Кто там вякает о законе? Становись к стенке — вот и весь закон. Что обещал Фрунзе после взятия Крыма? Ах, жизнь офицерам сохранить. Ясно-понятно. Но вот постановление советской власти за подписями Розалии Землячки и Бела Куна — уничтожить офицеришек, кого из пулемета, кому камни на ноги и в море — пусть поплавает и рыб покормит. Ах, это русская интеллигенция, дворянская кровь… Незнаемо, кто они, но они классовые враги, значит, их к стенке. Какой ишшо суд? Приказ — он и есть суд!
В. И. Ленин, будучи противником террора, болезненно и с неприязнью относился к нему, как кратковременной, вынужденной форме борьбы с контрреволюцией; узнав о снижении числа контрреволюционных выступлений, потребовал в начале 1920 года от Дзержинского отмены смертной казни. Однако на местах это указание часто игнорировалось…
Расстрелы стали обычным явлением при «наведении порядка», к ним прибегали часто в обычной обстановке для поддержания страха среди колеблющихся и сомневающихся людей, не желающих проливать кровь ради отдаленных идеалов будущего.
Один из тех, кто первым ощутил возможные последствия от беззаконий в классовой борьбе, был Дзержинский; он попытался приостановить железный каток смерти призывом к соблюдению законности органами ЧК, но его не хватило…
В приказе № 31 от 30 августа 1918 года председатель Реввоенсовета указывал: «Изменники и предатели проникают в ряды Рабоче-Крестьянской Армии и стремятся обеспечить победу врагов народа. За ними идут шкурники и дезертиры. Вчера по приговору военно-полевого суда 5-й армии Восточного фронта расстреляно 20 дезертиров. В первую голову расстреляны те командиры и комиссары, которые покинули вверенные им позиции. Затем расстреляны трусливые лжецы, прикидывавшиеся больными. Наконец, расстреляны несколько дезертиров-красноармейцев, которые отказались загладить свое преступное участие в дальнейшей борьбе…
Да здравствуют доблестные солдаты Рабоче-Крестьянской Красной Армии! Гибель шкурникам. Смерть изменникам-дезертирам.
Народный комиссар по военным и морским делам Л. Троцкий».
Несколько позже Троцкий узаконивает заложничество. В письме Аралову в Реввоенсовет Лев Давыдович напоминает о том, что им отдан приказ об установлении семейного положения командного состава из бывших офицеров. Он требовал «сообщить каждому под личную расписку, что его измена или предательство повлечет арест его семьи и что, следовательно, он сам берет на себя таким образом ответственность за судьбу своей семьи…» 2 декабря 1918 года.
Знали бы «авторы» этих нововведений в юриспруденцию во что превратятся «отдельные» случаи заложничества времен Гражданской войны во времена другие, в 1936–1953 годах! Сотни тысяч жен, детей — ЧСВН (члены семей врагов народа) — были сосланы в Сибирь и Казахстан, на Колыму и в Якутию, подолгу томились в тюрьмах, «получая» от сырых стен туберкулез…
Александр Ульянов — старший брат Владимира Ильича Ленина был казнен за покушение на царскую особу, но ни с отца и матери, ни с сестер и братьев и волос с головы не упал. Более того, отец Александра — Илья Николаевич продолжал работать на ниве российского просвещения.
Писатель Короленко во весь голос протестовал против массовых расстрелов, поголовных арестов, но не был услышан теми, кто творил черные дела беззаконных убийств. Попытки пролетарского писателя Максима Горького остановить «гонку за ведьмами» — он обратился к Ленину — ни к чему не привели. Ленин ответил Горькому, пожаловавшемуся на аресты крупнейших специалистов, ученых, академиков, что «они сегодня не виноваты, они могут быть виноваты завтра, поэтому пусть посидят». За четыре года была уничтожена партия левых эсеров, с которой большевики совершили октябрьский переворот. Все разговоры вождей о «революционной законности» повисали в воздухе — всякий, кто имел оружие, мог стрелять и убивать от «имени революции». Стихия «революционного порядка» захлестнула страну.
Карательные структуры общества стали опорой новой власти, а позже органы НКВД посягнули и на саму власть, арестовывая и уничтожая председателей ЦИК и правительств республик, имеющих неприкосновенность депутатов Верховного Совета СССР… Зерна, брошенные в унавоженную почву Гражданской войны, проросли в тридцатых годах зловещим бурьяном беззакония, самоуправства, озверения чиновников, не считающихся ни с Конституцией, ни с решениями правительства, ни с нормами демократического государства. Параллельно с советской властью существовала еще одна власть, зловеще громоздившаяся над Советами, обкомами, обществом, утвердившаяся как мощная силовая иерархия, служившая одному лицу, исполнявшая все его указания.
Самое бдительное ведомство внимательно следило за хитрым прищуром вождя, находя в его жестком взгляде скрытые указания на очередную волну борьбы. А «враги» всегда находились, они, враги, для этого и появляются, чтобы их отлавливать и уничтожать. Вот список на две тысячи восемьсот врагов, вот список на шестьсот ЧСВН, вот списочек на двадцать пять маршалов и генералов.
Если число врагов становилось меньше критического числа, то Высший Иерарх недовольно поводил густой бровью — уменьшение количества врагов вовсе не означает их реальное уменьшение, нет и нет! Это означает, что «ви плоха работаете, ви нэ видите их у себя пад носам». Как быть руководителю самого бдительного ведомства? Глядишь, завтра угодишь в пыточную сам… Нет! Нужен новый, только что раскрытый заговор! Кто под рукой? Партийные работники града на Неве. В кутузку их депутатов, членов и секретарей ЦК. Хорошо. Да, вот они уже и признались, все как один… «Карашо работаете, но враг хытер. У меня беспакойства — мало находим наиболее апасных врагов». И снова призыв к подчиненным: «Усилить! Следить за каждым!» И следили, и находили.
Человек в новом обществе оказался бесправным и беззащитным. Любой чиновник (нарком или министр) мог издавать подзаконные акты, по существу отменяя или изменяя закон, ставя человека в положение вечно просящего, зависимого от него, чиновника, во всем. Не захотел председатель колхоза дать лошадь колхознику вспахать огород и не даст, хотя лошадка эта была сдана в колхоз им, просящим.
Трудящиеся — врач, учитель, инженер, рабочий, колхозник, писатель, конструктор все больше и больше становились зависимы от чиновников, от их прихоти и от уровня их интеллигентности. И эта зависимость от чиновников расширялась, «подминая» собой зависимость от закона. Все чаще законы становились декларациями. В таких условиях сформировалось тоталитарное государство, в котором правит аппарат, правят чиновники, в отличие от государства правового, где главенствует Закон.
Ленин не единожды утверждал необходимость свободы личности, свободы граждан, защищенной законом, да так, что ни одно ведомство, ни один чиновник не смог бы покушаться на эту свободу, на установленные законом права граждан. К сожалению, институты власти и при Ленине, и особенно после него не только не охраняли права граждан, а и грубо нарушали их, создавая обстановку беззакония и вседозволенности различных ведомств, включая и правоохранительные. Прокуратура, призванная контролировать действие законов, сама творила беззаконие, не ограждала граждан от всеволия и всесилия карательных органов, острие которых все чаще и чаще направлялось не во внешнюю сторону, а против своих граждан.
Постепенно укреплялось мнение о необходимости усиления карательных органов, расширения репрессий, применения насилия как самого эффективного способа решения всех проблем, как наиболее удобной формы правления. Чиновники, получив фактическую неограниченную власть, пользовались ею без присмотра и контроля, подавляя право человека трудиться, мыслить, жить. Самые яркие личности, вызывая зависть у чиновников, часто использовались на второстепенной работе или, после доноса, лишались свободы и даже уничтожались.
Новая волна террора не была вызвана острой необходимостью, ибо троцкизм как общественно-теоретическое явление был разгромлен в 1927–1929 годах, кулачество как класс уничтожено в начале тридцатых и, таким образом, оснований для массовых репрессий, казалось, не было. Сталин, подавив в начале 30-х годов слабое сопротивление своих бывших товарищей по Политбюро, исключив одних из партии, лишив других ведущих должностей в партии и государстве, ощущал стабильность внутренней политики, но тем не менее с болезненной настойчивостью продолжал развивать выдвинутый им тезис об усилении классовой борьбы, ориентируя партийные, советские и карательные органы на беспощадную расправу с любым, кто будет определен НКВД «врагом народа». Страницы газет запестрели сообщениями о многотысячных митингах трудящихся, требовавших смертной казни «врагам народа», изменникам, японским и германским шпионам.
Вспоминали Каутского: «Диктатура не терпит… личностей, ей нужны лишь послушные рабы. Кто проявляет самостоятельность характера, тот становится неудобным и должен уйти с дороги или же его воля должна быть сломлена».
Вспоминали Каутского: «Диктатура не терпит… личностей, ей нужны лишь послушные рабы. Кто проявляет самостоятельность характера, тот становится неудобным и должен уйти с дороги или же его воля должна быть сломлена».
В то же время усиленно создавался ореол вождя, который работает дни и ночи напролет (а Сталин действительно работал по ночам, но потом спал до двух часов дня, о чем, естественно, умалчивалось), думает и болеет за простых людей, борется с теми, кто тормозит движение вперед, кто мешает людям жить богаче и свободнее. Легенда об огромном, нечеловеческом напряжении Сталина ради блага народа активно поддерживалась его окружением всеми средствами — свет в окнах верхних кабинетов Кремля горел все ночи, и люди, находясь на Манежной или Красной площади, могли воочию видеть, как, не жалея себя, вожди работают круглые сутки…
Берия, как и многие в то время, бдительно следил за ростом и без того огромного авторитета Сталина в Грузии, безжалостно подвергая репрессиям тех, кто усомнился в величии и гениальности «славного сына грузинского народа».
В бытность председателем ГПУ, а теперь первым секретарем ЦК КП(б) Грузии, Берия не противодействовал и возвеличиванию своей персоны: более того — всячески поощрял бесконечные панегирики в свой адрес, выдвигая тех аппаратчиков, которые наиболее активно проповедовали исключительность личности «несгибаемого чекиста, смелого и мужественного, талантливого и кристально чистого партийного руководителя». Многие в Грузии, особенно мингрелы, создавая культ своего земляка, до небес превозносили его организаторские и идеологические способности, усиленно муссируя мысль о «втором лице в СССР», о непревзойденном преемнике Сталина. Культ первого секретаря Компартии Грузии повсеместно пропагандировался печатью, в устных выступлениях партработников, руководителей НКВД, части интеллигенции.
Сам Берия, всю жизнь некритически относившийся к своей персоне и к своей деятельности, постепенно поверил в непрерывно повторяемые официальной пропагандой восхваления, в свой «талант и способности». Во время беседы в своей квартире в Тбилиси на улице Мочабели он, обращаясь к своим приближенным Шарию и Рапаве, сказал о Сталине: «Кацо, это мы его подняли!»[1]
В феврале 1937 года за «контрреволюционную деятельность» был арестован по указанию Берия Леван Гогоберидзе. Разумеется, Гогоберидзе не вел никакой вражеской работы и при допросах не признавал себя виновным. Но после почти месячной «обработки» с жестокими избиениями «чистосердечно признался» в том, что не пресек «вражеские разговоры» П. Меладзе, с которым он находился в служебной командировке. По «показаниям» Гогоберидзе Павел Меладзе обвинял Сталина в выдвижении Берия и «всячески ругал Берия — в Компартии Грузии создан чекистский режим»[2].
Вскоре Меладзе «изобличили» и другие «партайгеноссе». Управляющий делами ЦК Компартии Грузии Гаро Шугаров, арестованный по этому делу в феврале 1937 года, дольше других не признавал своей вины в предъявленных ему обвинениях, стойко перенося пытки и избиения доморощенных костоломов Гоглидзе. Истерзанный до бессознательного состояния, Шугаров все же признался во «вражеской деятельности». Ему предоставили короткий отдых, отпоили горячим чаем и усадили писать нужные НКВД показания на товарищей по партии. По словам Шугарова, Гогоберидзе, Ломинадзе, Яшвили, Меладзе, Папулия Орджоникидзе (брат Серго Орджоникидзе) и другие руководители республики ведут «вражескую деятельность», выражают недовольство «методами работы ЦК и лично товарища Берия», утверждая, что «скоро Берия будет снят с работы и в ЦК партии придут другие люди… Берия — деспот, грубиян, имеет опору только на НКВД, арестовывает лучших людей Грузии. ЦК ВКП(б) станет перед фактом, когда в Грузии будет немало хлопот из-за проводимой политики Берия»[3].
Почти все проходящие по этому делу обвиняемые по указанию Берия были через три месяца расстреляны.
Зачем Берия понадобилось «дело партруководителей республики»?
Начало 1937 года ознаменовалось ростом массовых процессов в Москве, а вслед за столицей и в других городах и республиках Советского Союза. Ежов, выполняя данное им обещание Сталину «искоренить в текущем году вредительство», усилил влияние НКВД на все стороны жизни общества, резко увеличив число и арестов, и процессов, и признаний «личного участия в контрреволюционных, правотроцкистских» и иных организациях.
Чутко улавливая пульс столицы, Берия, естественно, не мог допустить отставания от центра — в Грузии начались повальные аресты. «Врагов народа», националистов находили в наркоматах, учебных заведениях, на предприятиях, среди интеллигенции, рабочих и крестьян. О каждом крупном процессе, разумеется, Берия спешил доложить лично товарищу Сталину, отсылал срочные донесения шефу НКВД Ежову, панибратски обращаясь к нему: «Дорогой Коля!»
В те годы Берия видел в Сталине не только вождя и высшую власть, а и надежного покровителя — он нуждался в нем. Без Сталина Берия не смог бы подняться по иерархической лестнице выше начальника районного ГПУ. Знал, что в Москву потоком шли письма и жалобы, заявления и просьбы, касающиеся его, Берия, руководства. Люди сообщали в ЦК ВКП(б) и о крупных упущениях в партийной работе, и о диктаторских замашках первого секретаря Компартии Грузии, и о беззаконии в республике. Письма часто перехватывались на сортировочных узлах, в почтовых отделениях, и лишь малая толика доходила до Кремля. Сталин читал их, но ни разу не высказал своего недовольства действиями чересчур старательного выдвиженца — Грузия, по оценке Сталина, давно нуждалась во всесторонней чистке еще со времен Ноя Жордания, укрывшегося в одной из столиц Европы. Сталин хорошо знал Жордания — вместе работали в составе ЦК РСДРП в 1907–1912 годах. Он отбывал срок на вольном поселении, а Жордания в это время состоял в Государственной Думе, имел огромный авторитет на всем Кавказе. Всех, кто когда-то был рядом с Жордания, Берия при полном согласии Сталина уничтожал с жестокостью маньяка. Длинные руки НКВД тянулись и к Жордания… Берия создал систему, которая уничтожала цвет нации руками завистников, жадных и жестоких людей, алчущих новых должностей, выдвижения поближе к всесильному Берия.
Все должны быть в одном ряду, в одной шеренге. Тот, кто вышел на дюйм вперед, высунулся на пол-лица, того ставили к стенке. «Не высовывайся!» В первую очередь истреблялись носители интеллекта, сильные духом личности. Совсем не случайно новое руководство России отторгнуло от себя цвет нации, носителей культуры в начале двадцатых годов, отправив их в Европу на «корабле философов».
Сталин, становясь диктатором, уверовал в то, что государством легче управлять тогда, когда народ находится в страхе, а госаппарат верой и правдой служит царю и его опричникам. Пропаганда делала свое дело — народ поверил и в сталинский тезис об усилении классовой борьбы, и в иллюзорную масштабность вредительства, шпионажа и диверсий, и в новые оппозиционные организации, руководимые и любимцем партии Николаем Бухариным, и первым после Ленина председателем Совнаркома Алексеем Рыковым. Толпа всегда слепа — это и использовал «вождь всех времен и народов». Оставались еще на земле люди, знавшие Сталина не по газетам: и его колебания в предоктябрьский период, и его жестокость в Царицыне, когда по его указанию были потоплены в баржах две тысячи бывших офицеров России, ставших краскомами и военспецами только что народившейся Красной Армии, и его низкую теоретическую подготовленность в экономике и философии. Да мало ли и других недостатков было у Сталина… Вот и надо убрать тех, кто хоть чуть-чуть о них знал…
Изголодавшие рабочие и крестьяне охотно верили в то, что основными виновниками их бедности являются враги народа. Отсюда и пошло… «Разобьем собачьи головы троцкистам и зиновьевцам!», «Смерть агентам мирового капитализма: двурушникам, шпионам и диверсантам!», «Раздавить гадину контрреволюции! Мечу пролетарской диктатуры — железным чекистам ОГПУ — горячий привет!».
Машина репрессии была пущена на полный ход: за один год пребывания Ежова в НКВД число арестованных выросло в десять раз! За год — в десять раз!
Под изощренными пытками люди давали ложные показания, клеветали на себя, товарищей по работе, соседей по коммунальной квартире.
В юриспруденцию внедрялись не известные ранее ни в одной стране акты, утвержденные Президиумом Верховного Совета и скрепленные подписью его председателя М. И. Калинина, определявшие высшую меру наказания — расстрел — за недоносительство. В обществе активно действовала широко разветвленная сеть доносчиков и «стукачей». Люди из-за страха быть арестованными и расстрелянными по первому требованию давали ложные показания на невинных, честных сограждан, оговаривали их.