— Вредная хищная птица. Она дичь распугиваетъ. Надо ее уничтожать, — сказалъ онъ.
— Только это не ястребъ былъ, — возразилъ товарищъ.
— А кто-же? Да такъ какая-то птица. Ну, вотъ… Будто я по полету не знаю. Одно только, что очень ужъ онъ высоко летѣлъ. На такомъ разстояніи, само-собой, убить трудно, но все-таки я его задѣлъ. Вы замѣтили, какъ онъ перекувырнулся въ воздухѣ, измѣнилъ полетъ и сталъ опускаться?
— Да что вы! Ничего подобнаго не было.
— Ну, значитъ, вы плохо глядѣли. Да и гдѣ вамъ было видѣть! Вы въ это время свою собаку свистали. Нѣтъ-съ, это ястребъ и большой ястребъ. Я ужъ къ нимъ въ Тверской губерніи приглядѣлся, когда стоялъ тамъ съ полкомъ. Прехитрая птица. А видѣли, какъ онъ нападаетъ на добычу? Словно упадетъ на птицу. Какъ камень упадетъ. Нѣтъ, это ястребъ былъ.
— Ну, будь по вашему, — улыбнулся охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Да что вы словно ребенка меня утѣшаете. Конечно-же, ястребъ. Скажу вамъ болѣе. По-полету было замѣтно, что онъ сильно раненъ и ему ужъ не жить… Навѣрное гдѣ-нибудь околѣетъ. Я увѣренъ, что ежели намъ пройти вонъ въ ту сторону и побродить часокъ, то наши собаки даже найдутъ его.
— Ну, полноте.
— Хотите пари держать, что найдутъ? — воскликнулъ докторъ. — Положительно гдѣ-нибудь въ кустахъ околѣваетъ.
— Ну, что за пари!
— Ага, боитесь! А я-бы въ лучшемъ видѣ на три рубля пари подержалъ.
Пауза. Прошли молча съ четверть версты. Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, нашелъ еще красный грибъ и спряталъ его въ сумку.
— А вѣдь нѣтъ дичи-то. Егерь правъ, что сюда, вскорѣ послѣ воскресенья, нельзя ѣздить. Воскресные охотники все распугаютъ. Вчера воскресенье и здѣсь, говорятъ, было такое сборище, что страсть, сказалъ онъ.
— А все-таки я радъ, что поразмялся и пропотѣлъ, — отвѣчалъ докторъ. — И, наконецъ, все-таки не безъ дѣла. Я вредную птицу уничтожилъ.
— Опять про ястреба?
— А вы все сомнѣваетесь? Удивительно странный человѣкъ.
— Ну, хорошо, хорошо. Чѣмъ-бы дитя ни тѣшилось… Все-таки вы пострѣляли, ружье попробовали, а я и того нѣтъ.
— Такъ кто-жъ вамъ мѣшаетъ! Жарьте въ воронъ. Тоже вредныя птицы для дичи. Вы знаете, сколько онѣ мелкихъ выводковъ уничтожаютъ! Вонъ двѣ вороны. Стрѣляйте.
— Ну, что! Не стоитъ. Нѣтъ, я думаю здѣсь голубиную садку устроить… Сговориться человѣкамъ десяти, привезти голубей изъ города и устроить стрѣльбу въ голубей на призы. Это очень интересно. Десять человѣкъ по десяти рублей сложатся сто рублей. Половину на призы, половину на пирушку. А ежели набрать пятнадцать человѣкъ, то вѣдь сто пятьдесятъ рублей образуется. Нѣтъ, право, и устрою… Я сегодня-же составлю подписной листъ и передамъ его егерю. Вы подпишитесь?
— Смотрите, смотрите… Ваша собака стойку дѣлаетъ! — воскликнулъ докторъ.
— Ахъ, да… Дѣйствительно. Наконецъ-то кое-что попалось.
— Тише говорите.
Охотники приготовились и взяли ружья на перевѣсъ.
— Кому стрѣлять? — шопотомъ спросилъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Да ужъ стрѣляйте вы. Ваша собака стойку дѣлаетъ.
— Мнѣ нехочется васъ-то обидѣть. Давайте ужъ вмѣстѣ стрѣлять. Стрѣляйте и вы… Однако, что-же это?.. Смотрите, она уже что-то нюхаетъ въ кустахъ. Нѣтъ, это не дичь.
— Нѣтъ-ли барсуковой норы? Осторожнѣе, осторожнѣе подходите.
— Да я и такъ осторожно.
Охотники тихо приблизились къ кустамъ ракитника и раздвинули вѣтви. Въ кустахъ лежалъ внизъ лицомъ мужикъ.
— Фу, ты пропасть! Ну, дичь! — воскликнулъ докторъ.
— Мертвый или пьяный? Смотрите, онъ не дышетъ. Это мертвый, — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, и тронулъ мужика ногой въ бокъ.
Мужикъ пошевелилъ рукой.
— Пьяный, должно быть, — отвѣчалъ доктору наклонился надъ мужикомъ, потрясъ его за руку и крикнулъ:- Почтенный! Ты чего тутъ?
— Постой… Не замай… — послышался откликъ.
— Вставай! Нечего тебѣ тутъ валяться на сырой землѣ. Еще простудишься.
Мужика начали расталкивать. Онъ приподнялся, посоловѣлыми глазами посмотрѣлъ на охотниковъ и сталъ почесывать у пазухи. Черезъ минуту онъ зѣвнулъ и проговорилъ:
— Гдѣ купецъ-то?
— Какой купецъ? — спросилъ докторъ.
— Да нашъ купецъ… Купецъ Аникій Митрофанычъ. Фу, ты пропасть! Да какъ-же это я заснулъ-то? Повелъ я утречкомъ Аникія Митрофаныча въ Калиново къ бабенкѣ тутъ одной… Вы, господа, его ищете, что-ли? Аникія Митрофаныча?
— Ничего мы не ищемъ. Мы охотимся, ну, а наша собака и нашла тебя.
— Охо-хо-хо! — зѣвалъ мужикъ. — Какъ-же это я уснулъ-то? Вы изъ Зеленова?
— Да, изъ Зеленова.
— И я зеленовскій. Ахъ, ты шутъ! Да гдѣ-же купецъ-то?
— Никакого мы купца не знаемъ. А вотъ нашли тебя и думали, что ты мертвый.
— Зачѣмъ мертвымъ быть! Мы сегодня рано утречкомъ съ купцомъ загуляли, да и съ вечера были хвативши. Купецъ вашъ-же охотникъ. Онъ тутъ съ субботы чертитъ. Хорошій купецъ, ласковый… «Все, говоритъ, мужской полъ, да мужской полъ, а мнѣ, говоритъ, съ мужскимъ поломъ пить надоѣло и скучно. Приведи, говоритъ, ты меня къ такой бабѣ, которая-бы разговорить меня могла». Тьфу! Одолжите, господинъ, окурочка покурить.
Докторъ далъ. Мужикъ затянулся окуркомъ, хотѣлъ подняться, но не удержался на ногахъ и опять упалъ въ кусты.
— Вотъ какъ разлежался! Вѣдь это земля меня притягиваетъ, — пробормоталъ онъ. — Тьфу! Неужто купецъ-то ушелъ? «Желаю, говоритъ, видѣть бабу, которая-бы меня разговорила»… Вашъ-же охотникъ… Ну, у насъ есть такая баба въ Калиновкѣ… Василиса Андреевна… Повелъ я его къ ней… Сѣли тутъ, выпили…
— Пойдемте, докторъ… Ну, его… — сказалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Постойте… Погодите, Викентій Павлычъ… А молодая и красивая эта баба? — заинтересовался докторъ.
— Ахъ, бабникъ, бабникъ! Пойдемте.
— Погодите. Красивая эта баба?
— Да ужъ баба — одно слово — мое почтеніе! Самая веселая. Ты ей слово, а онъ десять. И пѣсни пѣть горазда. Ахъ, купецъ, купецъ! Тьфу!
— Постой. Далеко эта баба живетъ?
— Вдова-то? Василиса-то Андреевна?.. Мы гдѣ теперича, баринъ, будемъ?
— Да мы на Разваловомъ болотѣ.
— На Разваловомъ болотѣ? Ну, такъ вотъ тутъ сейчасъ…
— Можешь ты насъ къ этой бабѣ проводить?
— Полноте, докторъ, бросьте… — останавливалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Отчего-же не пройтиться? По крайности увидимъ, какая тутъ дичь есть, которая можетъ купца отъ скуки разговорить. Можешь ты, говорю, проводить насъ съ этой бабѣ? — спрашивалъ мужика докторъ.
— Могу, ваше сіятельство, въ лучшемъ видѣ могу.
— Ну, веди.
Мужикъ поднялся и, шатаясь, повелъ охотниковъ.
— Оставьте, докторъ… Ну, что вамъ за охота! — все еще отговаривалъ доктора товарищъ.
— Нравы хочу наблюдать. У этой бабы чаю напиться можно?
— Въ ведро самоваръ держитъ, — отвѣчалъ мужикъ. — Вдова, одно слово — ягода.
— Вотъ видите, Викентій Павлычъ, какъ хорошо. Чаю напьемся у ней, а поѣсть пойдемъ къ себѣ въ охотничій домъ въ Зеленово. Веди, почтенный, веди.
Мужикъ остановился, поправилъ шапку и, улыбаясь, сказалъ:
— Ослабъ я, ваша милость, очень… Сильно ужъ земля къ себѣ притянула — вотъ ноги и шатаются. Ежели-бы намъ отъ вашей чести стаканчикъ въ подкрѣпленіе…
— Ну, пей, пей… Вотъ тебѣ…
Докторъ отвинтилъ отъ горла фляжки стаканчикъ, налилъ настойки и далъ мужику. Мужикъ выпилъ.
— Вотъ за это благодаримъ покорно. Теперь черезъ это лекарствіе мы куда угодно можемъ живо… Одна нога здѣсь, другая тамъ.
Мужикъ повеселѣлъ. Докторъ и охотникъ, одѣтый тирольцемъ, шли за намъ.
IV.Полупьяный мужикъ, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленныхъ деревьевъ, шелъ впереди охотниковъ и бормоталъ:
— И куда это купецъ мой дѣваться могъ ума не приложу! Пили вмѣстѣ. Если я былъ пьянъ и онъ долженъ быть пьянъ, коли меня сморило и я уснулъ въ лѣсу, стало быть и онъ долженъ былъ уснуть, потому мы съ нимъ душа въ душу… Онъ стаканчикъ, и я стаканчикъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! Вотъ что, господа честные, ваше благородіе… Не завалился-ли онъ какъ-нибудь въ другіе кусты? — обратился мужикъ къ слѣдовавшимъ за нимъ охотникамъ. — Меня-то вы нашли и разбудили, а его-то нѣтъ.
— Веди, веди. Показывай, гдѣ твоя магическая баба Василиса Андреевна, которая отъ тоски разговорить можетъ, — сказалъ докторъ.
— Бабу мы найдемъ, насчетъ этого будьте покойны… А вотъ Аникія-то Митрофаныча больно жаль. И навѣрное онъ, сердечный, гдѣ-нибудь въ кустахъ.
— Да Аникій-то Митрофанычъ твой изъ гостинодворовъ, что-ли? — спросилъ мужика охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Во, во, во… Краснымъ товаромъ въ рынкѣ торгуетъ.
— Ну, такъ успокойся. Онъ уже давнымъ давно около охотничьей избы сосѣдскихъ куръ стрѣляетъ. Мнѣ давеча про него нашъ Егоръ Холодновъ сказывалъ.
— Да Аникій-то Митрофанычъ твой изъ гостинодворовъ, что-ли? — спросилъ мужика охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Во, во, во… Краснымъ товаромъ въ рынкѣ торгуетъ.
— Ну, такъ успокойся. Онъ уже давнымъ давно около охотничьей избы сосѣдскихъ куръ стрѣляетъ. Мнѣ давеча про него нашъ Егоръ Холодновъ сказывалъ.
— Ну?! — протянулъ мужикъ. — Какъ-же онъ меня-то въ кустахъ забылъ и одинъ ушелъ? Вѣдь другъ, первый другъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! А только доложу вамъ, господа, и душа-же человѣкъ! Вотъ душа-то! Себѣ стаканчикъ — мнѣ стаканчикъ; себѣ бутылку пива — мнѣ бутылку пива. И все въ этомъ направленіи.
— Ты къ бабѣ-то веди, а разговаривай поменьше, — перебилъ мужика докторъ.
— Да ужъ пришли. Чего вести-то? Вонъ ея изба стоитъ. Сама она у насъ крайняя и изба у ней крайняя. Такъ крайняя на деревнѣ и стоитъ. Вонъ она…
Мужикъ покачнулся на ногахъ, показалъ на избу, выглядывающую изъ-за деревьевъ, и продолжалъ:
— Самъ становой къ ней чаю напиться заѣзжаетъ — вотъ она баба-то у насъ какая! Вонъ и кузница ейная стоитъ. Кузнечиха она у насъ. Работника кузнеца держитъ. Мужъ кузнецъ былъ и ей кузницу оставилъ. Дозвольте, господа, папироски? Ужасъ какъ томитъ, не покуривши!
— Вотъ папироска, только не останавливайся.
— Ну, благодаримъ покорно. А то спички есть, а папироски нѣтъ. Ахъ, купецъ, купецъ! Да неужто ужъ онъ на деревнѣ, у охотничьей избы? Вотъ уха-то! Съ чего-же это я-то такъ напился и уснулъ? Постой… Что мы съ нимъ выпили? На деревнѣ рано утречкомъ пиво пили. Потомъ по холодку пошли… Идемъ — «давай, говоритъ, землякъ, выпьемъ». Онъ три стаканчика, я три стаканчика… Зашелъ разговоръ, что люди по походному коли ежели, то и изъ берестянаго стакана пьютъ. Присталъ ко мнѣ: «сдѣлай берестяный стаканъ, желаю изъ берестянаго стакана выпить». Ну, я и сдѣлалъ бурачекъ. Онъ бурачекъ выпилъ, я бурачекъ выпилъ. Ну, а вотъ дальше не помню. Съ чего пьяну-то быть? И ума не приложу, съ чего!..
— Здѣсь, что-ли, твоя Василиса Андреевна живетъ?
— Здѣсь, ваша милость. Сейчасъ я ей въ окошко постучу.
Охотники остановились около исправной одноэтажной избы о четырехъ окнахъ по фасаду, крытой тесомъ. Замѣтно было нѣкоторое довольство. На окнахъ виднѣлись бѣлыя коленкоровыя занавѣски на шнуркѣ, а на одномъ изъ оконъ стоялъ даже алебастровый купидонъ, опустившійся на одно колѣно и сложившій на груди руки. Мужикъ подошелъ къ окну и постучалъ въ него.
— Василиса Андреевна! Дома? Я гостей къ тебѣ на перепутье привелъ. Хорошіе господа, питерскіе! — крикнулъ онъ. — Господа охотники… Отворяй калитку, принимай гостей, ставь самоваръ.
Въ окнѣ показалась голова среднихъ лѣтъ полной женщины, окутанная расписнымъ шелковымъ фуляровымъ платкомъ, и улыбнулась, показавъ черные зубы.
— Сейчасъ сейчасъ… — заговорила она и отошла отъ окна.
— Это она сама и есть? — спросилъ докторъ мужика.
— Сама-съ, — кивнулъ тотъ.
— Такъ-какъ же ты говорилъ, что она красивая и молодая? — прибавилъ шопотомъ докторъ. — Во-первыхъ, баба уже въ лѣтахъ, а во-вторыхъ и чернозубая.
— Это-то, господинъ, и хорошо. Это-то купцы и одобряютъ. Зубы черны, брови бѣлы. Становой къ ней чай пить заѣзжаетъ и завсегда передъ ней разныя улыбки… Чего вамъ лучше? Самъ становой. А главное, у ней нравъ веселый. Хоть ты ее разказни, вотъ возьми за косу да объ полъ, и она все будетъ смѣяться и разговоръ разсыпать.
— И толстая какая!
— Это она съ пива. Господа потчуютъ. Судите сами: самъ становой и тотъ меньше полдюжины не ставитъ.
— Разочаровались въ деревенской красавицѣ? — спросилъ доктора охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Да… но все-таки зайдемъ къ ней… Надо посмотрѣть хорошенько.
Щелкнулъ засовъ калитки и калитка отворилась. На порогѣ стояла Василиса Андреевна. Теперь можно было замѣтить, что она была въ яркомъ зеленомъ шерстяномъ платьѣ, очень плохо сшитомъ. Яркій платокъ ея былъ зашпиленъ подъ подбородкомъ золотой брошкой, изображавшей стрѣлу съ вставленными въ нее нѣсколькими бирюзовыми камушками. На красныхъ рукахъ блестѣло нѣсколько недорогихъ перстенечковъ.
— Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогіе, — говорила она, смѣясь. — А я слышу, стучатъ въ окошко. Думаю, кто это такой? Не лошадей-ли ковать привели? А у меня работникъ-то сегодня загулявши. Выглядываю въ окошко — эво какія лошади! На двухъ ногахъ, совсѣмъ даже и не похожи. Вотъ сюда, въ горницу пожалуйте.
— Водка у гостей есть, а ты самоваръ ставь, Василиса Андреевна, да яичекъ на закусочку, — говорилъ мужикъ, входя въ комнату за охотниками. Комната была оклеена дешевенькими обоями. На стѣнѣ висѣла олеографія изъ преміи журнала «Нива» — «Спящая царевна». Тутъ же тикали дешевенькіе часы съ расписнымъ циферблатомъ и помѣщалось зеркало съ перекинутымъ черезъ него полотенцемъ. На столѣ, покрытомъ красной скатертью, стояла лампа. Вторая стѣна комнаты была заставлена широкой кроватью съ горой подушекъ и взбитой периной, покрытой розовымъ тканьевымъ одѣяломъ. Въ углу образъ въ ризѣ и передъ нимъ лампадка.
Охотники, озирая комнату, сѣли на стулья. Хозяйка удалилась въ смежную комнату. Мужикъ послѣдовалъ за ней. Слышно было какъ онъ говорилъ ей:
— Магарычь съ тебя — двугривенный деньгами и поднести обязана.
— Да ладно, ладно, — отвѣчала она шопотомъ. — А только ты скажи господамъ, что меньше какъ за рубль я ихъ чаемъ поить не стану. А ежели яицъ, то у меня тоже меньше какъ за рубль десятокъ яицъ нѣтъ.
— Заплатятъ, заплатятъ. Ты улыбки-то только дѣлай повеселѣй. Господа хорошіе, господа первый сортъ, — отвѣчалъ мужикъ.
Охотники слышали все это. Докторъ подмигнулъ товарищу и произнесъ:
— Вотъ она подгородная-то деревня! Умѣютъ пользоваться.
Въ смежной комнатѣ загремѣла самоварная труба. Мужикъ вышелъ оттуда, уже что-то прожевывая.
V.Охотники сидѣли на жесткомъ клеенчатомъ диванѣ и въ ожиданіи чая покуривали папиросы. Охотникъ, около котораго лежала форменная фуражка военнаго доктора, кивалъ на кровать съ взбитымъ пуховикомъ и грудою подушекъ и, улыбаясь, говорилъ охотнику, одѣтому тирольскимъ стрѣлкомъ:
— Мягко же спитъ здѣшняя хозяйка дома. Двѣ перины у ней такихъ, двѣ… Другая вонъ въ той каморкѣ за кухней про гостей припасена, — отвѣчалъ за охотника, одѣтаго тирольскимъ стрѣлкомъ, мужикъ-проводникъ, помѣщавшійся около двери на кончикѣ стула. — Богатѣющая баба, даромъ что вдова. Однихъ самоваровъ у ней три штуки. Теперича у ней стакановъ этихъ самыхъ, такъ приходи десять человѣкъ гостей, про каждаго хватитъ.
Охотничьи собаки лежали привязанныя цѣпочками къ ножкамъ дивана и ловили летающихъ по комнатѣ мухъ, то и дѣло щелкая зубами.
Вскорѣ показалась: сама кузнечиха Василиса Андреевна, внося въ комнату кипящій самоваръ и ставя его на столъ передъ диваномъ. Она уже нѣсколько прифрантилась: на зеленое платье была надѣта черная бархатная кофточка, обшитая бахрамой и стеклярусомъ. Она вся сіяла улыбкой и задала вопросъ:
— А что, господа, позвольте васъ спросить, вы генералы будете?
— Нѣтъ. Мы нѣсколько поменьше чиномъ, — отвѣчалъ докторъ.
— А то ко мнѣ и генералы чай пить заходятъ. Судейскаго генерала Алексѣя Степаныча знаете? Съ шишкой такой онъ вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ. Такъ вотъ онъ… Очень прекрасный и веселый мужчина — надо чести приписать. Потомъ еще одинъ генералъ — Кирила Афанасьичъ. Ужъ изъ какихъ онъ генераловъ — не умѣю вамъ сказать, а только генералъ.
— Кирила Афанасьичъ? Кирила Афанасьичъ по страховкѣ онъ, — пояснилъ мужикъ. — Я знаю. Вотъ коли ежели что гдѣ сгоритъ, такъ онъ деньги выплачиваетъ. На Гороховой они въ Питерѣ существуютъ. Я къ нимъ щенка возилъ.
— Такъ вотъ эти господа сколько разъ у меня бывали, — поддакнула Василиса Андреевна, заваривая чай. — Хорошіе господа… хи-хи-хи… — засмѣялась она, и прибавила:- Сколько разъ здѣсь у меня и отдыхали. Прикрою я ихъ кисейкой отъ мухъ — они и спятъ.
— А ужъ пуще всего ее, вашескоблагородіе, купцы обожаютъ за ея нравъ веселый, — замѣтилъ мужикъ.
— Что ты, что ты! Да господа-то больше. На купцовъ-то я не больно-то и вниманія обращаю Что такое купецъ? Придетъ пьяный и начнетъ безобразить. А я люблю, чтобы на деликатной ногѣ. Я, господа, четыре года въ Питерѣ въ кухаркахъ у одного генерала выжила, пока въ дѣвушкахъ была. Я какой угодно соусъ, какое угодно жаркое и сладкое — все могу. Вотъ судейскій-то генералъ нынче наѣзжалъ, такъ я ему раковый супъ готовила.
— Все можетъ — это вѣрно, — махнулъ рукой мужикъ. — Ее въ одно ухо вдѣнь, въ другое вынь. Баба походная.
— Да и по сейчасъ бы, можетъ статься, у того генерала въ кухаркахъ существовала, потому жалованья двѣнадцать рублей на всемъ готовомъ и отъ покупокъ рублей шесть наживала, а пріѣхала я сюда къ себѣ въ деревню на побывку, съ родственниками повидаться, а меня кузнецъ, покойный мужъ, и сталъ сватать. Вдовый онъ былъ, при всемъ хозяйствѣ. Ну, я подумала и вышла за него замужъ. Вотъ кузница послѣ него осталась, лошадей куемъ. Домъ тоже… Съ какой стати теперь въ люди идти? А что ежели къ деликатному обращенію я привыкши, такъ меня здѣсь господа посѣщаютъ — вотъ мнѣ и не скучно. Семъ-ка я вамъ, гости дорогіе, медку и вареньица къ чаю выставлю. У меня для хорошихъ гостей и свѣжій медъ и варенье есть. Варенье сама варила, — сказала Василиса Андреевна и отправилась за медомъ и вареньемъ.