– Ладно, начальник... Допрашивать – допрашивай, а чего обзываться? Не надо меня оскорблять.
– Как же это я тебя оскорбил? – удивился Пафнутьев.
– Какой я тебе господин? Издеваетесь?
– А как же тебя называть?
– Товарищем называйте, гражданином... Можно и Мишей. – Самохин улыбнулся.
– Ладно, – согласился Пафнутьев. – А мама тебя как в детстве звала?
– Да ну, – застеснялся Самохин, – Мих-Мих... Так она звала, царство ей небесное.
– Где работаешь, Мих-Мих?
– Семнадцатое домоуправление.
– Кем?
– Говорил же, сантехником.
– Ребенка там спер?
– Нет. Какие дети в домоуправлении? Там другого добра навалом.
– А где?
– Сколько мне светит?
– Сколько... – Пафнутьев подумал, посмотрел в окно, пожевал губами. – Года три – это точно. А если у тебя еще и слава дурная, то все пять.
– Это что такое – дурная слава?
– Раньше сидел?
– Сидел.
– Значит, слава у тебя дурная. Готовься пять лет отсиживать.
– Многовато...
– Согласен. Но тут от меня ничего уж не зависит.
– Зависит, – упрямо повторил Самохин. – Все от тебя зависит. Не надо мне мозги пудрить. Может, договоримся, а?
– Согласен, – ответил Пафнутьев, не задумываясь ни на секунду. – Готов поторговаться. Что ты предлагаешь?
– Я отвечаю на все ваши вопросы, а вы отпускаете меня на все четыре стороны, – твердо заявил Самохин. – По рукам?
– По ногам, – ответил Пафнутьев и набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте. Что-то странное происходило в последнее время с Шаландой – он не торопился домой, никуда не торопился, стараясь подольше задерживаться в кабинете. – Пафнутьев беспокоит!
– Чем могу? – сдержанно произнес Шаланда.
– Ты в самом деле чем-то можешь?
– Не понял? – обиделся Шаланда.
– Слушай меня, Шаланда... По твоей службе не было сообщения о пропаже ребенка?
– Какого ребенка? – не понял Шаланда.
– Двуногого. И руки у него тоже две. Два уха, два глаза... Ну, было сообщение?
– Сколько лет ребенку?
– Года нет. Похоже, ему и месяца нет.
– Совсем крошка? – заулыбался Шаланда, но тут же опять сделался серьезным. – Не было.
– Но мимо тебя такие вещи не проходят?
– Никогда!
– Рад был слышать тебя, Шаланда! – и Пафнутьев положил трубку. Но тут же снова поднял ее и набрал номер телевизионных новостей. Был у них там верный человек, который иногда брал на себя смелость посылать в эфир сообщения, позарез необходимые Пафнутьеву. Иногда это были рискованные сообщения, иногда откровенно провокационные, но каждый раз за ними стояли интересы очередного расследования. Валентин Фырнин когда-то работал в Москве, но времена изменились. В журналистике понадобились другие люди – шустрые, наглые, без всяких там угрызений, сомнений, колебаний. И Фырнин оказался не ко двору. Выгнали Фырнина из редакции. Пафнутьев перетащил его в свой город, запихнул на телевидение и получил надежного соратника и собутыльника.
Тайный агент Пафнутьева оказался на месте. Он и не мог не оказаться, поскольку через полчаса должны были выйти новости.
– Валя? – вкрадчиво спросил Пафнутьев. – Здравствуй, дорогой. Паша тебя беспокоит.
– Какой Паша? – не сразу сообразил тот.
– А их у тебя много, Паш?
– Все! Врубился! Записываю!
– Записывай... Полчаса назад возле центрального универмага задержан некий Самохин Михаил Михайлович, который продавал девочку, не имея на это соответствующей лицензии.
– А что, на это дают лицензию? – ошалело спросил Фырнин.
– Нет, – ответил Пафнутьев. – Не дают. Поэтому у него и не было такой лицензии. Продолжаю... Родители, у которых был похищен ребенок, могут обратиться на телевидение по телефону... Номер сам назови, который считаешь нужным.
– Сколько же он просил за девочку?
– Он заломил кошмарную цену... Три бутылки водки.
– Надо же, жлоб какой! – пробормотал Фырнин. – Записал. Дальше.
– В настоящее время продолжается допрос задержанного в городской прокуратуре. Получены первые чистосердечные показания. Задержанный вины своей не отрицает, однако же и не раскаивается.
– Раскаиваюсь! – подал голос Самохин.
– Валя... Исправь последние слова... Он уже раскаивается и заверяет правосудие, что воровать девочек больше не будет.
– Кстати, а сколько красавице?
– Думаю, меньше месяца...
– Младенец?! – не то ужаснулся, не то восхитился Фырнин.
– Потому и цена такая, – ответил Пафнутьев. – Валя, ты меня понял? Это очень важно.
– Будет, Паша. Мы начнем новости с этого сообщения, а в конце еще раз повторим. Включай телевизор. Через три минуты город вздрогнет от ужаса и возмущения. Через три минуты! Пока!
Пафнутьев положил трубку, некоторое время смотрел на нее, прикидывая, все ли сказал, не упустил ли чего.
– Напрасно вы это, – проговорил Самохин обиженно. – Не надо было... На весь город ославите...
– Слушай! – возмутился Пафнутьев. – Ты ребенка спер! Надо же родителей найти!
– Не найдете, – произнес Самохин так тихо, что Пафнутьев с трудом разобрал эти странноватые слова.
– Почему?
– Потому, – Самохин исподлобья взглянул на Пафнутьева. – Потому, – повторил он. – Я же предлагал договориться... Вы отказались. Как будет угодно, – добавил Самохин.
– Думаешь, поздно нам с тобой договариваться? – спросил Пафнутьев, обеспокоенный последними словами Самохина. Было в них что-то истинное, Самохин не пытался выкрутиться, он просто предложил уговор, и что-то важное стояло за этим предложением. Люди в его положении могут предложить деньги, много денег, но он вел себя иначе.
– Поздно, Павел Николаевич. Теперь я буду молчать, как асфальт. Нет, как бетон. Нет, как железобетон.
– Разберемся, – пробормотал Пафнутьев. – Искреннее раскаяние, помощь в поисках родителей ребенка... Это тебе помогло бы.
– Вы не найдете родителей.
– Почему?
– Их нет.
– В каком смысле? – насторожился Пафнутьев, опять остро почувствовав второй смысл в словах Самохина. – Они умерли? Их убили?
– Они живы... Может быть, и живы... Но их нет.
– А ты не хочешь выразиться понятнее?
– Может быть, потом. Сейчас не могу.
– Как знаешь.
Неожиданно резко зазвонил телефон. Звонил Шаланда.
– Паша? – спросил он. – Все еще на службе?
– А ты, Шаланда, почему домой не идешь? Не любишь дома бывать? Службу полюбил? Или опасаешься чего-нибудь? Признавайся, Шаланда? – У Пафнутьева не было серьезных оснований для подобных слов, но он чувствовал перемены в Шаланде, и что-то подсказывало ему, что сейчас попал в цель.
– Много вопросов, Паша. А у меня к тебе один... Только что по телевизору сказали про ребенка... С твоей подачи?
– Да.
– А этот идиот Самохин у тебя?
– Вот он, передо мной.
– Береги его, Паша, – и Шаланда положил трубку.
Пафнутьев почувствовал, как несколько раз тяжело дрогнуло его сердце. «Как бы ни влип Шаланда, но он продолжает оставаться твоим другом», – проговорил Пафнутьев про себя. – Он тебя предупредил, чтоб ты берег старика? Предупредил. Ты его не уберег. Теперь он говорит открытым текстом – береги Самохина. От кого беречь? Ему тоже угрожает опасность? Но откуда это известно Шаланде? Хорошо, там «Фокус», там квартиры, старик с двумя малиновыми трупами и рукой в холодильнике... А здесь сантехник решил на опохмелку достать денег несколько необычным путем – ребеночка продать в центре города... Хорошо, Самохин от пьянства умом тронулся, сместились у него какие-то там ценности в мозгах или еще в каком-то месте организма... Но опасность? От родителей? Они пока не обнаружились... А Самохин открытым текстом говорит, что и не обнаружатся... Какая связь между всеми этими событиями? А Шаланда дает понять, что связь существует... Что это все они взялись на что-то намекать!
– Значит, так, – неожиданно заговорил Самохин. – Я пошутил.
– Да? – удивился Пафнутьев. – Скажи, пожалуйста, в чем заключается твоя шутка?
– Я не продавал ребенка. Пошутил. Мне было интересно, как люди отнесутся... Вот я и того... Проверил. А вы, не разобравшись, надели наручники и притащили сюда... Это беззаконие. Отдайте мне моего ребенка.
– Так, – крякнул Пафнутьев от столь резкого поворота. – Ты что же, отец этой девочки?
– Опекун, – помолчав, ответил Самохин.
– Есть документы?
– Нет, я на общественных началах. Из сострадания и жалости решил взять опекунство над ребенком. Может быть, моя шутка неудачная, ну что ж... Виноват. С юмором у меня всегда были накладки. Сколько сейчас дают за глупые шутки?
– Так, – повторил Пафнутьев в полной растерянности. – Так... Как же нам с тобой быть-то?
– Я же говорю... Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье, – произнес Самохин с обидой.
– Ни фига себе! – воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. – Да ты же разбил обе бутылки!
– Так, – повторил Пафнутьев в полной растерянности. – Так... Как же нам с тобой быть-то?
– Я же говорю... Верните мне сироту, отпустите с ней на свободу. А водку, которую вручили возле универмага, можете оставить себе. Пейте на здоровье, – произнес Самохин с обидой.
– Ни фига себе! – воскликнул Пафнутьев в полной растерянности. – Да ты же разбил обе бутылки!
– Не надо было железки на руки цеплять!
– Значит, девочка – сирота?
– Да, – помедлив, ответил Самохин.
– При живых родителях?
– Это уж точно, – несколько невпопад ответил Самохин обычной своей поговорочкой.
– Хорошо, – Пафнутьев поднялся, приняв наконец решение. – Пусть будет по-твоему. Разбираться будем утром. А сейчас отвезу я тебя на ночевку в одно место. Пошли, – и он, распахнув дверь кабинета, выпустил Самохина в коридор. Оглянулся и, увидев недописанный протокол, вернул Самохина обратно в кабинет. – Подписать надо наши с тобой поиски и находки, – сказал он, придвигая листки к краю стола.
– Ни в коем случае! – ответил тот с вызовом. – Никаких протоколов, никаких подписей. Я устал, плохо себя чувствую, у меня шоковое состояние, меня силой разлучили с младенцем... Ничего подписывать не буду.
Пафнутьев постоял в растерянности, потом медленно сложил протокол пополам и старательно засунул во внутренний карман пиджака. Самохин, увидев блеснувшую рукоять пистолета, усмехнулся.
– Это правильно, – сказал он. – Одобряю.
– Хоть в чем-то мы с тобой сошлись, – проворчал Пафнутьев и, выключив в кабинете свет, запер дверь. Машина с водителем была во дворе, и уже через пять минут он вталкивал Самохина в кабинет Шаланды.
– Принимай пополнение, Шаланда! – весело сказал Пафнутьев. – Его зовут Самохин. Михаил Михайлович. Девочками торгует.
– Я знал, что ты его сюда притащишь, – вздохнул Шаланда, даже не взглянув на Самохина.
– Откуда? – удивился Пафнутьев. – Я сам этого не знал!
– Я так подумал... В чем будет самая большая пакость от Пафнутьева, что он может сделать такого, чтобы испортить мне жизнь? И ответил себе... Он притащит этого алкаша ко мне... И только я так подумал, распахивается дверь, и вваливается хмырь в наручниках... – Шаланда устало развел руками, с укором посмотрел на Пафнутьева. – Хоть позвонил бы... Дал бы время смыться.
– Поэтому и не позвонил. Не хочешь задать ему пару вопросов? Может быть, тебя что-то интересует?
– Ни единого вопроса у меня к нему нет.
– Почему? – простодушно улыбнулся Пафнутьев.
– Жить хочу, Паша. Единственная причина – хочется жить.
– Ты хочешь сказать, что над нами кружится опасность?
– Она не кружится, Паша. Она уже пикирует. – Шаланда быстро взглянул на Пафнутьева и тут же опустил глаза. – Оставляй этого типа. Здесь он будет целее. Пока он у меня, его жизни ничто не угрожает. Но завтра с утра надо его куда-то определять.
– Определим. А пока запри на пару замков.
– А перед этим не забудьте в туалет сводить, – добавил Самохин, молча сидевший у стены.
– Сводим, – кивнул Шаланда.
– А ты не хочешь со мной пошептаться? – спросил Пафнутьев у Шаланды.
– Паша... Я сказал тебе все, что мог... Так же буду поступать и в дальнейшем.
– И на том спасибо.
– Пожалуйста, – обиженно произнес Шаланда, навалившись тяжелой грудью на стол. – И не думай, что я говорю тебе мало. Будь здоров, Паша.
* * *Пафнутьев застал Вику в полной растерянности. Девочка лежала на диване, запеленатая в новые уже простынки, которые Вика сделала, разорвав две большие наволочки. Не раздеваясь, он прошел в комнату, убедился, что жена на месте, девочка жива, – и облегченно перевел дух. После загадочных предупреждений Шаланды Пафнутьев стал всего опасаться.
– Паша, она спит, – сказала Вика, когда Пафнутьев, раздевшись в прихожей, снова вернулся в комнату.
– Это прекрасно!
– И ни разу не просыпалась, Паша... Это ненормально... Она уже намочила под себя, но даже после этого не проснулась.
– Значит, крепкий, здоровый ребенок, – Пафнутьев не желал проникаться какими-то невнятными опасениями Вики. – Значит, есть надежда, что и у нас с тобой сон будет здоровым, крепким, целебным. А завтра утром отнесем в роддом. Там у них есть отделение брошенных детей, пусть решают.
– Думаешь, стоит?
– А мы не имеем права поступить иначе.
– Знаешь, Паша... Странный какой-то ребенок... То, что она спит уже несколько часов, не просыпаясь... Ладно. Дело в другом. Это не домашний ребенок, Паша. Тот алкаш взял его где-то в другом месте, не дома, не у матери.
– Почему ты так решила?
– Девочка во всем казенном... Смотри, в чем она была... На простынках, на пеленках больничные штампы, в одеяло вшит лоскуток, которым обычно помечают солдатские вещи... Дома детей иначе одевают... Что-то голубенькое, розовенькое, какие-то кружевца, носочки... Здесь ничего этого нет. Она как из казармы...
– Тогда родители и в самом деле могут не позвонить. – Пафнутьев подошел к вороху белья, которое было на девочке, приподнял за уголок одну пеленку, вторую, всмотрелся в белый лоскут, вшитый в самый угол синего спецовочного одеяла, но ни единой буквы разобрать ему не удалось – лоскут был каким-то выжженным, видимо, стиральными порошками, химическими травлениями...
Пафнутьев подошел к телефону и набрал номер телестудии. Фырнин был еще на месте, видимо, дожидался ночного выпуска новостей и скучал, поглядывая на часы.
– Валя, опять я, верный твой сокамерник... Новостей нет? Кто-нибудь спрашивал о девочке?
– Нет, Паша. Никто.
– Ни единого звонка?
– Один был, но человек интересовался не столько девочкой, сколько задержанным мужиком... Я сказал, что ничего определенного ответить не могу, попросил оставить телефон, мы, дескать, перезвоним.
– Молодец! А он?
– Повесил трубку.
– Так, – огорчился Пафнутьев. – Ну хоть позвонил, и то хорошо. Послушай, Валя... Я уже дома, если будет что-нибудь новенькое, звякни, ладно?
– Заметано, – и Фырнин положил трубку.
Девочка проспала всю ночь, так ни разу и не проснувшись. И всю ночь над ней стояла, сидела рядом, ходила вокруг Вика, понимая, что происходит нечто из ряда вон. Время от времени к ним подходил заспанный Пафнутьев. Постояв, так и не проронив ни слова, уходил в спальню.
А утром, так же молча выпив чашку крепкого чая с соленым сыром, он побрился, оделся, вошел в комнату.
– Все, – сказал он. – Хватит. Упаковывай это существо – и поехали. И так много времени потеряли.
– Куда? – вскинулась Вика.
– К Овсову. – Пафнутьев по памяти набрал номер телефона, долго ждал, пока поднимут трубку. Наконец в динамике раздался заспанный голос хирурга.
– Да... Слушаю.
– Разбудил? – спросил Пафнутьев.
– Паша? Ты? О боже... – Овсов, видимо, не совсем еще пришел в себя. – Подожди, ни фига не понимаю... Полчаса назад заснул... Ночью двух простреленных привезли...
– Выжили?
– Один выжил, телохранитель... А хозяин его помер. Обычная картина – контрольный выстрел в голову. А у тебя что? Надеюсь, без выстрелов?
– Еду к тебе, Овес.
– Едь... Только не очень быстро, я еще немного подремлю.
– Буду через десять минут.
– Ну ты, Паша, даешь... Ладно, едь... Я за это время хоть воды в морду плесну.
– Во что плеснешь?
– В морду, Паша, в морду... От лица у меня давно уже ничего не осталось. Все, отвали.
Пафнутьев подошел к окну – черная «Волга» стояла на своем обычном месте. Стекло водителя было приспущено, и из машины поднимался еле заметный голубоватый дымок.
– Паша, что ты задумал? – спросила Вика.
– Пусть с этим существом разбираются знатоки матери и ребенка. Если она не просыпается целую ночь, значит, может вообще не проснуться. С ней что-то сделали, это не простой ребенок, это еще тот ребенок! И надо от нее избавиться, пока жива, а то потом на скамью подсудимых с тобой рядышком усядемся, как вампиры и детоубийцы. – Пафнутьев набрал номер дежурного милиции. – Алло! Шаланда на месте?
– Скоро будет.
– Были звонки по поводу пропавшей девочки?
– Не было. Были звонки по поводу пропавшего мальчика.
– Что за мальчик?
– А бог его знает... Двенадцать лет, ученик, светлые волосы, джинсовые штаны, плащевая куртка...
– Все понял, – перебил Пафнутьев. – Придет Шаланда – передайте привет. Скажите, что я всегда о нем помню. Именно эти слова – я постоянно помню о нем.
– Передам! – рассмеялся дежурный. – Ему, наверное, будет приятно.
– Поехали, – и Пафнутьев рванулся в прихожую. Вику с девочкой он пропустил вперед и, пока она спускалась по лестнице, запер дверь на несколько замков – это стало нормой, стальные двери надо было запирать на засовы, чтобы никакой взрыв не выворотил их вместе с рамой. – К Овсову! – бросил он водителю, падая на сиденье рядом с ним.
– И до этого дошло, – рассудительно заметил водитель.
– Дошло, – кивнул Пафнутьев.