оказалось так важно для него, как он и ожидать не мог. Ведь много лет, пока он не стал работать в дизайнерском бюро «Боинга», единственной частью его жизни, которая не была охвачена вязкой обыденностью, были сны. Только в них он чувствовал себя самим собой, несмотря на их непонятность и необычность.
А потом случилось так, что рутинной перестала быть и другая часть его жизни.
Да что там часть – вся его жизнь взорвалась, перевернулась, переменилась до неузнаваемости!
Глава 15
Возвращаться домой из командировок Павел не любил.
Когда он открывал дверь в квартиру, в которой не был хотя бы неделю, ему казалось, что его встречает мертвый воздух. Это происходило не из-за того, что он оставлял квартиру неубранной – с переменой работы Павел переменил и образ жизни, и порядок у себя наводил такой, что его жилье блестело чистотой. Так что мертвое ощущение происходило не от затхлости воздуха. От чего – он не знал. Но возвращаться из командировок не любил.
На этот раз он не был дома целый месяц. Но когда, без радости ожидая привычного ощущения, открыл дверь, то в оторопи застыл на пороге.
В квартире кто-то был. Павел был в этом уверен, хотя свет не горел и тишина ничем не нарушалась. К собственному удивлению, он не почувствовал страха, который вообще-то был бы вполне естественным: мало ли кто мог забраться в квартиру за время его отсутствия! Сколько известно случаев, когда хозяева невовремя возвращаются домой и становятся жертвами грабителей.
Но ничего такого, из области криминальной хроники, Павлу в голову почему-то не пришло. Он стоял на пороге своей квартиры, и темнота, которая его окружала, казалась ему насыщенной электричеством, как воздух перед грозой. Ощущение было настолько сильным, что он слышал, как темнота эта потрескивает, и даже, ему казалось, видел, как она вспыхивает синими искрами.
– Кто здесь? – громко спросил Павел.
Он не ожидал ответа. Но ответ прозвучал – как дыхание. Как особенное, какое-то электрическое дыхание.
– Я, – послышалось из темноты.
«Кто – я?» – чуть не спросил он.
Но не спросил. Это было бы совсем уж глупо. Павел снял с плеча дорожную сумку и пошел на этот насыщенный электричеством голос.
К тому моменту, когда он переступил порог комнаты, он уже видел в темноте отчетливо, как тигр. И напряжен был, как тигр – весь был взведен каким-то странным ожиданием.
Женщина стояла посередине комнаты. Он видел не только очертания ее фигуры, но и абрис лица, и даже его черты во всех подробностях. Она была так красива, что у Павла замерло дыхание. Он не подумал в тот момент, что она может быть форточницей, наводчицей, кем угодно, – он видел только ее невозможную красоту. Тут он и понял, отчего возникло ощущение предгрозовой насыщенности воздуха: электричество буквально исходило от этой женщины, даже, кажется, потрескивало в ее длинных темных волосах.
– Вы кто? – хрипло спросил Павел.
И подумал, что зря задал этот вопрос. Ему все равно было, кто она.
Женщина сделала шаг к нему, еще шаг. Подошла совсем близко. Темные глаза поблескивали, отличаясь этим ярким блеском от той темноты, что царила в комнате и за окном.
– Карина, – сказала она. – Включить свет?
– Как хотите, – с трудом выговорил Павел.
– Мне все равно. Как скажете. Вы же здесь хозяин.
Сейчас Павел не был в этом уверен. Даже включить в комнате свет в присутствии этой Карины он не мог.
Он прошел в кухню и включил свет там. Через минуту Карина пришла в кухню тоже.
Павел думал, что при ярком свете будет чувствовать себя с нею спокойнее. Но ничего не изменилось: нервы его по-прежнему были взведены. Причем не самим фактом появления постороннего человека в его квартире, а именно ею, этой электрической женщиной.
Она же ничуть не была смущена. При взгляде на нее становилось понятно, что в мире едва ли существуют вещи, которые могут ее смутить. Она была так же притягательна, как шаровая молния, и так же, как молния, опасна.
И тут Павел впервые понял, что означают слова, которые он знал еще со школы: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья – бессмертья, может быть, залог!»
Он понял это не умом, а всем своим существом, потому что Карина притягивала к себе все его существо, и притягивала тем сильнее, чем очевиднее грозила гибелью.
Но невозможно ведь было предаваться таким отвлеченным и странным размышлениям, глядя с открытым ртом на женщину, которая невесть как появилась в твоей квартире! Павел не привык выглядеть глупо и уж меньше всего хотел выглядеть так перед нею. Немного придя в себя, он окинул Карину уже не таким безумным взглядом и понял, что она появилась здесь не пять минут назад. Во всяком случае, на ней была его рубашка, трогательно сползающая с ее узких плеч, и его джинсы, которые она сильно подвернула, чтобы не наступать на них при ходьбе.
Все это он разглядел, как только перестал смотреть в ее глаза. Пока он в них смотрел, то не замечал больше ничего. К ее глазам подходили лишь какие-то немыслимые в своей банальности определения – что они бездонные.
– Давно вы здесь? – поинтересовался Павел.
– Три дня.
Она смотрела не только без смущения, но и вообще без каких бы то ни было обыденных чувств. Ее темные глаза сверкали. Чем? Да вот именно необыденностью, необычностью! Этим она, наверное, и поразила его. Но это уж потом, много позже, Павел пытался анализировать свои тогдашние ощущения. В тот момент он был лишь потрясен, поражен, смятен.
– И как же вы сюда попали? – стараясь выглядеть спокойным, спросил он.
– С верхнего балкона. Спустилась на простынях.
Павел жил в этом доме много лет, но, не отличаясь бытовой общительностью, не знал почти никого из жильцов. О соседях сверху ему было известно лишь то, что они любили погудеть от заката до рассвета и дважды заливали его, забывая в процессе гудежа выключать воду в ванной.
– Интересный способ появления в квартире, – усмехнулся он.
– Мне ничего другого не оставалось.
Карина повела плечами. У него дыхание занялось от этого ее движения.
– Почему?
– Они уже ничего не соображали. И собирались меня убить. Но уснули. Если бы они проснулись, то убили бы обязательно. Двери были заперты, ключей я не нашла. Связала простыни и спустилась на ваш балкон.
– Что-то я не помню, чтобы оставлял его открытым.
– Я выдавила стекло.
Что он должен был на это сказать? Что нехорошо бить стекла в чужих квартирах?
– А если бы вы упали? – сказал Павел.
– Ну и что? – Карина снова повела плечами, и дыхание у него снова занялось. Если бы она повторила этот безотчетный жест сто раз подряд, он, наверное, задохнулся бы. – Я не дорожу жизнью.
– Почему?
– В ней нет смысла.
– В вашей жизни нет смысла? – уточнил Павел.
– В любой. И в моей тоже. Я не понимаю, зачем пришла на этот свет. А вы разве понимаете?
– Я об этом не думаю.
– Вы волевой человек. А у меня вот не получается об этом не думать.
– Зачем вы приходите в гости к людям, которые спьяну собираются вас убить? – поморщился Павел.
Он не любил возвышенных разговоров. По его мнению, были темы, обсуждать которые имели право только люди, могущие перевести эти обсуждения во что-то действительно значимое. В стихи про залог бессмертья. В музыку, похожую на лунный свет, после которой снятся необыкновенные сны. В картины, на которых изображено что-нибудь совсем простое, вроде охотников на снегу, но в этой простоте отражается вся жизнь, как она есть. Себя он к таким людям не относил. И возвышенных тем старался в своих разговорах избегать.
– Я не пришла к ним в гости, – сказала Карина. – Они подобрали меня на улице.
– Что значит подобрали? – не понял Павел. Она не была похожа на бомжиху. – Вы были больны?
– В каком-то смысле. У меня сместилось сознание. И со мной можно было делать все, что угодно. Они отвели меня к себе.
– Надолго?
Павел судорожно сглотнул. Нетрудно было догадаться, что происходило с ней в квартире этажом выше.
– Я не помню. Да, наверное, надолго. Потом я им надоела, и они сказали, что меня нужно убить. Я сейчас уйду, – сказала она. – Просто когда я попала в вашу квартиру, мне стало как-то спокойно, поэтому я не ушла сразу. Да и дверь открыть не смогла. А спускаться дальше по балконам у меня просто не было сил. Извините, я съела то, что было у вас в холодильнике.
Павел не помнил, что там было. Карина пошла к двери.
– Куда вы?
Он догнал ее, положил руку ей на плечо. Она обернулась. От нее явственно исходило что-то нездешнее, в самом деле как от влетевшей в квартиру шаровой молнии.
Павел никогда в жизни не испытывал искусственной потребности в том, что другие называли адреналином. Но сейчас он не узнавал себя. Да эта женщина и не была каким-то там адреналином. К ней не подходило ни одно из известных ему определений. Он готов был броситься в нее, как в омут.
– Ухожу, – сказала она.
– Куда? – повторил Павел. – К очередным любителям пьяных загулов?
– А вы не любитель? – усмехнулась она.
– Я не пью, – сердито сказал он. – Я…
Объяснять, что он такое, Павел не стал. Он казался себе пресным, как овсяная каша. Впрочем, он с изумлением понимал, что таким ему кажется не он нынешний, а тот человек, которым он был в прошлом. В очень далеком прошлом, в том, которое было до Карины…
– Я поняла, что такое вы, – помолчав, сказала она. – Я у вас останусь.
Она сказала это так, словно позволила остаться ему. Да так оно вообще-то и было. Павел не мог представить, как жил бы дальше, если бы она ему этого не позволила.
Ничего он до сих пор не знал о том, что глупо и убого называлось сексом! Это с Аленой у него был секс, с другими безликими, одинаковыми женщинами, которых он выбирал для незамысловатого удовлетворения своих незамысловатых же потребностей. То, что этой ночью происходило у него с Кариной, называлось… Никак это не называлось! Ураган, тайфун, селевой поток – все одновременно.
Она легла с ним в постель так же просто, как сказала, что спустилась к нему в квартиру на связанных простынях. Ничто не казалось ей в этом мире невозможным. А ему… Когда Карина обвивала, оплетала его ногами, руками, когда ее волосы опутывали его, как змеи, когда, наклоняясь над ним сверху, она медленно целовала его всего, от губ до кончиков пальцев на ногах, – он знал, что ничего больше ему в этом мире не нужно.
И все эти сумасшедшие, с ума сводящие ласки Карина не прекращала всю ночь – она была в них так же неутомима, как свободна.
– Ты случайно не из гарема? – в очередной раз переведя дыхание, спросил Павел.
Рассвет уже вставал за окном, вызывая у него растерянность: что это за солнце, зачем оно? Пусть бы ночь длилась бесконечно!
– Нет, – ничуть не удивившись его вопросу, ответила Карина. – Я жила в Молдавии, в селе.
«Ничего себе способности у молдавских крестьянок!» – подумал Павел.
А вслух спросил:
– Я тебя не обидел? Торопился…
Ему в самом деле было неловко от собственной поспешности. Как только Карина сказала, что останется у него, он унес ее в кровать, как волк добычу, и не отпускал от себя всю ночь.
– Чем обидел? – не поняла она. – Ты совсем новый мужчина, таких у меня еще не было. Я хотела попробовать тебя всего.
Кровь залила его изнутри от ее слов, жарко и сильно. Он вспомнил неутомимость ее губ, их сладкое бесстыдство… Она в самом деле пробовала его, все его тело.
– Ну и как? – хрипло выговорил он. – Понравилось?
Он никогда не разговаривал с женщинами вот так, грубо и прямо. Но ведь у него никогда и не было таких женщин.
– Да, – кивнула она. – Я не уйду от тебя сегодня.
– Что значит сегодня? – насторожился он. – А потом?
– А потом уйду, конечно. Когда ты мне надоешь, – без тени смущения сказала Карина. – Но, я думаю, это будет не сразу. Ты очень хорош. Особенно руки. – Она взяла его руку и положила себе на живот. – Пальцы у тебя тонкие, длинные, а руки при этом тяжелые, очень мужские. Ты и сам не замечаешь, как сладко они ласкают.
– Давай еще, если сладко… – Он не произнес это, а почти простонал. – Только и ты меня ласкай… Всего.
Назавтра Павел впервые в жизни опоздал на работу. А когда все-таки приехал туда, то весь день проходил в сомнамбулическом состоянии. Все решили, что это произошло с ним от смены часовых поясов, но он-то знал, что пояса здесь ни при чем. Дело было только в Карине – весь день он думал, застанет ли ее дома, и весь день боялся, что не застанет.
Она оставалась у него месяц. Весь этот месяц, каждый день из тридцати, прошел в любовной горячке, напоминавшей безумие. То есть, собственно, и бывшей безумием – ничего подобного Павел прежде не знал. Он с трудом и недоумением представлял свою прежнюю жизнь, пресную, обычную. Карина расцветила и зажгла ее так, что ни одна минута не повторяла теперь другую.
Хорошо, что как раз подошло время отпуска, иначе Павла просто уволили бы с работы: он почти не выходил из дому, а когда все-таки выходил, только за едой, ему казалось, что он не на улице Стромынке, а на Марсе.
В кратких промежутках, когда к нему возвращалась способность мыслить сколько-нибудь связно, он пытался расспросить Карину, кто она и чем занимается. Впрочем, вскоре он понял тщету подобных попыток. Карина не то чтобы скрывала от него что-то – просто она была никто и не занималась ничем, как сразу же ему и сообщила.
– Я родилась в Молдавии, – сидя с ногами на кровати и глядя, как медленно, вслед за восходящей луной, вливается в окно серебряный свет, рассказывала она. – Кстати, у тебя не было молдавских предков? Киор – молдавская фамилия.
– Может, и были. Понятия не имею.
Павел никогда не интересовался своими предками. Мама была равнодушна к посторонним родственникам из-за присущей ей логичности мышления, а сам он с детства чувствовал себя каким-то отдельным ото всех. Одиночество было его врожденным качеством, это он знал.
– А у меня непонятно какое имя. Не знаю, откуда оно у нас взялось. Знаешь, в сельской жизни есть своя прелесть. Особенно в южной. Зной, истома, время течет неторопливо, жизнь разворачивается перед тобою медленно, как во сне. Но я была не похожа на всех, кто меня окружал. Я жила совсем не так, как они.
«Это уж точно!» – подумал Павел.
Он затруднился бы назвать хоть одного человека, на которого она была похожа. Да и речь ее, свободная и правильная, хотя и с какими-то необычными для русского языка оттенками, отличалась от того, как Павел представлял себе речь жителей молдавского села.
– Долго ты там жила? – спросил он.
– До шестнадцати лет. Потом уехала.
– Одна?
– Нет. С мужчиной. Я в него безумно влюбилась.
– И куда же ты уехала?
О том, что это был за мужчина, Павел знать не хотел.
– В Кишинев. У него там был бизнес или что-то вроде. Я не очень поняла. Я все время, пока была с ним, только любила его, потому что он был сумасбродный, сумасшедший. Может, он был бандит.
«Это скорее всего», – поморщившись, подумал Павел.
– Он меня тоже безумно любил, – не обращая внимания на его реакцию, продолжала Карина. – Однажды принес домой полную сумку золотых цепочек и всю меня ими опутал. И я всю ночь не могла пошевелить ни рукой, ни ногой из-за золотых цепей, а он меня любил неподвижную. Он был неутомим в любви. Как ты, – добавила она.
Эти слова не были лестью – Карина вообще не умела, да и не считала нужным говорить не то, что думала. Ей было все равно, что испытывает при ее словах тот, к кому они обращены. Павел испытывал только одно: желание. Бешеное, до темноты в глазах мужское желание.
– И что было потом? – спросил он.
– Его убили. Застрелили, когда он вышел из подъезда.