– Ты о чем? – не понял Пафнутьев.
– Я ведь выполнил ваше задание, Павел Николаевич, сходил в домоуправление. Семь стариков и старух завещали свои квартиры фирме «Фокус». Пятеро из них умерли.
– Отчего умерли? – почти без интереса спросил Пафнутьев, уже зная ответ, старик Чувьюров подробно рассказал ему об этом, успел рассказать.
– По разным причинам... Двое на даче угорели... Второй во сне умер, по старости, даже вскрытие не делали. Сосед Чувьюрова просто пропал, одна рука нашлась, и та в неважном состоянии... Все они почему-то умирали... И фокусники на полном и законном основании вступали во владение их квартирами.
– И сами там поселялись?
– Нет, сначала ремонт делают по высшему разряду, а потом продают, сдают. Цены несусветные.
– Представляю, – проговорил Пафнутьев и вдруг почувствовал, как что-то в нем еле слышно зазвенело, как будильник за тремя дверями, что-то тихонько заскулило, как при воспоминании о давней любви, что-то застонало, будто сквозь сон... Квартиры, ремонт, продажа, бешеные деньги, европейский стандарт... И вдруг как вспышка фонарика в темной комнате – Халандовский! Ха! Опять Аркашка на горизонте, да какой там горизонт, прямо под ногами путается.
И Пафнутьев, не раздумывая, прямо в машине набрал номер гастронома. Трубку подняли тут же, и Пафнутьев радостно узнал голос самого надежного своего друга и собутыльника.
– Здравствуй, Аркаша! – проговорил он вкрадчиво.
– Здравствуй, Паша. Давно жду твоего звонка. И вот радость нечаянная – дождался.
– И о чем я собирался с тобой поговорить?
– О моих квартирах.
– Да? – озадаченно пробормотал Пафнутьев, сбитый с толку нечеловеческой проницательностью Халандовского. – Надо же... Я сам об этом не знал минуту назад...
– Значит, медленно доходит, – усмехнулся Халандовский.
– Скажи, Аркаша...
– Не скажу, – перебил Халандовский. – Приезжай, поговорим. С некоторых пор я избегаю говорить по телефону. И тебе не советую.
– Буду через пять минут, – сказал Пафнутьев.
Когда он вошел в кабинет директора гастронома, у того на столе стояли две запотевшие бутылки пива, а на тарелке лежали совершенно потрясающие куски вяленой рыбы. Сам Халандовский возвышался на своем обычном месте в углу комнаты, и глаза его сверкали радостно и возбужденно.
– Здравствуй, Паша. – Приподнявшись, он протянул мохнатую свою ладонь, и рука Пафнутьева утонула в ней, как в громадной постели может утонуть уставшее тело. – Если бы ты знал, как я рад видеть тебя молодым, красивым, здоровым... А главное – как я рад видеть тебя живым, Паша. Ты любишь пиво?
– Я тебя, Аркаша, люблю. – Пафнутьев тяжело опустился в продавленное кресло, потер ладонями лицо, подержался за бутылку и, убедившись, что она влажная, холодная, готовая поделиться всем, что имеет, отставил ее в сторону. – Ты купил свои квартиры у фокусников?
– Да, Паша, – Халандовский смиренно потупил глаза.
– Почему же не сказал этого раньше?
– Ты меня не спрашивал, Паша, – укоризненно произнес Халандовский. – Знаешь, Паша, я много чего такого знаю, о чем ты меня не спрашиваешь... Если бы я начал тебе все это выкладывать... Мы бы с тобой, Паша, никогда не расстались, даже на пять минут, чтобы посетить жизненно важные места.
– Что за места? – хмуро спросил Пафнутьев.
– Туалет, – смущенно ответил Халандовский, разливая пиво в высокие узкие бокалы. Пена поднялась до самого верха, но, подчиняясь воле хозяина, чуть приподнявшись над краем стакана, остановилась.
– Ты знаешь, откуда у фокусников квартиры?
– Догадываюсь. Они заключают договоры с престарелыми гражданами, с теми, кто злоупотребляют спиртными напитками, наркотиками и вообще ведут нездоровый образ жизни. И получают эти квартиры по наследству в случае смерти хозяина.
– А что происходит с этими гражданами после заключения договора?
– С ними происходит то, что обычно случается со всеми людьми, Паша... Они умирают.
– Они умирают со страшной скоростью! Они умирают так быстро, будто их кто-то очень торопит.
– Пей пиво, Паша, пока пена стоит... Без пены пиво теряет свой вкус, запах и цвет. И пить его становится неприятно. А при наличии пены в организме происходят очень благотворные превращения.
– Аркаша... Из семерых стариков и старух пятеро в могиле. Все договоры с ними заключены в прошлом году.
– Да? – удивился Халандовский и придвинул стакан к Пафнутьеву. – Надо же... Я не думал, что все происходит так быстро... Жадничают ребята. Я с тобой согласен, Паша, это плохо. Жадность фраера погубит.
Пафнутьев выпил залпом весь стакан, и Халандовский, вскрыв вторую бутылку, тут же наполнил его снова. Пена, как и в первый раз, послушно остановилась, едва приподнявшись над краем.
– По твоей квартире, Аркаша, бродят тени мертвецов. Ты их там не встречал?
– Я там не живу, Паша, я говорил тебе об этом. А тени... Пусть бродят. Меня они там не застанут. Они встретят там других людей.
– В каком смысле?
– Я купил у фокусников две смежные квартиры, но когда узнал некоторые подробности, о которых ты сегодня говорил... Решил эти квартиры продать. Уже дал объявления. – Халандовский тоже залпом выпил свой стакан, оставив на дне тонкий слой пены. – Понимаешь, Паша... Боюсь мертвецов. – Халандовский виновато поморгал глазами. – Это только с виду я такой большой да румяный... А на самом деле внутри я бледный и немощный, вздрагиваю от резкого звука, от скрипа половицы, от тени, от колыхания шторы... Однажды я переночевал в той квартире... Там действительно что-то шевелилось, шелестели шторы, в шкафу что-то шуршало... И это... Шум, понимаешь? Шум в ушах. А в туалете кто-то покряхтывал и шумно спускал воду.
– Прежний хозяин нужду справлял, – без улыбки сказал Пафнутьев. – Будешь свидетелем?
– Не буду, – твердо сказал Халандовский. – Свидетели живут еще меньше, чем твои старики и старухи.
– С кем ты подписывал договор о покупке квартиры?
– Его фамилия Шанцев. Он глава «Фокуса». Но Шанцев – это шестерка. Истинный главарь – Бевзлин. Я тебе это уже говорил.
– Помню. А ты знаешь, что он младенцами торгует?
– Знаю.
– И молчишь?
– Я очень переживаю, Паша, по этому поводу. – Халандовский прикрыл глаза стаканом. – Все время думаю, как помочь несчастным малюткам... Просто ума не приложу. И так товар выложу на прилавке, и эдак разложу... Ничего не помогает, Паша. Даже кассиршу заменил в зале.
– Понял, Аркаша, – кивнул Пафнутьев. – Виноват. Прости великодушно. Конечно, каждый должен заниматься своим делом. Если я доживу до конца этой недели, то буду жить еще долго и счастливо. Если доживу до конца недели.
– Обострение болезни? – участливо спросил Халандовский.
– Приступ.
– Может быть, тебе просто скрыться на это время? У меня есть хорошее местечко. А?
– Квартира от фокусников? – усмехнулся Пафнутьев.
– А ты не смейся... Это единственное место, где тебя не будут искать. И это... Ты извини, Паша, что я с тобой так невежливо поговорил, но... Бевзлин – не человек. Я не говорю, что он плохой, в носу ковыряется при людях, что у него хромает нравственность или еще что-то... Я произношу нечто иное – он не человек. И люди, которые оказываются у него на пути, просто исчезают.
– Я знаю одного, который оказался у него на пути и не исчез, – усмехнулся Пафнутьев. – Ты знаешь, где сегодня утром нашли его роскошный «Мерседес»?
– Об этом уже весь город знает... Тысячи людей побывали возле этого несчастного «Мерседеса». Там, на Луначарского, запах крутой, но это никого не остановило, Паша.
– Так уходят кумиры, диктаторы, властелины... Под смех толпы.
– Да, – согласился Халандовский. – Но при этом они успевают немало людей прихватить с собой. Уходя. Исчезая. Это твой парнишка устроил? Он Бевзлину в штаны наделал?
– Он ему туда бутылку соуса выдавил. Мексиканского, между прочим.
– Мексиканского?! – ужаснулся Халандовский. – У Бевзлина наверняка сейчас сплошное воспаление яиц!
– Умрет он от другого, – жестковато сказал Пафнутьев. Странные слова произнес, без угрозы, без желания взбодрить себя или придать смелости Халандовскому. Просто вдруг выскочили откуда-то эти жутковатые слова, и Халандовский понял, что за эти слова Пафнутьев отвечать не может, они принадлежат не ему. Скорее всего, высшие силы выбрали Пафнутьева, чтобы озвучить свое решение. А может быть, Пафнутьев сам уловил носящийся в воздухе приговор...
Открыв маленький холодильник за спиной, Халандовский поставил на стол еще одну бутылку пива. И она сразу же, прямо на глазах, помутнела, окуталась туманом, который через несколько секунд превратился в мелкие искрящиеся капельки. Оба приятеля зачарованно смотрели за превращениями бутылки и наконец одновременно взглянули друг другу в глаза. В них было согласие и предвкушение блаженства.
– А парнишку своего береги, – сказал Халандовский, вскрывая бутылку.
– Стараюсь, – ответил Пафнутьев.
– Стараться мало, Паша.
– Знаю.
* * *Наконец-то Пафнутьев добрался до своего стола и углубился в работу. Сначала он разложил снимки, сделанные в подвале, где нашли несчастного Самохина, тут уж Худолей постарался – со всех сторон заснял он раздавленный череп, устремленный в небеса мертвый взгляд незадачливого торговца детьми, полки с запасными гайками, прокладками, унитазами, угол, заваленный пустыми бутылками, и прочие прелести сантехнической мастерской. Были и отпечатки, много и разные – они остались на рукоятке тисков, на куске стекла, валявшегося на столе, на никелированном патрубке, который использовали в качестве подсвечника – видимо, в доме иногда выключали свет.
Отдельной стопкой лежали копии договоров, которые фирма «Фокус» заключала с престарелыми гражданами, позарившимися на ежедневную бутылку кефира, булку хлеба и пачку пельменей, – это был обычный набор, который поставляли фокусники своим клиентам. Тут же лежали копии свидетельств о смерти. На отдельном листке Пафнутьев выписал даты договоров и даты смертей, они различались в полгода, иногда месяцев в девять – клиенты умирали, даже года не попользовавшись даровым кефиром.
В дверь раздался негромкий осторожный стук, и, когда она чуть приоткрылась, в щель протиснулась печальная мордочка эксперта Худолея.
– Позвольте, Павел Николаевич?
– Входи.
– Спасибо, Павел Николаевич... Это очень любезно с вашей стороны.
– Что любезно? – хмуро спросил Пафнутьев.
– То, что вы позволили мне войти... Знаете, не в каждый кабинет можно вот так запросто зайти и встретить самое радушное, самое теплое человеческое отношение. Помню, как-то оказался я в кабинете...
– Заткнись.
– Хорошо, – кивнул Худолей. – Знаете, если человек без церемоний, глядя в глаза, говорит все, что он о тебе думает, высказывает свое отношение... Это хороший, прекрасный, душевный человек. Вы знаете, кого я имею в виду, Павел Николаевич...
– Себя?
– Нет, я имею в виду вас, с вашего позволения. – Худолей прижал к груди ладошки, розоватые, как мороженые тушки морского окуня, склонил головку к плечу и посмотрел на Пафнутьева с такой трепетной преданностью, что тот не выдержал, сжалился, усмехнулся. – Как вам понравились снимки? – спросил Худолей, увидев на столе разложенные фотографии. – Мне кажется, удались, а?
– Очень красивые, – похвалил Пафнутьев. – Когда закончится дело, я возьму их себе и повешу над кроватью.
– А что, – охотно согласился Худолей, – они украсят любую квартиру. А что касается вашей, то каждый гость сразу догадается, к кому он попал.
– О боже, – простонал Пафнутьев. – Остановись... Нет больше сил.
– А я мог эти самохинские портреты на фоне тисков увеличить, поместить в рамку, украсить собственным автографом... Хотите анекдот? – без всякого перехода спросил Худолей.
– Хочу.
– Похороны. Вырыта могила, рыдают родственники, оркестр стонет и плачет, покойник весь в черном лежит в гробу, безутешная вдова бьется лицом о землю... Гробовщики берут крышку, молоток, гвозди и собираются заколотить гроб. И тут один из них замечает, что из кармашка покойника торчит купюра в сто тысяч рублей. Воспользовавшись тем, что все убиты горем и на него никто не обращает внимания, гробовщик быстренько эту купюру из кармашка и выхватил. И тут, о ужас! Покойник цепко хватает его за руку. Представляете, какой кошмар? Так вот, хватает за руку и говорит человеческим голосом... Контрольное захоронение, говорит.
– Действительно, – покачал головой Пафнутьев.
– Я так смеялся, до слез, можете себе представить?
– Могу. Что у тебя в конверте?
– Снимки. – Худолей запустил в конверт розовую свою ладошку и вынул несколько снимков. Прежде чем отдать их Пафнутьеву, он сам полюбовался каждым, словно бы не в силах расстаться с ними.
Пафнутьев взял снимки. На всех была изображена девочка, которую он всего несколько дней назад пытался купить возле универмага. Она уже не спала – глаза ее были открыты, причем, как ему показалось, радостно блестели. На одном снимке крупно, очень крупно Худолей отпечатал руку девочки выше локтя – на ней можно было различить небольшую припухлость и след укола.
– Как она себя чувствует? – спросил Пафнутьев, всматриваясь в портрет девочки. Он только сейчас увидел между бровей еле заметную родинку.
– Прекрасный ребенок! Вы знаете, как только я ее увидел, в сердце у меня будто отозвалось что-то... Представляете, ведь и я таким был когда-то. А?
– Да? – удивился Пафнутьев. – Странно... Мне всегда казалось, что ты все-таки мужского рода. Долго же ты скрывался, долго таился.
– Павел Николаевич! – в ужасе закричал Худолей. – Как вы могли подумать?! Неужели вы ничего не видите во мне мужского?
– Вижу... А ты? Видишь иногда на себе что-нибудь мужское?
– А штаны! – вскричал Худолей.
– Ах да... Действительно. Виноват. – Пафнутьев взял конверт со снимками и бросил их на угол стола. В этот момент раскрылась дверь и вошли трое довольно упитанных молодых людей.
– Слушаю вас, ребята, – сказал Пафнутьев.
Однако его слова не произвели на вошедших ни малейшего впечатления. Закрыв за собой дверь, они прошли в глубину кабинета. Один из них занялся Худолеем – оттеснил его в угол и быстро прошелся по карманам. Его, видимо, интересовали не деньги, не документы, он искал оружие. Когда возмутившийся Худолей попытался было оттолкнуть тяжелые мясистые руки парня, тот легонько тыльной стороной ладони ударил его в солнечное сплетение. Поперхнувшийся Худолей не мог продохнуть, только вращал глазами не то гневно, не то жалобно, а парень той же рукой двинул его в подбородок. Худолею сделалось плохо, он побледнел и медленно опустился на пол. Прижавшись спиной к батарее парового отопления, он почувствовал, что только в таком положении и сможет выжить.
Два других амбала подошли к Пафнутьеву с двух сторон и, когда он попытался было встать, снова усадили его в кресло. Пафнутьев смотрел на них с нескрываемым удивлением, возникающая время от времени улыбка на его лице тут же гасла. Он не мог понять, что происходит, – кто-то его разыгрывает, с кем-то спутали или вообще уже началось самое-самое... Когда он попытался встать более решительно, его усадили на место еще решительнее, и, чтобы уж не было никакого недопонимания, один из амбалов рявкнул мощно и глухо:
– Сиди, начальник.
Второй в это время обшарил Пафнутьева и, обнаружив под мышкой пистолет, вынул его из кобуры и положил себе в карман.
– Послушайте, ребята, что происходит? – спросил Пафнутьев, все еще не зная, смеяться ему или возмущаться.
– Молчи, начальник.
Убедившись, что Пафнутьев уже никакой угрозы для них не представляет, оба парня отошли от него, причем один из них выглянул в дверь и сделал знак рукой, дескать, все в порядке, можно войти. И тут же отойдя в сторону, амбал с мощным голосом пропустил в кабинет худощавого человека в светлом плаще, великоватых брюках, да и пиджак на молодом человеке сидел свободно и легко. Едва взглянув на него, Пафнутьев понял, что этот его гость находится в крайней степени раздражения. Он быстро пересек кабинет, на секунду задержавшись у все еще сидевшего у батареи Худолея, отбросив полу широкого плаща, сел у приставного столика. Один из амбалов подошел и положил перед ним пистолет Пафнутьева. Гость в светлом плаще взял пистолет, повертел его, игриво посмотрел на Пафнутьева, дескать, знаю, чем вы тут балуетесь, и вернул пистолет амбалу.
– Здравствуйте, Павел Николаевич, – сказал он, обернувшись наконец к Пафнутьеву.
– Здравствуйте, – охотно ответил Пафнутьев. – Чем могу служить?
– Служить? – удивился гость. – Вы готовы служить?
– Только этим и занимаюсь.
– Кому служите?
– Правосудию, если позволите так выразиться.
– Выражайтесь, Павел Николаевич, как вам будет угодно. Даже в моем присутствии.
– А вы, простите, кто будете? – спросил Пафнутьев и, взглянув на себя со стороны, остался доволен. Несмотря на необычность положения, в которое он попал, оказавшись чуть ли не заложником в собственном кабинете, голос его не дрожал, руки спокойно лежали на столе, на лице ему удалось даже держать улыбку. И сонное выражение лица не покинуло его, и это ему удалось сохранить.
– Моя фамилия Бевзлин, – ответил гость. – Слышали?
– А, – протянул Пафнутьев. – Так это вы и есть... Очень приятно. Давно хотел с вами познакомиться. А тут вы сами, да еще и с друзьями, – он оглянулся на амбалов, замерших у двери.
– Вы хотели со мной познакомиться? Зачем? – По лицу Бевзлина пробежала тень не то недоумения, не то легкого гнева.
– Я следователь и по долгу службы вынужден знакомиться... с некоторыми гражданами... Хочу я того или нет. Но в данный момент я чувствую себя пленником, может быть, даже заложником, жертвой неожиданного, но очень успешного налета на прокуратуру.