Берия. Арестовать в Кремле - Анатолий Сульянов 5 стр.


В юриспруденцию внедрялись не известные ранее ни в одной стране акты, утвержденные Президиумом Верховного Совета и скрепленные подписью его председателя М. И. Калинина, определявшие высшую меру наказания — расстрел — за недоносительство. В обществе активно действовала широко разветвленная сеть доносчиков и «стукачей». Люди из-за страха быть арестованными и расстрелянными по первому требованию давали ложные показания на невинных, честных сограждан, оговаривали их.


Думал ли Сталин о народе? Несомненно. Но о народе покорном и послушном, готовом трудиться денно и нощно. Не случайно Иосиф Джугашвили любил повторять тезис Маркса о диктатуре пролетариата — с пролетариатом он заигрывал, часто прикрывался им, обращался к нему с трибун; диктатура же ему была близка по форме правления, ибо в душе, если она была у такого деспота, он был настоящим диктатором.

Сталин знал: общество, как и все человечество, обновляется не гегемоном, не крикливыми политиками, а мыслящими людьми — писателями, философами, историками, учеными, технической интеллигенцией, а потому-то уничтожал их с звериной жестокостью и в первую очередь. С интеллигенцией революция начала борьбу сразу же после своей победы; Сталин, став диктатором, после небольшого перерыва продолжил борьбу с глубоко мыслящими представителями нового общества, искореняя всякое инакомыслие.

Владимир Солоухин долгие годы наблюдал поведение птиц, рыб, саранчи, зверей в разных ситуациях и пришел к выводу, что в природе существует закон оптимальных величин. Не имея вожака, птицы, рыбы, саранча в определенное время собираются в большие стаи, подчиняясь какому-то импульсу, зову природы; они резко и всей стаей меняют направление движения, уходят вверх или вниз. Но если уменьшить число особей в стае до числа, ниже оптимального, то стая распадается на отдельные группы, действует бессистемно, часто становясь беспомощной жертвой хищника. Уничтожая миллионы людей, Сталин, может, и предполагал, что народ, потеряв свою, как правило, лучшую часть, распадется на кучки; потеряв культуру, историю, силу, энтузиазм, свою, наконец, духовность, превратится в равнодушных, испуганных, инертных существ, в сборище ленивых и пьянствующих особей.

По его указаниям Ежов и Берия вырубали под видом борьбы с «врагами народа» наиболее опытных и умных руководителей. Разумеется, погибали и крестьяне, и рабочие, и учителя, и бухгалтеры, но в первую очередь шли под расстрел носители интеллектуального потенциала страны. В 1939–1941 годах резко возрос поток информации на Запад от агентов иностранных разведок, ибо основные силы госбезопасности направлялись Берия на борьбу с «ведьмами», и лишь малая толика сил НКВД смогла принять участие в разоблачении настоящих агентов иностранных разведок. К началу войны вероятный противник располагал подробными данными на каждую советскую дивизию, авиационный полк, корабль и подводную лодку, о всех заводах оборонной промышленности, о количестве выпускаемой ими продукции.

В предвоенные годы за решеткой оказались тысячи конструкторов и инженеров «оборонки», обвиненные в «торможении конструирования и производства новых видов вооружения». На самом же деле развитие конструирования и производства вооружения тормозили работники НКВД, «изъявшие» из коллективов наиболее подготовленные кадры «оборонки», замены которым часто не находилось.

Нередко аресты велись массовым порядком — по спискам.


В стране менялась мораль: утверждалось приспособленчество, равнодушие, пьянство. Подрывались устои нравственности, взрывались соборы, подвергались разгрому церкви, расстреливались церковнослужители…

Доносительство вкупе с усердием НКВД привело к тому, что почти в каждой республике и области, в районах, на больших предприятиях «обнаруживались» различные «центры троцкистско-зиновьевского блока», «повстанческие штабы», «подпольные бюро» с руководителями.

Зачастую суды не успевали вершить судопроизводство — число готовых расследований и «признаний» росло не по дням, а по часам. Время заседаний судов сокращалось до нескольких минут. Так, суд над известным деятелем партии, членом Политбюро ЦК ВКП(б) Я. Э. Рудзутаком длился двадцать минут.

Из 139 членов ЦК и кандидатов в члены ЦК, избранных на XVII съезде партии, расстреляно 98–70 %. Из 1966 делегатов XVII съезда репрессировано 1108 человек.

Аресты совершались без санкции прокуроров: людей хватали на улице, на предприятиях, в домах и квартирах, в театрах, в поездах и санаториях. Спешно строились тюрьмы, лагеря, пересыльные пункты, создавались новые ГУЛАГи.

Особенно страшным по репрессиям стал 37-й год. Наряду с арестами колхозников, рабочих, сельской и городской интеллигенции репрессиям подверглась «верхушка» партийного и государственного аппарата: члены и кандидаты Политбюро ЦК ВКП(б), наркомы, директора крупнейших предприятий, депутаты Верховного Совета, члены ВЦИК, ответработники наркоматов, главков, банков, юстиции.

Люди видели беззащитность человека перед мощным напором НКВД, стремились «уйти в тень», опасались критиковать начальство. С тех пор, видимо, критика стала безымянной, беззубой. Граждане СССР боялись высказать вслух наболевшее.

По приказу Ежова был арестован нарком юстиции СССР Николай Васильевич Крыленко — первый советский главнокомандующий, сместивший в Могилеве по указанию В. И. Ленина главкома Духонина в ноябре 1917 года Н. В. Крыленко с середины двадцатых годов занимался становлением советской юстиции, судопроизводством, прокурорским надзором и т. д. Но в конце 20-х годов постепенно, шаг за шагом, ленинские установки на судопроизводство, независимость судей, презумпцию невиновности и юстицию в целом стали под воздействием новых взглядов утрачивать свое значение — они мешали рождающейся авторитарной власти. Не избежал ошибок в то время и Н. Крыленко, утверждавший, что требовать от судьи абсолютной объективности — чистейшая утопия, что прерогативы защиты могут быть сужены и т. д.

Арестом наркома юстиции Н. Крыленко утверждались извращенные взгляды на законность, права человека, ответственность судов и прокуратуры, автором которых стал А. Я. Вышинский, «теоретически доказавший новое положение»: в суде невозможно установить объективную истину. За «истину» принимались показания подсудимого. Более того, 14 сентября 1937 года закон легализует так называемое «Особое совещание», упростившее до предела судебный процесс, ликвидировавший право подсудимого на защиту. Особое совещание без суда и следствия решило судьбу сотен тысяч безвинных людей, преданных партии и народу…

Юстиция была разгромлена, и Сталин начал подумывать о репрессиях военных руководителей. До него давно доходили слухи о недовольстве военных слабой подготовкой страны к обороне, о недостаточной механизации Красной Армии, крупных просчетах наркомата обороны и лично наркома обороны К. Е. Ворошилова.

7

Ворошилов не имел достаточной подготовки в теоретическом плане из-за отсутствия должного образования, не обладал навыками в руководстве обороной страны, проведением наступательных и оборонительных операций. После написания Ворошиловым полной подхалимажа и переоценки личности генсека книги «Сталин и Красная Армия» вождь какое-то время по-дружески относился к первому маршалу (К. Е. Ворошилов и И. В. Сталин подружились во время работы IV съезда партии в Стокгольме, где жили в одной комнате), во многом доверял ему, понимая, что возможности Ворошилова по руководству Красной Армией весьма ограничены.

К. Ворошилов с предубеждением относился к командирам РККА — выходцам из старой русской армии, особенно к М. Н. Тухачевскому, стороннику быстрейшей механизации Красной Армии, гибкого управления войсками и т. д. Этим Тухачевский наводил на себя гнев К. Ворошилова и С. Буденного, приверженцев активного применения в войне кавалерии. «Умника» — так называл нарком обороны начальника штаба РККА М. Тухачевского. Сталин с подачи К. Ворошилова невзлюбил его. Подозрительность, зависть К. Ворошилова к молодому, талантливому начштаба РККА вынудили М. Тухачевского в 1928 году подать рапорт об освобождении от должности.

Существовали ли противоречия между руководством наркомата обороны во главе с Ворошиловым и военачальниками РККА? Да, существовали. Многие командиры и политработники армии, разумеется, видели некомпетентность и дилетантизм К. Ворошилова в стратегии и оперативном искусстве, в его взглядах на техническое перевооружение армии, в приверженности наркома и С. Буденного к кавалерии, в консерватизме организационных форм, оставшихся, по сути, с времен Гражданской войны.

Идеи и предложения Тухачевского о техническом перевооружении РККА встречали сопротивление и у других командиров.

— Война моторов, механизация, авиация придуманы военспецами, — утверждал приверженник конницы, сподвижник С. Буденного по 1-й Конармии комкор Е. Щаденко. — Пока главное — лошадка. Решающую роль в будущей войне будет играть конница.

— Война моторов, механизация, авиация придуманы военспецами, — утверждал приверженник конницы, сподвижник С. Буденного по 1-й Конармии комкор Е. Щаденко. — Пока главное — лошадка. Решающую роль в будущей войне будет играть конница.

Естественно, сторонники Тухачевского не молчали, используя трибуны военных конференций, служебных совещаний, разборов при подведении итогов маневров и учений.

Инакомыслие военачальников не нравилось Сталину, привыкшему к тому, что его высказывания были истиной в последней инстанции. Не раз Ворошилов информировал Сталина об «автономности» Тухачевского, его особом мнении, скрывая от вождя все положительное, что было отмечено в личном деле: «В высокой степени инициативен, способен к широкому творчеству и размаху. Упорен в достижении цели. Текущую работу связывает с интенсивным самообразованием и углублением научной эрудиции… Не любит угодничества и чинопочитания. В отношении красноармейцев и комсостава — прям, откровенен и доверчив… В партийно-этическом отношении безупречен. Способен вести крупную организационную работу на видных постах республики по военной линии».

У любого руководителя, как правило, находятся недоброжелатели и завистники. Были такие и у М. Тухачевского. Два сослуживца по старой армии неожиданно дали показания о том, что М. Тухачевский является чуть ли не руководителем их антисоветской деятельности. Протоколы допросов бывших офицеров почему-то оказались на столе Сталина, отославшего их Г. К. Орджоникидзе, не раз защищавшему хорошо известного ему по Гражданской войне и послевоенному периоду М. Тухачевского, с «философской» резолюцией: «Прошу ознакомиться. Поскольку это не исключено, то это возможно».

И на этот раз Серго встал на защиту М. Тухачевского, отвергнув злую клевету, не веря ни одному слову протоколов, ни тем более разговорам об «оппозиции» Тухачевского.

Но компромат на Михаила Николаевича продолжал расти. «Бдительные люди» отыскали в личном деле замнаркома давнюю информацию секретаря парткома Западного военного округа о якобы имевшем место неправильном отношении Тухачевского к коммунистам, о фактах… аморального поведения. К счастью, на обороте информации люди прочитали резолюцию М. В. Фрунзе: «Партия верила тов. Тухачевскому, верит и будет верить».

Ежов вовсю старался выслужиться перед Сталиным, показать работу руководимого им наркомата внутренних дел не на признании набивших оскомину представителей «левой» или «правой» оппозиции. Нужны были деятели покрупнее… Тогда-то и возникло «дело» бывшего начальника управления штаба РККА, исключенного из партии за связь с троцкистами, комбрига М. Медведева, тоже «неожиданно» давшего показания о том, что еще в 1931 году ему было известно о контрреволюционной троцкистской организации в центральных управлениях РККА.

По заданию Ежова замнаркома внутренних дел Фриновский М. П. добивался от следователей получения «признаний» Михаила Медведева, сам проводил допросы бывшего комбрига, давно потерявшего связь с армией и уволенного в 1931 году. Ежов приказал применять к Медведеву любые средства физического воздействия. Вот что показал впоследствии начальник управления НКВД по Московской области А. Радзивиловский:

— Приступив к допросу Медведева, я установил, что он несколько лет назад уволен из РККА и работал заместителем начальника строительства больницы. Медведев отрицал какую бы то ни было антисоветскую работу и свои связи с военными кругами. Когда я доложил об этом Ежову и Фриновскому, они предложили «выжать» из него «заговорщицкие» связи и снова повторили, чтобы с ним не стесняться… Фриновский дал мне задание: «Надо развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии, раскрытие которого выявило бы огромную роль и заслугу Ежова перед ЦК». Выполняя указания Ежова и Фриновского, я добился от него (Медведева. — А. С.) показаний о существовании военного заговора, о его активном в нем участии, и в ходе последующих допросов, в особенности после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев 8 мая назвал значительное количество крупных руководящих военных работников…

Список участников «заговора» составлялся в НКВД для показаний Медведева до его избиений. Теперь ясно, что «заговор» военных руководителей был нужен Ежову в карьеристских целях для показа и своей лично работы, и деятельности руководимого им ведомства.

Зачем был нужен «заговор военных» Сталину? К тому времени почти все отрасли народного хозяйства уже имели в своих рядах раскрытых «врагов народа», и для удержания общества в страхе, поддержания своего тезиса об усилении классовой борьбы и повышении бдительности нужны были новые «заговорщицкие центры». Такие «центры» и создавались в протоколах допросов на Лубянке и в Лефортовской тюрьме.

После первых признаний Медведева протоколы допросов Ежов показал Сталину. Последовали соответствующие указания…

Первым арестовали В. М. Примакова — заместителя командующего Ленинградским военным округом, командовавшего в свое время знаменитым кавалерийским корпусом «червонных казаков», за ним — военного атташе в Англии В. К. Путну.

Сталину в «деле военных» помог… Гитлер. По приказу фюрера были сфальсифицированы «документы» — фальшивки о «шпионаже русских военных» в пользу Германии. Руководитель рейха решил с помощью Сталина, учитывая растущую подозрительность генсека, нанести удар по «верхушке» Красной Армии с целью ослабления ее руководства. Фальшивки о переговорах Тухачевского с немцами по смещению Сталина вместе с копиями чеков-вкладов в швейцарских банках были подброшены президенту Чехословакии Э. Бенешу, который тут же переправил их Сталину. Фальшивки были подготовлены на основе секретного (1926 г.) соглашения между командованием РККА и немецкой армией об оказании помощи в создании авиации фирмой «Юнкерс». На соглашении стояла подлинная подпись начальника штаба РККА М. Тухачевского. Известно, что гитлеровские специалисты — большие мастера в изготовлении фальшивых подписей, документов, фотографий. На сфабрикованные ложные документы руководители секретной службы вермахта достаточно точно скопировали подпись М. Тухачевского… Одна из фальшивок — никогда не существовавшее письмо Тухачевского в Берлин о группе его единомышленников, якобы готовивших государственный переворот и смещение Сталина, со штампами разведки абвера[4] и грифом «Совершенно секретно». Не обошлось и без подлинной подписи Гитлера — его резолюция об учреждении слежки за немецкими генералами, связанными с Тухачевским. «Письмо» Тухачевского в Берлин вскоре было «выкрадено» (это при высочайшей строгости и каре в разведке!) во время пожара в одном из зданий абвера, и затем оно оказалось в Праге, у Э. Бенеша. По данным иностранных источников, НКВД заплатил за эту фальшивку 3 млн рублей… Так родился «заговор военных»…

Ни один видный военный деятель не был подвергнут аресту без визы наркома обороны Ворошилова. Более того, нарком, помогая НКВД, вызывал в Москву командующих округами и флотами, командармов и генералов, комкоров и комдивов якобы на совещание, позволяя арестовывать подчиненных ему военачальников в поездах, на вокзалах, в служебных кабинетах.

Допросы Примакова — человека эмоционального и впечатлительного — следователи НКВД вели в присущей им манере с применением активного физического воздействия. Вот показания одного из них, ныне здравствующего: «Примаков сидел как активный троцкист. Потом его дали мне. Я стал добиваться от него показаний о заговоре. Он не давал. Тогда его лично допросил Ежов… и Примаков дал развернутые показания и о себе, и о всех других организаторах заговора».

Бывший начальник отделения НКВД А. Авсеевич позже признал, что показания у подследственных «выбивались» с применением самых жестоких методов физического воздействия. Костоломы НКВД выламывали арестованным маршалам, генералам, комкорам, комдивам руки, избивали лежащих на полу измученных людей ногами и табельными дубовыми табуретками.

«Примерно в марте 1937 года я вызвал на допрос Примакова, — вспоминал Авсеевич. — Он был изнурен, истощен, оборван, имел болезненный вид. Примаков и Путна на первых допросах категорически отказывались признать свое участие в контрреволюционной троцкистской организации. Я вызывал их по 10–20 раз. Они сообщили мне, что, помимо вызовов на допросы ко мне, неоднократно вызывались к Ежову и Фриновскому. На одном из допросов Примаков заявил, что накануне вызывался к Ежову, там был серьезно предупрежден о последствиях в случае, если будет запираться… Примаков обещал Ежову подумать и сейчас будет давать показания».

Можно себе представить состояние человека, неделями истязуемого самыми изощренными пытками, явившегося на допрос к Ежову, требовавшему признаний на суде и грозившему новыми избиениями, если тот вздумает отказаться от предыдущих показаний. Примакову следователи не давали покоя ни днем ни ночью, лишали сна, меняясь, били почти беспрерывно, несмотря на крик и стон терявшего сознание человека…

Назад Дальше