Понемногу в квартире установилось перемирие, звери хулиганили в пределах нормы, но буквально за последнюю неделю с попугаем снова начались проблемы.
— Опять, — вздохнул Леня, посмотрев в окно.
Перришон сидел на подоконнике неподвижно, как будто был не живой птицей, а фигуркой, что устанавливают в садике на даче, наподобие гнома, ежика или лягушки. Он пристально смотрел в окно.
А там, за стеклом, прямо напротив, на наружном карнизе сидела ворона. Ворона была даже симпатичной — яркие глаза-бусинки и растрепанный хохолок. Сидела она также неподвижно и смотрела на попугая долгим, влюбленным взглядом.
— Перри, у тебя это так и не прошло? — удивился Леня.
— Дур-рак! — ответил попугай, не отрывая глаз от вороны.
— Вот так вот! — В голосе Лолы звучала самая настоящая злость. — Вот как он теперь разговаривает!
— Это любовь, — констатировал Маркиз, — ничего не попишешь. Лолка, наш попугай влюбился!
Это началось с неделю назад. Ворона расположилась сначала на дереве, что напротив окна, затем перебазировалась на карниз. Она каркала что-то, потом замолчала. Перришон тоже смотрел на нее молча. Эти взгляды были так красноречивы, что Лола закрыла в доме все окна, оставив только малюсенькие щелочки. Влюбленные не могли соединиться и от этого страдали. Ворона покаркала немного и улетела. И вот теперь явилась вновь.
— Я этого не вынесу! — простонала Лола. — Ну сделай же что-нибудь! Видеть не могу эту уродину! Ой!
Попугай сорвался с подоконника и бросился к Лоле с намерением сильно ударить клювом, она едва успела закрыться руками.
— Перри, она пошутила! — Маркиз отогнал попугая. — Лолка, следи за словами, ты оскорбила его нежные чувства!
— Кар-ра… — нежно проворковал попугай, вновь взгромоздившись на подоконник. — Кар-рина хор-рошая…
— Красивое имя, — одобрил Леня, подсаживаясь на подоконник.
При этом пришлось сдвинуть азалию, на что Лола негодующе зашипела, прямо как кот Аскольд, когда наступят на хвост.
— Была у меня одна знакомая Карина, — мечтательно продолжал Маркиз, — такая, знаешь… фигуристая… — Он обрисовал в воздухе нечто, напоминающее восьмерку.
Лола фыркнула, но Маркиз махнул за спиной рукой — не мешай, мол, в сторонку отойди, у нас мужской разговор.
— В принципе как мужчина мужчину я могу тебя понять, — вкрадчиво говорил Леня, — но видишь ли, Перри, дружище, ваша любовь, она… ну, у вас нет будущего.
Попугай посмотрел удивленно и захлопал крыльями. Ворона за окном сделала то же самое.
— Ты хочешь сказать, что вы оба — птички? — догадался Леня. — Ну да, вроде бы есть по два крыла и клюв… Но как бы это сказать… я в зоологии не силен, ну в общем, в природе это выглядит так, как если бы Пу И влюбился в белую медведицу!
— Господи! — Лола схватилась за сердце и плюхнулась на диван.
— Кр-ретин! — рявкнул попугай, после чего повернулся к своей возлюбленной и закаркал что-то нежное.
— Вот видишь! — заметила Лола. — Он ничего не слушает, он даже каркать научился.
— Ну так открой окно, пускай он летит на крыльях любви! — предложил Леня, обидевшись на «кретина».
— Да ты что, — испугалась Лола, — скоро холода наступят, а попугай — птица южная, он же замерзнет. И кроме того, Ленечка, я вовсе не уверена, что он хочет улететь. Скорей всего она, эта нахалка, хочет влезть в нашу семью…
— Угу, хочет совратить нашего невинного мальчика, — поддакнул Леня. — Лолка, это в тебе говорят свекровские чувства.
— Что ж, прикажешь и свадьбу им устроить? — окончательно разозлилась Лола. — Купить невесте белое платье и фату? Ворона в фате — это круто!
— Ну, не расстраивайся. — Маркиз примирительно погладил свою боевую подругу по плечу. — Я уверен, это у них скоро пройдет… И мы заживем по-прежнему.
— Твоими бы устами… — простонала Лола и ушла в ванную, чтобы поднять настроение.
Маркиз понял, что чаю с лимоном ему в этом доме сегодня не дадут, и решил сам о себе позаботиться. Перед уходом он сделал щелочку в окне пошире.
— Пролезть не пролезешь, но хоть поцелуетесь, — сказал он вороне.
Показалось или нет, что ворона ему подмигнула?
Кеша припарковал машину не во дворе, а на улице. Ему было неуютно. С тех пор как он разговаривал позапрошлой ночью со страшным незнакомцем в черных очках, Кеша потерял сон и аппетит, он вздрагивал от шагов, раздававшихся сзади, а когда на лестнице собственного дома сосед, подойдя неслышно, дружески хлопнул Кешу по плечу, тот едва не упал в обморок.
В витринах магазинов Кеше мерещились страшные рожи, они гримасничали и насмехались над ним. Спина у Кеши каменела, ему казалось, что ее неустанно сверлит чей-то тяжелый, недобрый взгляд. То есть он прекрасно знал чей — того неприятного типа, что пугал его приговором и зоной за убийство, которого Кеша не совершал.
«А ты докажи!» — звучал в ушах ненавистный пугающий голос, и Кеша понимал, что выхода у него нет, ему нужно сделать то, что велел этот человек, только тогда появится у него маленький кусочек надежды, что удастся избежать зоны.
А сделать нужно было вот что. Зайти в гости к Андрею Януарьевичу и взять у него золотые часы-луковицу. И принести их тому страшному человеку.
Кеша даже в мыслях не употреблял слово «украсть». Хотя именно это и велел ему сделать тот человек. Но в конце концов Кеша решил выбрать меньшее из двух зол — лучше быть вором, чем сидеть за убийство, которого не совершал.
С детства Кеша считался мальчиком-из-приличной-семьи. Его приличная семья включала маму и бабушку. И еще кота Васисуалия. Отца Кеша помнил плохо. Он оставил их с мамой, когда Кеше не было и трех лет. Это бабушка так выражалась — оставил. Не бросил, не сбежал, не ушел к другой женщине, а именно оставил. Бабушка всегда употребляла только это слово, так что Кеше представлялось в детстве, что они с мамой сидели в большом пакете и папа оставил его на вокзальной скамейке, торопясь на поезд.
Впрочем, такие мысли посещали его недолго. Отец уехал куда-то в другой город и присылал оттуда деньги на Кешу. Бабушка никогда отца не ругала, но если заходила о нем речь, голова ее вскидывалась вверх, отчего взгляд получался надменный и острый подбородок торчал вперед слишком воинственно. Кеша уже знал, что таким образом бабушка выражает пренебрежение. Еще он с детства запомнил слово «мезальянс». Это бабушка так отзывалась о браке своей дочери, беседуя со старинными подругами за чашкой чаю, когда думала, что Кеша ее не слышит.
«Взяли в приличную семью, — ахали подруги, — без роду без племени… а он…» Дальше они укоряюще качали головами.
В конце концов Кеша не выдержал и спросил у матери, что же все-таки отец сделал такого, что бабушка его так ненавидит. Мама повела себя странно. Вместо того чтобы ответить сыну на четко заданный вопрос, она затряслась, потом зарыдала и даже начала биться головой о стену. Прибежала бабушка и плеснула на нее водой, потом обняла и повела на диван. Мама долго еще кричала на бабушку, что испортила ей жизнь, бабушка отвечала тихо и с достоинством, Кеше было плохо слышно из-за плотно закрытой двери. Тем не менее он испугался такой маминой реакции и больше уже никаких вопросов не задавал.
Мама много работала, Кешиным воспитанием занималась бабушка. Она водила его по музеям и театрам, заставляла читать умные книжки. Телевизор подвергался в доме остракизму, про компьютер бабушка и слышать не желала. Кеша пошел в школу поздно, потому что был маленький, болезненный и худосочный, бабушка не одобряла спорт и закаливание. Бабушка по-прежнему вела его по жизни железной, уверенной рукой, критиковала его приятелей, часто беседовала с учителями. Учился Кеша неважно, с ленцой. Но переползал из класса в класс благодаря бабушкиной неустанной заботе.
Мама много ездила в командировки, чаще всего в Москву, и лет в тринадцать Кеша снова подслушал ее серьезный разговор с бабушкой.
— Ты пригласи его на чай, — говорила бабушка, — или на обед… Я хочу на него посмотреть…
— Ни на чай, ни на кофе, ни на обед, ни на ужин! — отвечала мама зло. — Ты думаешь, я полная дура и не усвоила урока? С меня хватило первой попытки, больше я не совершу такой глупости — знакомить тебя с человеком, которого люблю!
— Тот был тебе не пара! — закричала бабушка. — Это был…
— Ага, мезальянс, — издевательски отвечала мама. — А тебе не приходило в голову, что в своих непомерных амбициях ты лишила ребенка отца?
— Ты тоже не слишком принимаешь участие в его воспитании, — слабым голосом ответила бабушка.
На миг Кеше стало жалко бабушку — она постарела, сгорбилась, и не получалось уже у нее вскидывать голову и смотреть надменно и высокомерно. Но когда бабушка стала перечислять Кешины мелкохулиганские поступки, ему стало скучно подслушивать и он улепетнул из дому, пока не засадили за уроки.
Школу Кеша закончил весьма посредственно, и мама схватилась за голову. Нужно было срочно куда-то пристраивать этого оболтуса.
С такими оценками нечего было и думать о приличном институте. И тут наступил бабушкин звездный час.
Она возродила старые связи, поискала по знакомым и пристроила Кешу в Институт культуры на библиотечное отделение.
— Да там же одни девчонки! — рассмеялась мама.
Оказалось, нет, на курсе было много таких же охламонов, как Кеша, чьи родители слишком поздно поняли, что их ребенка запросто могут забрить в армию, если они немедленно не пристроят его хоть куда-то учиться.
Именно там Кеша познакомился с Андреем Януарьевичем Хвалынским. Выяснилось, что Андрей Януарьевич был когда-то давно знаком с Кешиной бабушкой. И даже, по рассказам бабушки, был в нее когда-то влюблен — невинной детской влюбленностью, потому что был гораздо моложе. Не то он был братом ее подруги, не то племянником ее соседки — Кеша не вникал в бабушкины подробные рассказы. Важно было то, что Андрей Януарьевич сделал научную карьеру и преподавал в Институте культуры историю печатной книги и древних рукописей.
Пристроив Кешу в институт, бабушка посчитала свою жизненную задачу выполненной, стала прихварывать, резко постарела и через некоторое время тихо и незаметно умерла ночью во сне. Она оставила письмо для мамы, где просила прощения за все, а также денежный вклад, который завещала Кеше.
Мама поплакала над письмом, а после похорон объявила Кеше, что выходит замуж и переезжает в Москву. Кеша такой поворот событий только приветствовал, поскольку мама обещала содержать его до конца учебы.
Андрей Януарьевич его опекал и отличал от других своих учеников, ведь Кеша был мальчиком-из-приличной-семьи. Делал он это ради памяти бабушки, а не потому что Кеша был вдумчивым и старательным студентом. Учился Кеша и тут с ленцой, ему было скучно. Но приходилось сопровождать иногда профессора Хвалынского домой и слушать его долгие разговоры. Профессор хотел иметь любимых учеников и последователей, свой кружок почитателей среди студентов и аспирантов. Но из этого ничего не получалось. Потому что профессор Хвалынский был непроходимым и неизлечимым занудой. Возможно, он и любил свой предмет, и знал его досконально, но лекции его были скучны, как железнодорожное расписание. Он не умел увлечь аудиторию, и даже самые положительные девочки-отличницы признавались, что от его монотонного голоса у них болят зубы.
Когда Кеша с грехом пополам закончил институт, профессор рекомендовал его в одно солидное научное издательство. Кеша и за то был благодарен — с его дипломом можно было найти работу только в районной библиотеке.
Мама резко урезала субсидию, правда, ее муж подарил Кеше на окончание института свою старую машину.
Денег катастрофически не хватало. Кеша продавал бабушкины безделушки и книги, некоторые оказались редкими. Оттого и навещал он изредка Андрея Януарьевича, что тот давал ему мелкую работу — съездить оценить кое-что из книг, продать… Старик тоже жил бедновато, но тщательно скрывал, что продает вещи и книги. Кеша немножко поджуливал и брал себе больше денег, чем договорные комиссионные.
Но все это была капля в море. Старик был одинок, его замужняя дочь жила в Штатах, с зятем он не очень ладил, оттого и переезжать не хотел. Квартира его была буквально набита антиквариатом. Правда, профессор утверждал, что по-настоящему ценных и дорогих вещей у него нет, просто они дороги ему как память, но Кеша подозревал, что Андрей Януарьевич говорит так нарочно, из опасения, что ограбят.
Профессор радовался его приходу, и Кеша иногда мечтал, что старик умрет и оставит все ему — и квартиру, и мебель, и книги. И Кеша все это продаст и заживет по-человечески. Сколько раз он с сожалением выпускал из рук какую-нибудь мелкую вещицу — бронзовую статуэтку, фарфоровую табакерку, эмалевую рамочку для фотографий, когда так хотелось сунуть их в карман! Продать знакомому перекупщику и прогулять потом эти случайные деньги в ресторане или в клубе!
Вспомнив про ночной клуб, Кеша поежился. Именно там позавчера и началась его полоса неудач. Черт дернул его подсадить ту девицу! Если бы не она, ничего бы не случилось, Кеша никогда не встретился бы с тем страшным человеком с горящими глазами.
Мелькнула вдруг какая-то свежая мысль, но Кеша не успел ее поймать, все заполнил страх перед тем типом. Нужно скорее отдать ему часы, тогда Кешу, может быть, оставят в покое. Он и так уже извелся за эти два дня. Андрей Януарьевич вчера не смог его принять — у него, видите ли, был массаж! Одной ногой в могиле, а туда же, массаж ему подавай!
Кеша решительно нажал кнопку домофона.
— Заходите, Иннокентий! — Профессор всегда звал его на вы.
В квартире все было по-прежнему. Кеша обул мягкие войлочные тапочки и прошел вслед за хозяином в кабинет — поговорить, обменяться свежими новостями.
На самом деле обмен новостями вылился в нескончаемый монолог профессора. Он вспоминал молодость, хвастался своим знакомством с известными людьми, рассказывал случаи о находках всевозможных редкостей и древностей.
Кеша делал вид, что слушает, сохраняя на лице заинтересованное выражение, а сам сжимал челюсти, чтобы не раззеваться, потому что все истории выходили у профессора скучными, как вареная морковка, Кеша с детства терпеть не мог ее в супе.
Наконец мучения закончились, профессор сделал вид, что вспомнил о времени, а Кеша сделал вид, что ему жаль прерывать такой интересный разговор. Профессор сказал, что так просто он гостя не отпустит, напоит чаем. И побежал на кухню.
Кеша глубоко вздохнул и подошел к старинному бюро красного дерева. Резной бронзовый ключ гостеприимно торчал в скважине замка. Откинув крышку, Кеша уставился на множество маленьких ящичков, где, как он знал, профессор хранил всякие мелочи. Если и есть у него эти часы-луковица, то лежать они могут только здесь. О том, что он может часы не найти, Кеша боялся и думать.
Три ряда ящичков по четыре в каждом. В котором из них часы? Кеша решил действовать планомерно. Он, как сапер, не имеет права на ошибку, потому что профессор только что проговорился, что буквально через два дня улетает погостить к дочери в Штаты. Так что следующий Кешин визит откладывается на неопределенное время.
В верхнем правом ящичке были впихнуты какие-то пожелтевшие конверты. Не вынимая их, Кеша достал рукой до дна ящичка. Кроме писем, там ничего не было.
В следующем лежало четыре колоды старинных карт. Ну, хоть сразу видно, что это не то.
Третий был заполнен крошечными шахматными фигурками — только белыми, из слоновой кости. Кеша подивился про себя, для чего профессор хранит неполные шахматы — ни доски, ни черных фигурок. Ладно, это тоже не то.
Нижний ящик в этом ряду выдвигался с трудом, потому что был набит шелковыми театральными масками. Кеша выпустил тучу моли и поскорей задвинул его обратно.
Все четыре ящичка среднего ряда были заполнены старыми выцветшими фотографиями и поздравительными открытками. На всех открытках были изображены полнотелые волоокие красавицы, которые нюхали цветы, читали любовные письма или просто сидели на пуфиках, козетках и канапе, погрузившись в сладостные мечты. Часов в ящичках не было.
Кеша уже начал волноваться. То есть волновался-то он еще до прихода к профессору, а теперь он потихоньку запсиховал. Квартира у профессора была большая, Кеша едва слышал звуки, доносящиеся из кухни. Профессор пил чай всегда тут, в кабинете, на ломберном столике, он говорил, что на кухне ест только прислуга. Прислуги у него не было, приходила раз в неделю соседка убирать квартиру. Профессор ее побаивался.
Верхний ящик последнего ряда вывалился сам — оказалось, там сломан упор. И по крышке бюро рассыпались какие-то бумажки. Кеша не глядя сгреб их в кучу и запихал мятые в ящик.
Следующий ящик он выдвигал осторожно, и правильно сделал. Ящик был заполнен разной мелочью — фарфоровыми уточками, деревянными собачками, была там брошка, выточенная из слоновой кости, перламутровая камея без застежки. Если бы все это вывалилось, Кеше и за час не собрать. Кеша без надежды сунул руку в эту кучу барахла, и едва не заорал от боли. В палец впилась янтарная булавка.
— Черт… — прошипел он, глядя, как с пальца капает кровь, — черт, черт, черт…
Внезапно он понял, что не найдет часов. И что тогда делать? Скрываться от милиции, которую непременно наведет на него этот страшный человек с горящими глазами? Уехать к матери в Москву? Глупо, его найдут и там…
В порыве отчаяния Кеша дернул предпоследний ящик и — о, чудо! Часы лежали там. Вот они — тяжелая золотая луковица на золотой же цепочке. Кеша протянул к часам дрожащую руку, и тут раздался голос профессора из кухни:
— Иннокентий, я уже иду!
Кеша в панике схватил часы и задвинул ящик. Потом закрыл бюро, и тут услышал шаги профессора почти за дверью. Он стал запихивать часы в карман джинсов, но цепочка предательски свисала. Кеша попытался подобрать цепочку, но дернул неловко, и часы вывалились на пол. Кеша сумел подхватить их на лету, и тут дверь начала приоткрываться. За долю секунды Кеша метнулся к окну, плотно закрытому пыльной бархатной портьерой, и бросил часы на подоконник, а затем неслышно, благословляя в душе войлочные тапочки, отпрыгнул от окна на середину комнаты.