В это время Голливуд снова заинтересован в Марлен, которой предлагают сыграть роль проститутки в фильме о ковбоях «Дестри снова в седле». Сначала она отказывается от этой роли по собственной инициативе, но, посоветовавшись с близкими ей людьми, в конечном итоге всё же даёт согласие. Она просит Ремарка присмотреть за её дочерью Марией и уезжает на съёмки.
И все это происходит на фоне важных исторических событий. Пакт Молотова-Риббентропа подписан, что дает Гитлеру свободу действий в Европе, и это не может не повлиять на жизни Ремарка и Марлен. Антиба становится опасным местом, и актриса прикладывает все возможные усилия, чтобы как можно скорее уехать. 2 сентября 1939 года она с семьёй отправляется в США.
Война в Европе уже бушует, но в США не слышны даже её отголоски. Фильм о Дестри стал очень популярным, и она снова возвращается на обложки журналов и купается в лучах славы. Желтая пресса пестрит статьями, которые рассказывают о подробностях её личной жизни, в частности, о её романе с исполнителем главной роли в том же фильме Джеймсом Стюартом.
Тем не менее, фанаты актрисы не в восторге от её бурной личной жизни, слухи о ней расходятся по всей Америке. Именно тогда Марлен предлагает Эриху переехать в Нью-Йорк, где, по её мнению, литературный талант писателя должен расцвести еще больше, чем ранее. Дитрих покупает дом в Беверли-Хиллз, а Ремарк становится хозяина дома напротив жилища актрисы. Несмотря на это, Ремарк не общается практически ни с кем, страдает от творческого кризиса и депрессии. Он периодически в конце дня просто уничтожает всю сделанную им работу. Ремарк очень страдает из-за расставания с Марлен и довольствуется только редкими встречами с ней. Марлен же ведёт активную жизнь, привлекает внимание публики своими скандальными поступками и радуется успеху и богатству. Ремарка такое поведение актрисы задевает ещё больше, и он решает в конце концов, что ему лучше побыть на расстоянии от Марлен. Он оказывается в Брентвуде, где находит подходящий дом для хранения своих шедевров художественного и декоративного искусства, заводит ирландских терьеров. Несмотря на все его попытки сбежать от предмета своей любви, это ему не помогает: он продолжает мучиться вдали от неё ещё больше, чем рядом с ней. Изредка она всё же приглашает его погостить и говорит, что никого кроме него не любила, но Ремарк более не доверяет ей.
Жан Габен переезжает в Голливуд из Франции и становится очередным любовником Дитрих. Несмотря на это, Эрих возвращается в Нью-Йорк, где продолжает работу над своим романом, который был опубликован в 1945 году. Это произведение насквозь пронизано страданиями Ремарка, и в итоге он всё же осуждает поведение Марлен и отношение к нему на страницах этого произведения. Хоть персонаж романа и писатель очень похожи, но герой смог забыть свои чувств, а Ремарк продолжал страдать.
В 1953 году Эрих Мария Ремарк в одной из откровенных бесед с Марлен рассказывает ей о собственном намерении жениться на Полетт Годдар, а когда та пытается его переубедить, он предлагает руку и сердце самой Марлен в очередной раз. Она отказывается, и Ремарк всё же женится на Полетт. Истинные причины этого брака остаются неизвестны. Была ли это месть Марлен, желание уязвить её или увлечение, останется для нас загадкой.
Несмотря на все трудности и проблемы этих отношений, роман Ремарка и Дитрих стал одной из самых известных историй любви XX века.
Письма к Марлен
Письма, которые писал влюбленный Ремарк своей Дитрих, впоследствии разобрали на цитаты. Они проникнуты любовью, нежностью и желанием никогда не разлучаться. Письма Марлен Дитрих, за исключением немногих, не дошли до нас, а письма Ремарка остались. Из них сложился еще один роман Ремарка. Ниже представлены избранные цитаты из легендарных писем.
«Знакомо ли тебе чувство, когда просто стыдно перед самим собой за то, что принимал всерьез человека, который был не более, чем красивой пустышкой, и что ты не можешь заставить себя сказать ему об этом, а предпочитаешь по прежнему любезничать с ним, хотя тебя уже тошнит от всего этого!»
«Но что же мне делать в этом городе – он уставился на меня, стоглазый, он улыбается и машет рукой, и кивает: «А ты помнишь?» – или: «Разве это было не с тобой?» – он воздевает передо мной ладони и отталкивает руками, и нашептывает тысячи слов, и весь вздрагивает и исполнен любви, и он уже не тот, что плачет и обжигает, и глаза мои горят, и руки мои пусты…»
«Я думаю, нас подарили друг другу, и в самое подходящее время. Мы до боли заждались друг друга. У нас было слишком много прошлого и никакого будущего».
«Не могу себе представить, что когда-нибудь полюблю другого человека. Я имею в виду – не так, как тебя, я имею в виду – пусть даже маленькой любовью. Я исчерпал себя. И не только любовь, но и все то, что живет и дрожит за моими глазами».
«Ах, что мне известно о твоих коленях, о твоих приподнятых плечах? И что – о твоих запястьях и о твоей коже, отливающей в матовую белизну? Какая прорва времени потребуется мне, чтобы узнать все это! Что толку пользоваться теми мерами, к которым мы привыкли прибегать, и говорить о годах, днях, месяцах или неделях! Мне понадобится столько времени, что волосы мои поседеют, а в глазах моих потемнеет, – иного промежутка я и не знаю. Разве я видел тебя всю в залитом дождем лесу, при разразившейся грозе, в холодном свете извергающихся молний, в красных всполохах зарниц за горами, разве знакома ты мне по светлым сумеркам в снегопад, разве мне известно, как в твоих глазах отражается луг или белое полотно дороги, уносящееся под колесами; видел ли я когда-нибудь, как мартовским вечером мерцают твои зубы и губы, и разве мы вместе не ломали ни разу сирени и не вдыхали запахов сена и жасмина, левкоя и жимолости, о ты, осенняя возлюбленная, возлюбленная нескольких недель; разве для нас такая мелочь, как год, один-единственный год, не равен почти пустому белому кругу, еще не открытому, не заштрихованному, ждущему своих взрывов, как магические квадраты Северного и Южного полюсов на географической карте?
Сентябрьская возлюбленная, октябрьская возлюбленная, ноябрьская возлюбленная! А какие у тебя глаза в последнее воскресенье перед Рождеством, как блестят твои волосы в январе, как ты прислоняешься лбом к моему плечу в холодные прозрачные ночи февраля, какая ты во время мартовских прогулок по садам, что у тебя на лице под влажным порывистым ветром в апреле, при волшебстве распускающихся каштанов в мае, при серо-голубом свечении июньских ночей, а в июле, в августе?»
«Самая терпимая изо всех разновидностей тоски – спать под твоим одеялом…»
«И, может быть, вот еще что: твое счастье – это мое счастье, и твой смех – это мой смех, и твоя радость – моя радость. И еще я хочу сделать тебя веселой, и чтобы ты знала: я всегда с тобой, рядом я или нет. Ты никогда не должна быть одинокой, пока я с тобой. Возможно, ты уже немножко почувствовала, что это не беспредметная болтовня, а все действительно так и есть. Пусть мир станет твоими охотничьими просторами, тонкая светлая пума, Ункас, последний быстроногий молодой могиканин; ты ничего не бойся и знай: всегда, когда у тебя появятся трудности и ты от растерянности не будешь знать, что делать, из-за дерева выступит последний лесной охотник со своим не знающим промаха ружьем и все уладит, никогда не смеясь, но и не ругаясь; Ункас будет смеяться, а пума в нем урчать, и ласкаться, и потягиваться, и предчувствовать что-то новое, или засыпать в объятиях лесного охотника; они улыбаются, потому что любят друг друга, а любовь – это смех и радость, а не упреки, и не клетка, и не желание обладать, а кому охота держать в клетке пуму…
Смейся же – я так люблю тебя, когда ты весела, – и какое это счастье для меня, что я тебе нужен…»
«Мне не хотелось сидеть дома, а спать одному мне всегда претило».
«Хладнокровие и чувство превосходства над кем-то – результаты глубокого дыхания и верного глаза; они вдруг появляются, невесть откуда взявшись, и вместе с ними приходят точность выражения и безошибочный выбор типичного».
«Желание – оно еще глубже сердечной боли; страдание говорит: исчезни… а всякое желание стремится к вечности, глубокой-глубокой вечности…»
«Ты побывала в руках, которые лишь потому нельзя назвать преступными, что все остальные их качества превосходит неведение. В венецианской вазе не сваришь супчик из примитивных желаний обладания. Тот, кто всегда отдает, должен уставать, если никогда ничего не получает взамен. Даже в самом сильном аккумуляторе упадет напряжение, если нет динамо, которое его заряжает вновь. Да откуда им знать об этом? Разговорчиками об искусстве и уверениями в личной привязанности тебя не зарядишь. Тебе требуется напряжение иного рода. Нужно нести в себе мир в самом глубоком смысле этого слова, причем твои полюса расположены совсем не там, где предполагают эти дураки. Они полагали, что мыслят глубоко, когда были всего лишь подавлены, и они пытались обрезать тебе крылья, чтобы удержать тебя при себе, вместо того чтобы лететь вместе с тобой.
Любимая! А сколько надо возместить мне! Чем ты, собственно, так уж отличалась от вечной сестры милосердия? Как ты ждала самой малой малости от них, как ты ухаживала за ними, на что только ни была готова ради них! Как, собрав воедино всю чудодейственную, прекрасную силу веры в успех, ты набрасывала на их хилые плечи парчовые одеяния, как ты их всех делала большими, чем они были на самом деле! О ты, все увеличивающая и укрупняющая! Ты пыталась силой любви вживить в них чувства, которыми они должны были обладать, чтобы быть с тобой только в дневное время! Мозг несобранный, воспринимающий и воспроизводящий ты сделала творческим, талантливость уступила место гениальности, хотя это качества, внутренне противоречащие друг другу, вместо плотоядного растения появилось плодоносящее дерево, ты отдавала и отдавала, но когда же ты получала? Они любили тебя, ну, допустим, – но кто помимо этого осыпал тебя благодеяниями или кто заставлял тебя накаляться добела, кто был хоть ненамного впереди тебя даже во время твоего самого высокого прыжка, пума? Разве ты не сама себя накаляла и разве не ты сама должна была поддерживать в себе это состояние постоянно или хотя бы короткое время, разве ты могла себе позволить упасть, блаженствуя, с закрытыми глазами, всякий раз будучи твердо уверенной, что тебя подхватят чьи-то руки или пружинящая сетка, любимая ты моя акробатка? Откровенная моя, способная с такой силой волновать своими губами, своими глазами и своей головой и вести за собой по лабиринтам и тайнам крови, сколько раз тебе приходилось умолкать, потому что они тебя не понимали и все примитивно принимали на свой счет! Ты бросала себя им на пожирание, но, слава Богу, у них недоставало клыков, чтобы разорвать тебя. Даже этого – и то не было! Они не были даже достаточно злы. Они обломали о тебя свои зубы, и теперь они мудры и добры. И, по сути дела, сдались, выдавая это за мудрость».
«Никто не берет себе пум в дом, чтобы вырастить из них домашних кошек».
«Как они всегда обгладывали твое чувство собственного достоинства, вместо того чтобы укреплять его! Потому что его в тебе заложено недостаточно – от природы. Как они тебя…
Ладно, замнем. Мне все равно, что ты была для них матерью, поварихой, ведьмой, наперсницей и черт его знает какой еще ерундой. Сейчас ты пума. И если кто не умеет обращаться с пумами, пусть к ним и не прикасается. У пум самые быстрые лапы и самые крепкие мускулы изо всех кошачьих. Но у них же и самая мягкая шерстка и самые нежные губы…»
«Ничего не бойся, будь пумой с лапами и претензиями к другим, но с самой мягкой мордой для Равика».
«А моя бедная пума с человечьими глазами стоит посреди этой банды притворщиков и не знает, что делать!»
«Живи! Не растрачивай себя! Не давай обрезать себе крылья! Домохозяек и без тебя миллионы. Из бархата не шьют кухонных передников. Ветер не запрешь. А если попытаться, получится спертый воздух. Не волочи ноги! Танцуй! Смейся!»
Перед нами заклинания любви, для которой не было никакой почвы в реальной прозе жизни. Возникнув из глубины одиночества, эти письма были адресованы женщине, существовавшей исключительно в страстных желаниях Ремарка. Однако написаны они Ремарком, в сущности, себе самому. Это своего рода разговор с самим собой, сон наяву. Они, эти письма, не ждут и не требуют ответа…
Глава шестая. Вторая жена – Поллет Годдар
Известная голливудская актриса и утешение писателя
Настоящее имя Полетт Годдар – Марион Полин Леви, а свой сценический псевдоним актриса взяла в честь девичьей фамилии матери. Она родилась в 1910-ом году и начала свою профессиональную деятельность еще ребенком. Миловидная маленькая девочка впечатлила администрацию роскошного бутика «Сакс Файв Авеню» и ее взяли в модельный бизнес, на демонстрацию детской одежды. В пятнадцать лет она сменила имя на Полетт и стала выступать в эстрадном ревю Зигфелда, известном не только своими юными красавицами, но и богатыми поклонниками. Многие девушки находили себе не только поклонников и любовников, но и мужей. И Полетт не стала исключением. Юный брак с богатым промышленником не был счастливым, но при разводе принес огромную по тем временам сумму денег.
Полетт Годдар известна не только своими ролями в кино, но и замужествами. После развода с промышленником она вышла замуж за легендарного Чарли Чаплина, уже известного на весь мир и немолодого. Брак продержался несколько лет: последние три года были постоянные ссоры и скандалы, супруги месяцами не разговаривали друг с другом. Карьера Полетт тоже пошла на спад: ей было уже около сорока лет, за плечами развод с мужем-легендой, юных дев играть уже поздно, а бабушек – еще рано. Предложения о фильмах стали приходить все реже, и у Полетт началась депрессия.
Потом пришло спасение. В 1951-ом году она познакомилась с Ремарком и в 1958-ом вышла за него замуж. Эрих говорил, что его жена – его спасение, но он стал и спасением для нее.
Возвращение в Швейцарию
Полетт спасла Эриха от депрессии и последствий разрыва с Дитрих. Она увлекла его, вылечила и, как говорил Ремарк, «действовала положительно». Благодаря заботе жены он смог наконец-то закончить роман «Искра жизни», посвященный его сестре Эльфриде.
После свадьбы здоровье Ремарка подводит все больше, и супруги принимают решение переехать в Швейцарию. Кстати, свою старость там провел и Чарли Чаплин, они стали почти соседями, но с Чаплином они почти не встречались, Полетт говорила: «Мы живем на разных горах».
Сначала они шили в Гштаде, а потом в Асконе, который сделал эту семейную чету почетными жителями города.
Эрих и Полетт жили в Асконе до самой смерти Ремарка, верные друг другу, в уединении с природой. Годдар помогала мужу писать. За те 15 лет совместной жизни он написал несколько потрясающих романов, которые мир не увидел бы без Поллет.
Глава седьмая. Последние годы жизни
Уход из жизни
1951 год Ремарк провел в сеансах психотерапии по методике Карен Хорни. Ремарк занялся самоанализом и затем вернулся в Нью-Йорк, дабы продолжить работу над «Искрой жизни», а именно переводом романа на английский. В 1952-ом году, окончив перевод «Искры жизни» и издав ее, Ремарк начинает работу над новым романом – «Черный обелиск».
Но здоровье уже начинает подводить мастера: Ремарк узнает о своем новом диагнозе – диабет печени. Прогрессирующая болезнь дает о себе знать снова через чрезвычайно короткий срок, а в 1953 году случается сердечный приступ. Но Ремарк не прекращает работу и именно в этот период заканчивает роман «Время жить и время умирать». Он выходит в 1954 году. И в тот же год смерть настигает отца Ремарка – Петера Франца.
Полетт Годдар пристрастила Ремарка к восточной философии (в частности, к дзен-буддизму), что давало ему возможность хотя бы как-то отвлечься о навязчивых мыслей о смерти. Эрих работает над сценарием к киноленте «Последний акт», который экранизируют уже 17-ого апреля 1955 года, а в сентябре «Время жить и умирать» издается на немецком.
И снова удар. Второй сердечный приступ настигает Ремарка в 1963 году. Пережив и его, Ремарк награждается медалью Мёзера в декабре этого же года. Однако уже спустя два года, в 1965-ом, в Милане больное сердце подводит в третий раз, и Ремарк оказывается в больнице.
67-ой год ознаменовывается для писателя одной из наибольших заслуг – его награждают Большим Крестом. Награждение проводилось в Берне.
Необычайно сильный человек, пережив многое в своей роковой судьбе и несомненно ставший одним из символов борьбы за жизнь, Эрих Мария Ремарк прожил в Швейцарии, так и не возвратив себе немецкое гражданство. Именно в этот период его творчество было плодотворным, как никогда. В «побеге от смерти» он отдавался любимому делу сполна.
Умер Ремарк в возрасте 72 лет от аневризмы аорты 25 сентября 1970 года в Локарно. Был похоронен в католической вере на кладбище Порто-Ронко. Судьба его была опалена войной, но дух не сломлен: до конца своих дней Ремарк был романтиком, оставил великое наследие, в частности, стал одним из корифеев первого «потерянного поколения», прошедшего ужасы войны и навсегда изменившего мир.
Потерянное поколение: финальные аккорды
«Потерянное поколение» – определение, появившееся между Первой и Второй мировой войнами, символ безысходности человеческого существования после войны, навсегда изменившей жизни ее участников, которые впоследствии не могли адаптироваться к жизни «в мирное время», сходя с ума, спиваясь и заканчивая самоубийством. Это прежде всего люди, призванные на фронт в молодые годы, не видевшие ничего, кроме войны. Нормальной жизни для них не существовало. После пережитого и пройденного они не знали ничего хорошего и прекрасного, а точнее, все происходящее «за рамками» воспринималось ими апатично и не представляло для них интереса.