– Дошло, – кивнул Пафнутьев.
– Набираем обороты?
– Набираем, Володя, набираем.
– А то я смотрю, вы уже с пушкой не расстаетесь... Скоро стрельба?
– Предупрежу тебя заранее.
– Есть один человек... Гранатомет предлагает...
– Надежный человек?
– Вполне.
– Бери не раздумывая.
– Я не шучу, – водитель искоса взглянул на Пафнутьева.
– Мне тоже, Володя, не до шуток.
– Быстрей, пожалуйста, – сказала Вика, дождавшись паузы в разговоре. – Ребенок, мне кажется, стал синеть...
– Поздно прибавлять скорость, – сказал водитель.
– Почему? – вскинулась Вика.
– Уже приехали.
Овсов ждал их, лежа на кушетке. Лицо его было заспанным, седые волосы всклокочены, халат распахнут. Пафнутьев не видел его несколько месяцев и теперь всматривался в лицо хирурга, пытаясь найти следы прошедшего времени.
– Сдаю, Паша, сдаю, – сказал Овсов, взглянув на Пафнутьева. – Особенно по утрам.
– Хороша была ночка?
– Слава богу, что кончилась, – вздохнул Овсов. – Что у вас?
– Ребенок, – Вика положила сверток на стол и развернула. Девочка продолжала спать, но губы у нее действительно приобрели фиолетовый оттенок.
– Как идет время, – протянул Овсов, потирая лицо руками, – как идет время, Паша! Вот ты уже с дочкой...
– Вчера купил, – быстро вставил Пафнутьев, не дожидаясь следующих вопросов. – Возле универмага. Три бутылки водки просил мужик.
– И ты отдал три бутылки водки? – ужаснулся Овсов.
– Конечно, нет, – успокоил его Пафнутьев. – Пообещал, но не отдал. Злоупотребил служебным положением. Мужика сдал в милицию, а дите забрал себе.
– Тогда ладно... А то ведь цена-то завышенная... Мне такого же младенца отдавали всего за две бутылки водки, и то я отказался. Дороговато.
– Давно это было?
– С полгода назад. Видишь ли, Паша, такие предложения не редкость, время от времени они поступают.
– От кого?
– От разных людей, так или иначе связанных с роддомом. Человек у меня есть свой в роддоме, так что если желаешь, только скажи. Мальчика подберем, девочку... Можно рыженьких, темненьких, белесых... Даже вес можешь заказать... Желаю, дескать, приобрести рыженького мальчонку не менее пяти килограммов весом.
– И раздобудут?
– На дом доставят! – заверил Овсов. – А с этой хиленькой что случилось?
– Она за всю ночь ни разу не проснулась, – сказала Вика. – И вечером спала. И сейчас не просыпается. С ней что-то случилось, Степа!
Овсов подошел к девочке, попробовал пальцами живот, приподнял веко, разжал сжатый кулачок, всмотрелся в ладонь...
– А это видели? – спросил он, показывая ладошку Вике. – Младенец номер тринадцать.
И в самом деле, на ладошке явственно просматривалась цифра, наведенная каким-то едким фломастером, таким обычно помечают посылки, отправляя их за три моря.
– Я боялась разбудить... – оправдываясь, произнесла Вика и виновато посмотрела на Пафнутьева.
– Меченый ребеночек, – пробормотал Овсов и решительно направился к выходу. Выглянув в коридор, он крикнул чуть ли не на все этажи больницы: – Вера! Давай сюда!
Когда через минуту вошла сестра, Овсов не дал ей произнести ни слова.
– Срочно! В реанимацию! Анализы! Похоже, в дите вогнали какую-то заразу...
– Опять? – спросила Вера, молоденькая сестричка с круглыми глазами и вскинутыми бровями.
– Вера, ты не на митинге! Мы не выбираем президента, мы спасаем людей! От тебя не требуется слишком много слов! От тебя вообще никаких слов не требуется! – Овсов был явно сбит с толку и раздражен единственным словечком, которое обронила сестричка. Лицо ее покрылось красными пятнами, она, видимо, и сама не могла понять, в чем допустила промашку. Взяв ребенка, она быстро вышла в дверь, успев напоследок, уже из коридора, бросить на Овсова взгляд, полный слез и обиды.
– Опять? – вкрадчиво спросил Пафнутьев, хорошо расслышавший единственное слово, которое успела произнести девушка. – Значит, это правда? Значит, попадают к тебе такие вот спящие царевны, которые никак не могут проснуться? А, Овес?
– Я же тебе все сказал, Паша, – вздохнул хирург и опустился на кушетку. – Я все тебе сказал, – повторил он. – Случается, Паша... Скажи, ты в самом деле купил девочку?
– Мне действительно предлагали ее за три бутылки водки.
– Надо же, – Овсов протянул руку к тумбочке стола и вынул оттуда початую бутылку. – Ты, Паша, пил когда-нибудь финскую водку? Должен тебе сказать, – продолжал Овсов, не дождавшись от Пафнутьева ни согласия выпить, ни возражения, – должен тебе сказать, Паша, – Овсов неторопливо достал стаканы, – это очень неплохой напиток. Наши северные соседи, похоже, разбираются...
Овсов замолчал, пораженный поведением Вики – она вынула из его тумбочки третий граненый стакан, спокойно налила в него из бутылки, украшенной северным оленем, налила столько же, сколько было у Пафнутьева и Овсова, и присела на кушетку. Овсов справился с удивлением, довольно быстро придя в себя, чокнулся с Викой и Пафнутьевым и как ни в чем не бывало поднял стакан в приветственном жесте.
– За здоровье младенца! Ей не помешает наш тост! – Когда все выпили, Овсов поставил стаканы опять в тумбочку, убрал пустую бутылку, закрыл дверцу. – Не смотри, Паша, так пронизывающе... Отвечу я на твой вопрос, куда же мне деваться, отвечу. Такой вот случай у меня второй... Очень похожий... Помнишь сестричку Валю, при виде которой содрогалось мое уставшее сердце и начинало работать, как у молодого козла?.. Ты ее помнишь?
– Она так же хороша? – спросил Пафнутьев.
– Она стала гораздо краше, – грустно ответил Овсов. – Но меня это уже мало радует.
– Но кого-то радует?
– Да, Паша, да. Так вот Валя... Как-то осенью она принесла мне в казенных пеленках... Тогда это был мальчик. Он тоже не мог проснуться.
– Долго? – спросила Вика.
– Он вообще не проснулся. Но девочки более жизнестойки... более живучи, я бы сказал. Думаю, не все потеряно. Хорошо, что ты занялся этим, Паша.
– Почему?
– Есть надежда, что это прекратится.
– Что прекратится? – уже чуть раздраженно спросил Пафнутьев, придвигая к себе телефон.
– Ко мне в больницу перестанут поступать беспробудные младенцы.
Пафнутьев набрал номер Шаланды, тот оказался на месте. Да, все-таки что-то произошло с Шаландой, он постоянно находился на месте, его можно было застать в кабинете в любое время. Или же он состарился и перестал ловить мышей, или же открылось ему, что в мире есть не только мыши, но и крысы, ядовитые змеи, крокодилы и удавы. А он привык иметь дело с мышами...
– Пафнутьев тебя тревожит?
– Тревожит, – хмуро ответил Шаланда.
– Младенца кто-нибудь ищет?
– Нет.
– Ничего больше не хочешь сказать? – спросил Пафнутьев. Что-то в голосе Шаланды заставило его насторожиться, что-то у него внутри поскуливало жалобно и виновато.
– Сегодня утром я отпустил Самохина, – сказал Шаланда. – Он дал подробные объяснения случившемуся. Они показались мне искренними и убедительными.
– Он пообещал, что больше не будет торговать младенцами?
– Да, именно так.
– И ты ему поверил?
– Я вообще верю людям. И тебе, Паша, верю.
– Ответь мне, Шаланда, на маленький вопрос... Невинный такой вопросик без имен, адресов, дат и телефонов... За него кто-то просил?
– Да.
– Ты влип, Шаланда?
– Да. – Голос у майора был тусклым и каким-то мертвым, в нем не играла обычная напористая обида, не чувствовалось готовности отстаивать уязвленное достоинство, нападать и подзуживать. Все это исчезло, испарилось из Шаланды, и Пафнутьев в какой-то момент вдруг понял, что разговаривает не с живым человеком и даже не с роботом. На том конце провода был угасший, смирившийся старик.
– Тебе плохо, Шаланда?
– Да.
– Я могу помочь?
– Нет.
– А если попытаюсь?
– Не стоит, Паша. Пустой номер.
– Нет, все-таки попытаюсь.
– Ну что ж... Ни пуха. – И уловил, все-таки уловил Пафнутьев в последнем слове Шаланды робкую благодарность, чуть забрезжившую надежду на избавление от чего-то тягостного, непреодолимого. – Младенец жив? – помолчав, спросил Шаланда.
– Да.
– Береги его, – и Шаланда повесил трубку.
Услышав последние слова, Пафнутьев, кажется, вздрогнул. Не первый раз Шаланда предупреждает об опасности, и каждый раз оказывается, что не зря. Первый раз он предупредил, когда у Пафнутьева оказался Чувьюров. «Береги его», – сказал Шаланда. А наутро старик был мертв. Не уберег. Второе предупреждение прозвучало, когда Пафнутьев допрашивал Самохина... А сейчас он на свободе...
– Самохин! – воскликнул Пафнутьев, поняв вдруг, что у него нет ни единой минуты, чтобы оставаться здесь. – Значит, так, Овес... Я ухожу. Вика, если нужно, останется здесь отвечать на твои вопросы и поднимать тосты. Позвоню в течение дня. И не один раз. Спасай ребенка. Авось удастся. Ему грозит опасность.
– Я знаю, – кивнул Овсов.
– Опасность не только от той заразы, которую в него вкатили. Могут найтись якобы мама, якобы папа... Гони всех в шею. Стреляй из чего можешь!
– Я могу в них только бутылками запускать, – усмехнулся Овсов.
– Смело кроши бутылками их головы!
– Ясно, Паша, – Овсов полез в тумбочку. – Кажется, ты созрел.
– И самое главное... Назначь мне встречу с красавицей Валей. В любом удобном для нее месте, в любое удобное для нее время.
– Валя не будет отвечать на твои вопросы, Паша.
– Почему?
– Молодая, красивая... Ей жить надо. Она и мне ничего не сказала.
– Заговорит, – уверенно заявил Пафнутьев. – Пальцы в дверь зажму – еще как заговорит!
– У нее очень ласковые пальцы, – некстати сказал Овсов и плеснул водки в свой стакан. – Не переживай, Паша... Мои ребята уже занялись девочкой. С божьей помощью разбудят. Главное, Паша, ты не отвлекайся, делай свое дело и делай. И слава тебя найдет. – Овсов помедлил, подмигнул Вике, прощально махнул рукой Пафнутьеву и выпил большой глоток финской водки, очень неплохой, кстати, водки.
* * *Домоуправление, которое разыскивал Пафнутьев, оказалось рядом, чуть ли не в двух кварталах. В пятиэтажном блочном доме, которые с некоторых пор, подзажравшись, стали называть хрущобами, причем те самые люди, которые, не жалея ни глотки, ни живота, пробивались в эти дома совсем недавно, а пробившись, балдели в них по двадцать-тридцать лет, так вот, в таком доме на первом этаже прорубили между двумя квартирами проходы и отвели их под домоуправление. С туалетом, кухней, ванной – даже душ можно было здесь принимать в летнюю жару или на жестокое похмелье. Здесь же домоуправленцы готовили себе обеды, поскольку посещать кафешки и забегаловки было им не по карману, кипятили чай, пили водку, запершись после работы и отгородившись от назойливых пенсионеров, одиноких стариков и старух, у которых вечно что-то протекало, дуло в разных местах, замыкало и сквозило. А одиноких стариков и старух становилось почему-то с каждым годом все больше, будто молодое народонаселение попросту вымерло или зараза их какая косила, оставив в неприкосновенности опять же стариков и старух.
– Здравствуйте! – громко произнес Пафнутьев, чтобы его услышали сразу в двух квартирах. – Есть кто живой?
– Неприемный день! – с непонятной озлобленностью выкрикнула высохшая женщина в растянутой кофте, в которой явно не хватало нескольких пуговиц. И чтобы подтвердить свою решимость, начала тут же выталкивать его в дверь своими сухонькими злобными ладошками.
– А мне плевать, приемный у вас день или неприемный! – взъярился Пафнутьев, как он ярился всегда, сталкиваясь с откровенным хамством.
– Ради вас открывать? – женщина изогнулась, уперев коричневые кулачки в провалы боков.
– Ради меня! – рявкнул Пафнутьев, и только сейчас женщина сообразила, что перед ней не простой квартиросъемщик и уж никак не ветеран всех войн пришел клянчить кусок стекла или обрезок трубы. – Кто есть из руководства?
– Начальник... – сбавила тон женщина. – Но она занята.
– Кем?
– У нее посетитель... – женщина начала заискивать.
– Из прокуратуры? – продолжал сотрясать воздух Пафнутьев, уже наслаждаясь положением, в котором оказался.
– Из милиции...
– Правильно! За вас давно пора взяться!
– Видите ли, Тамара Леонидовна наказала, чтобы ее не беспокоили, она скоро освободится и тогда...
– Пьет?!
– Простите?
– У себя в кабинете – пьет?!
– Там какое-то событие... Ее дочь закончила...
– А милиция? Помогла? Теперь обмывают? – И Пафнутьев, не задерживаясь больше на пустые разговоры, с силой рванул на себя дверь, украшенную табличкой с единственным различимым словом «начальник». Жиденький крючочек, сработанный из гвоздика каким-нибудь слесарем-неумехой, тут же отскочил и обнажил тайную жизнь начальницы. Пафнутьев оказался прав – на столе стояла бутылка водки, два стаканчика, а на газетке мелковато, явно женской рукой был нарезан помидор, и хлеб был нарезан плохо, рвано как-то, и колбаса была нарезана просто отвратительно – крупноватыми несъедобными кусками. Что-то проступало в этой стыдливой пьянке недостойное тостов высоких и любвеобильных. Умильная, немного жалостная от обилия помады улыбка начальницы на его глазах необратимо и страшновато превратилась в гримасу ненависти и недовольства. Милиционер, поняв, что пробил его час, гневно повернулся к Пафнутьеву вместе со стулом. Но Пафнутьев не дал ему возможности произнести ни слова.
– Безобразие! – пророкотал он и, взяв у стены стул, придвинул его к столу и сел. В упор посмотрел на начальницу, которую стоявшая на шухере женщина назвала Тамарой Леонидовной. – Администрация пьет! Милиция пьет! А прокуратура? Хуже? Чем для вас прокуратура хуже?
– Простите, – пролепетала подавленная таким напором начальница. – Может быть, вы...
– Пафнутьев Павел Николаевич. Начальник следственного отдела прокуратуры. Прошу любить и жаловать!
– Очень приятно, – улыбнулась наконец начальница, показав красные от помады зубы.
– Слышал, – кивнул милиционер, одергивая пиджак.
– Присоединяйтесь, – женщина молниеносно вынула из тумбочки третий стакан, не очень свежий, мимолетно отметил Пафнутьев как бы даже помимо своей воли. Тяжело пить из такого стакана – между гранями на дне скапливается всякая грязь от жирных пальцев, помидорного сока, колбасных отложений. Правда, все это с внешней стороны, но когда пьешь, грязь видна увеличенно, дно стакана становится лупой.
– Спасибо, только что от стола, – отказался Пафнутьев, но его уже не слушали. Милиционер придвинул ему самый красный кусочек помидора, женщина плеснула в стакан водки, наполнив его почти наполовину. «Неважная водка, – отметил про себя Пафнутьев, – но в смеси с финской, которой меня угостил Овсов, авось она окажется и не столь смертельной, не столь». – Ну что ж... Тогда за содружество трех ветвей власти! – брякнул Пафнутьев и даже сам удивился ловкости, с которой у него вырвались эти слова. «Мастак ты, Паша, стал тосты толкать, не каждый за тобой угонится, не каждый».
Стаканы глухо звякнули, и все трое выпили. Может быть, водка отмоет помаду с ее зубов, успел подумать Пафнутьев, но когда женщина выпила и улыбнулась, он убедился, что надежды его были напрасны – зубы у нее сделались еще краснее, теперь к ним прилипла еще кожица помидора.
– Значит, так, – сказал Пафнутьев, закусив колбасой, которую ему выделили случайные собутыльники. – Самохин. Меня интересует гражданин Самохин Михаил Михайлович.
– О боже! – простонала начальница. – Опять влип?
– Да.
– Что на этот раз?
– Вчера задержан возле универмага. Продавал девочку. А лицензии на право продажи при себе не имел.
– Как не имел? – ужаснулась начальница, имея в виду, что не бывает лицензий на подобную торговлю. Но Пафнутьев пожелал понять ее иначе.
– И меня удивило! Ни справки, ни лицензии... Кошмар какой-то! Что происходит в стране?!
– Наверное, в роддоме спер, – мрачно проговорил милиционер, из чего Пафнутьев заключил, что парень этот, красномордый и непритязательный, судя по невысокому качеству водки и вампирьим зубам начальницы, знает Самохина достаточно хорошо.
– А при чем тут роддом? – спросил Пафнутьев.
– Роддом у нас за забором... Вот Самохин и взялся по совместительству обслуживать. Он там больше пропадает, чем на основной работе. Вечно у них что-то ломается, ремонт требуется только срочный, терпеть они не могут, дети кричат, матери, естественно, матерятся... И спирт, опять же, у них бывает, и сестрички бегают по коридорам без присмотра... Вот Самохин там и ошивается. В мастерской не застанешь.
– И что... Можно вот запросто спереть ребенка?
– Сами видите, – печально кивнула женщина и разлила остатки водки. Порывшись в тумбочке, она вынула еще один помидор, и милиционер тут же разрезал его ножом, сработанным из обломанного полотна. Похоже, заточка была хорошая, из разрезанного помидора не выдавилось ни капли сока.
– Будем живы! – поднял стакан милиционер.
– Не возражаю, – Пафнутьев чокнулся, выпил, помолчал, прислушиваясь к себе, к тому, как встретил его организм водку. Резких протестов он не услышал и потому с облегчением бросил в рот кусочек помидора. – А где его мастерская, этого Самохина?
– Вряд ли вы его застанете там.
– Хотя бы отмечусь!
– По этой улице двенадцатый дом, – сказала начальница неохотно. – В полуподвале. Кавардак у него там, но вы уж простите... Даже такого сантехника найти непросто... Да, а что с ребенком? – вспомнила она. – Ему удалось продать девочку?
– Удалось.
– И сколько же он запросил? – спросил милиционер, сдергивая с себя форменный галстук – становилось жарко, а уходить он не собирался.
– Три бутылки водки.
– Мог и больше запросить, – сказал милиционер раздумчиво, что-то прикинув про себя. – Но это надо на любителя нарваться, не каждый возьмет, покупатель нынче капризный пошел, переборчивый.