— Господская кухарка, одно слово, первый сортъ! — подмигнулъ ей вслѣдъ мужикъ и крикнулъ:- Ты, Василиса Андреевна, яицъ-то господамъ неси на закуску. Они выпьютъ водочки и меня съ тобой попотчуютъ.
Вскорѣ явилось варенье, медъ, яйца. Докторъ сталъ отвинчивать стаканчикъ отъ фляжки. Мужикъ заранѣе облизывался.
— Нате-ка, хозяюшка, выпейте.
— Да вѣдь я мужскаго-то почитай совсѣмъ не потребляю. Развѣ что рюмку… Вотъ ежели пивца ваша милость будетъ, то пошлите парочку. Вотъ онъ сбѣгаетъ въ питейный и принесетъ, — кивнула Василиса Андреевна на мужика, однако взяла стаканчикъ съ водкой, выпила и закашлялась.
— Пивца желаете? Можно, можно… — заговорилъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, и полѣзъ въ карманъ за деньгами.
— Да ужъ что пару-то приносить! — вскричалъ мужикъ. — Парой пива и мараться не стоитъ. Господа хорошіе. Они и за полдюжиной пошлютъ. Прикажете полдюжины, ваша милость?
— Ну, тащи полдюжины.
Охотники выпили передъ чаемъ и закусывали вареными яйцами. Василиса Андреевна сидѣла противъ нихъ и разсказывала:
— Я въ Петербургѣ-то и въ театрахъ бывала. Всякія представленія видѣла. Хорошо таково въ Александринскомъ театрѣ представляютъ. Лучше чѣмъ на балаганахъ. Я и Пассажъ знаю. Очень чудесно въ немъ проминажъ дѣлать, когда газъ горитъ.
— Здѣсь-то, поди, скучаете, хозяюшка, послѣ Петербурга? — спросилъ докторъ, чтобы что-нибудь спросить.
— Я отъ мужицкаго обращенія скучаю, будемъ такъ говорить, — отвѣчала Василиса Андреевна. — Но такъ какъ меня господа посѣщаютъ, то я при ихъ политичныхъ разговорахъ и отвожу душу. Кушайте, гости дорогіе, чай-то, — кланялась она. — А что вотъ онъ давеча про купцовъ… Мужикъ этотъ самый… То купцовъ я терпѣть не могу. Купецъ придетъ — и сейчасъ ему пѣсни пой, сейчасъ ему потрафляй по его нраву. А главное это то, что онъ надъ тобой же куражится. Ты ему потрафляешь, а онъ надъ тобой куражится. А чего тутъ? Я сама себѣ госпожа. Вотъ послѣ мужа домъ поправила, горницу на городской манеръ сдѣлала.
Прибѣжалъ мужикъ съ пивомъ. Василиса Андреевна, не пившая чаю, присосѣдилась къ пиву и въ четверть часа, стаканъ за стаканомъ, осушила двѣ бутылки. Одну бутылку мужикъ взялъ себѣ и, сидя въ почтительномъ отдаленіи на стулѣ около двери, пилъ изъ глиняной кружки. Охотники, напившись чаю, поднялись съ мѣстъ и стали уходить. Докторъ полѣзъ за кошелькомъ, чтобы разсчитаться за угощеніе.
— Только-то и будетъ? — удивленно спрашивала, вся раскраснѣвшаяся отъ пива и водки Василиса Андреевна. — а я думала, вы еще погостите. Что-жъ вы такъ скоро-то? Я бы вамъ раковъ у ребятишекъ на деревнѣ раздобыла и сварила бы…
— Нѣтъ, ужъ пора. Мы давно по болоту мотаемся, — отвѣчалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ. — Пойдемъ въ Зеленово въ охотничью избу, оставимъ собакъ да и домой.
— Ну, напредки милости просимъ. У меня и переночевать можно, колъ до темноты засидитесь. Господа ночуютъ. Сосѣди про меня говорятъ тутъ: «вотъ-де вдова и гостей мужчинскаго полу у себя оставляетъ», а мнѣ наплевать. На чужой ротокъ не накинешь платокъ. А я знаю, что я честная вдова и себя соблюдаю. Хи-хи-хи… Вѣдь ежели они это говорятъ, то говорятъ по зависти, что вотъ у меня господа бываютъ. Ну, прощайте… Благодаримъ покорно, — закончила Василиса Андреевна, принимая двѣ рублевыя бумажки за чай и яйца, и отправилась за ворота провожать охотниковъ.
— Ну, вотъ… Теперь мы видѣли и здѣшнюю чаровницу съ черными зубами, — сказалъ докторъ, когда отошелъ отъ избы.
Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, только улыбнулся.
VI.Охотяники приближались къ охотничьей избѣ.
Они были не безъ добычи. Докторъ несъ дикую утку, держа ее за горло и помахивая ею.
— Возьмите утку-то себѣ, право возьмите, — говорилъ онъ охотнику, одѣтому тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Нѣтъ, нѣтъ… Мы ее раздѣлимъ пополамъ, — отвѣчалъ тотъ. — Выстрѣла было два, стрѣляли мы оба, видно даже, что оба заряда попали въ нее, стало-быть добыча пополамъ.
— Да какъ тутъ утку дѣлить! Возьмите ее всю. Вы человѣкъ женатый, снесете ее женѣ. А мнѣ куда съ уткой? Я человѣкъ холостой и даже не каждый день столуюсь дома. Мнѣ и похвастаться-то добычей не передъ кѣмъ.
— Передъ кухаркой похвастаетесь.
— Это половиной-то утки? Да кухарка въ заходъ захохочетъ. Берите, берите.
— Право мнѣ совѣстно.
— Берите, говорю вамъ.
Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, пожалъ плечами и сказалъ:
— Ну, спасибо, коли такъ. Только мнѣ, право, совѣстно.
— Что за совѣсть! Конечно, одной утки мало на жаркое — ну, прикупите другую. Навѣрное ужъ у егеря есть на ледникѣ.
— Знаете, я этого никогда не дѣлаю, чтобы покупать дичь на охотѣ и потомъ выдавать ее за свою добычу.
— Да вѣдь мало одной-то утки. У васъ велика-ли семья?
— Самъ-шесть за столъ садимся.
— Ну, вотъ видите. Что тутъ ѣсть!
— Цыплятъ кухарка прикупитъ. Кто цыпленка возьметъ, кто утки…
Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, взялъ утку и привѣсилъ ее къ своему яхташу. Видна уже была охотничья изба. На бревнахъ около охотничьей избы сидѣли пять-шесть бабъ и дѣвокъ и тонкими голосами пѣли пѣсню. Противъ бабъ и дѣвокъ стоялъ рыжебородый человѣкъ безъ шапки въ охотничьихъ сапогахъ, съ бутылкой пива въ одной рукѣ и стаканомъ въ другой и покачивался на ногахъ.
— Кто это такой? Что это за пѣніе? — спросилъ докторъ.
— Да купецъ куролеситъ, — отвѣчалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ. — Пріѣхалъ еще третьяго дня на охоту, запьянствовалъ, ни въ лѣсъ, ни на болото не идетъ, шляется по деревнѣ, поитъ мужиковъ и бабъ. Егерь разсказываетъ, сегодня съ ранняго утра началъ… Перестрѣлялъ на деревнѣ нѣсколько куръ… И вотъ до сихъ поръ…
Купецъ увидалъ охотниковъ и бросился къ нимъ.
— А! Голубчики! Наши охотнички! Ну, что? Много-ли настрѣляли? — воскликнулъ онъ. — А я эво какихъ пять лебедей подстрѣлилъ!
Купецъ указалъ на бабъ, сидящихъ на бревнахъ.
— Утку подстрѣлили? — кивнулъ онъ на утку, висящую у яхташа. — Это на двоихъ-то да одну утку? Ну, моя добыча лучше. Вонъ мои покойнички лежатъ. Разъ, два, три, четыре. Четыре птичьи души загубилъ.
Невдалекѣ отъ бревенъ лежали четыре застрѣленныя курицы.
— Четыре птичьи души… Право… Да что тутъ по болотамъ-то да по лѣсамъ ноги ломать! Я на деревнѣ дичину нашелъ… — продолжалъ купецъ. — Голубчики! Пивца по стаканчику?.. — предлагалъ онъ. — Съ устатку-то хорошо.
— Нѣтъ, спасибо. Мы еще не обѣдали. Мы обѣдать будемъ, — отвѣчалъ докторъ.
— Да передъ обѣдомъ-то кишечки прополоскать и чудесно.
Охотники прошли въ охотничью избу. Ихъ встрѣтилъ старикъ егерь Холодновъ.
— А я ужъ васъ заждался, ваша милость. И грибы, и яицъ для яичницы вамъ заготовилъ. Съ добычей-ли? Всего одну уточку порѣшили?
— Нѣтъ дичи… Никакой дичи нѣтъ… — отвѣчалъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Я вѣдь докладывалъ вашей милости, что у насъ по понедѣльникамъ охотиться нельзя. По воскресеньямъ очень много народу наѣзжаетъ по болотамъ и лѣсамъ шляться — ну, вся дичь и распугана. Вонъ въ родѣ нашего купца охотничекъ пріѣдетъ и пойдетъ по лѣсу бродить, такъ такой не только что дичь, а и медвѣдей распугаетъ. Жарить грибы и яичницу?
— Да, да… Да и сосиськи мои сваришь. Также подашь мою ветчину.
Охотники начали раздѣваться. Комната въ избѣ была уставлена по стѣнамъ старыми мягкими диванами. На одномъ изъ дивановъ лежалъ внизъ лицомъ плѣшивый человѣкъ въ кожаной курткѣ и спалъ. При входѣ ихъ онъ пробудился, сѣлъ на диванъ и, почесываясь и позѣвывая, смотрѣлъ на нихъ заспанными глазами. Наконецъ онъ пришелъ въ себя и произнесъ:
— Добраго здоровья… Съ охоты? Ну, что, счастливо-ли?
— Плохо… — отвѣчалъ докторъ. — Нѣтъ дичи, совсѣмъ нѣтъ дичи. Птица словно вся вымерла. Вонъ одну утку подстрѣлили.
— Что одна утка! Обидно и домой-то везти. Нѣтъ, я сегодня много-бы убилъ, я всталъ на зарѣ, дичь попадалась, но удивительное несчастіе. Вижу, что утки… подхожу къ болоту — ястребы носятся. Ну, разумѣется, утки сейчасъ въ разсыпную, въ осоку прятаться. А въ травѣ какъ-же ихъ стрѣлять? Да такъ разъ пять. Хотѣлъ ястреба подстрѣлить — высоко. Вѣдь внизъ-то, подлецъ, не спускается, а только съ высоты утокъ пугаетъ. Плюнулъ я и отправился въ лѣсъ на тетеревей.
— Ну, и что-же? Убили? — спросили въ одинъ голосъ охотники.
— Можете себѣ представить, убилъ! Но какое несчастіе… Выпускаю зарядъ — тетеревъ валится. Иди и подбирай… Вдругъ изъ кустовъ выскакиваетъ лисица, хватаетъ тетерева и бѣжитъ, — разсказываетъ плѣшивый человѣкъ.
Охотники переглядываются и недовѣрчиво смотрятъ на него.
— Да вы не шутите? — спрашиваетъ наконецъ докторъ.
— Зачѣмъ-же я буду шутить? Необычайный случай, потрясающій случай. Я хочу даже корреспондировать объ немъ въ охотничій журналъ.
— Ну, и что-же? Убили? — спросили въ одинъ голосъ охотники.
— Можете себѣ представить, убилъ! Но какое несчастіе… Выпускаю зарядъ — тетеревъ валится. Иди и подбирай… Вдругъ изъ кустовъ выскакиваетъ лисица, хватаетъ тетерева и бѣжитъ, — разсказываетъ плѣшивый человѣкъ.
Охотники переглядываются и недовѣрчиво смотрятъ на него.
— Да вы не шутите? — спрашиваетъ наконецъ докторъ.
— Зачѣмъ-же я буду шутить? Необычайный случай, потрясающій случай. Я хочу даже корреспондировать объ немъ въ охотничій журналъ.
— Но вѣдь вы охотѣлись съ собакой?
— Съ собакой.
— Какъ-же лисица собаки-то не испугалась. Вѣдь собака была тутъ-же? — спросилъ охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Ну, вотъ подите-же!
— Собака-то все-таки бросилась за лисицей?
— Бросилась. Но вѣдь у меня не гончая-же собака. Развѣ она можетъ за лисицей?.. Пробѣжала немного и назадъ…
— Странно, что лисица, слыша выстрѣлъ и чуя собаку, выскочила изъ кустовъ… Вѣдь это что-то невѣроятное.
— Ну вотъ подите-жъ вы, самъ знаю, что невѣроятное, но между тѣмъ это такъ. Я разсказываю егерю — и онъ не вѣритъ.
— Да и невозможно вѣрить, — откликнулся егерь.
— Ты долженъ вѣрить! Что мнѣ передъ тобой врать? Корысть какая, что-ли!
— Позвольте, Романъ Романычъ…
— Молчи. Иду дальше — опять собака наводитъ на тетерева. Тутъ вотъ онъ, тутъ… Только-бы стрѣлять. Взвожу курокъ, прицѣливаюсь — вдругъ шасть заяцъ…
— И заяцъ тетерева унесъ?
Плѣшивый человѣкъ счелъ за нужное обидѣться.
— Послушайте… Зачѣмъ вы со мной такъ разговариваете? Я-же вѣдь не лгунъ. Я очень хорошо понимаю, что заяцъ не можетъ схватить тетерева, тѣмъ больше, что тетеревъ на деревѣ. На заяцъ меня окончательно съ панталыку сбилъ. Я растерялся. Не знаю, въ тетерева стрѣлять или въ зайца. Я остолбенѣлъ — ну, а разумѣется ни тетеревъ, ни заяцъ ждать выстрѣла не станутъ. Тетеревъ улетѣлъ, заяцъ убѣжалъ. А вотъ… вотъ какъ тетеревъ передо мной былъ… Мой-бы былъ, потому не попасть въ него нельзя. Малый ребенокъ попалъ-бы. Также ежели-бы я и въ зайца стрѣлялъ, и заяцъ былъ-бы мой. Вѣдь онъ почти у самыхъ моихъ ногъ пробѣжалъ. А я растерялся. Да и спрошу я васъ — кто-бы могъ тутъ не растеряться?
— И объ этомъ случаѣ будете корреспондировать въ охотничью газету? — спросилъ докторъ.
— Ну, объ этомъ-то что-же корреспондировать. Тутъ просто совпаденіе… Тетеревъ и заяцъ… Но я васъ спрашиваю: кто-бы не смутился?
— Случай удивительный…
Именно удивительный. Курьезъ, совсѣмъ курьезъ. Но лисица… О лисицѣ я непремѣнно въ охотничью газету письмо напишу. Ну, тутъ я разсердился, плюнулъ и вернулся въ избу, — закончилъ плѣшивый человѣкъ. — Который теперь часъ?
— Да ужъ скоро три.
— Экъ, я спалъ-то. Вѣдь я часа два съ половиной отмахалъ. Охо-хо-хо.
Плѣшивый человѣкъ зѣвнулъ.
Егерь Холодновъ внесъ шипящую яичницу на сковородкѣ. Охотники стали присаживаться къ столу. Докторъ отвинчивалъ стаканчикъ у своей фляжки. Охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ, говорилъ егерю:
— Холодновъ! Ты подай намъ бутылку мадеры-то, которую я привезъ.
Петръ Михайлычъ
I.На дворѣ охотничьей сборной избы сидитъ егерь — старикъ въ высокихъ заплатанныхъ сапогахъ и съ физіономіею николаевскаго солдата: подстриженные сѣдые усы, слившіеся съ бакенбардами, и пробритый когда-то, но заросшій щетиной подбородокъ. На немъ казакинъ, очень ветхій, и рыжая войлочная шапка, покрывшаяся мѣстами слоемъ сала съ приставшей къ нему пылью. Онъ сидитъ на крылечкѣ избы, пригнувшись съ колѣнкамъ, положивъ на нихъ локти, и покуриваетъ трубку-носогрѣйку, безпрестанно сплевывая. Утро, часовъ семь. Передъ нимъ стоитъ мужикъ въ жилеткѣ поверхъ рубахи и въ замасленномъ картузѣ.
— Ты мнѣ все-таки скажи, — говоритъ мужикъ егерю:- поѣдетъ онъ сегодня обратно на желѣзную дорогу или не поѣдетъ. Я къ тому спрашиваю, что у меня лошадь на лугу и, ежели поѣдетъ, то я долженъ ее ловить.
— Гдѣ-же ѣхать, коли еще и не охотѣлся! Зачѣмъ-же тогда было пріѣзжать къ намъ? — отвѣчалъ егерь. — Вотъ велѣлъ разбудить себя утречкомъ, чтобы идти со мной на охоту — третій разъ его бужу, не встаетъ и даже дерется.
— Тсъ… И вчера стало быть не ходилъ?..
— Гдѣ ходить, коли безъ заднихъ ногъ… Тутъ такое пиршество было, что упаси Богъ. Пришли семинаристы съ погоста, пѣли кантаты, — ну, и утрамбовался. Раковъ варили, грибы жарили, уха была. Мальчишка изъ кабака ужъ таскалъ, таскалъ пиво, да и усталъ таскать.
— Поповскихъ дѣтей поилъ?
— И поповскихъ, и дьяконскихъ, и дьячковскихъ. Всѣхъ поилъ. Сосѣдскіе мужики приходили, бабы — и имъ подносилъ.
Мужикъ съ сожалѣніемъ прищелкнулъ языкомъ и сказалъ:
— Скажи на милость, а я и не зналъ. Вотъ незадача-то! Пришелъ-бы я, такъ, пожалуй, и мнѣ поднесъ-бы…
— Въ лучшемъ видѣ поднесъ-бы. Тутъ онъ чухонца поймалъ, который раковъ везъ, купилъ у него раковъ и его напоилъ. Ребятишки, что грибы принесли — и тѣ были пьяны.
— Оплошалъ я, оплошалъ. И который разъ такъ. Я жерди лавочнику возилъ. И дернула меня нелегкая жерди возить! Ахъ, ты, пропади онъ совсѣмъ! Да вѣдь кто-жъ его зналъ, что онъ загуляетъ! Я думалъ, что онъ на охотѣ, по лѣсу бродитъ.
— Вѣдь ужъ всегда онъ такъ.
— Да вѣдь два дня. Я думалъ, что онъ день отгулялъ да и на охоту.
— Осенью разъ на порошу по зайцамъ пріѣхалъ, такъ четыре дня гулялъ и все не могъ остановиться. Такъ изъ избы и не выходилъ. Напьется — спать, проснется — опять пить. Баню тогда даже для него топили, чтобъ хмель выпарить и съ чистымъ сердцемъ за зайцами идти, а онъ въ банѣ выпарился — пуншъ послѣ бани сталъ пить, да такъ съ чѣмъ пріѣхалъ съ тѣмъ и уѣхалъ.
— Тсъ… То-есть вѣришь, кляну себя, что я не зналъ, что онъ гуляетъ. А все жена. Поѣзжай, говоритъ, за жердями, лавочникъ жерди возитъ къ себѣ на дворъ. И ты, Амфилотей Иринеичъ, съ нимъ пилъ?
— Малость выпилъ, а такъ, чтобы настоящимъ манеромъ — не удалось. Гдѣ-же мнѣ! Я съ нѣмцемъ-аптекаремъ въ лѣсъ ходилъ, выводковъ ему указывалъ. Нѣмецъ ужъ дорвался до охоты, такъ часовъ семь по лѣсу бродилъ, а когда мы вернулись въ избу — все уже выпито было и Петръ Михайлычъ сидѣлъ и клевалъ носомъ. Совсѣмъ готовъ. «Разбуди, говоритъ, меня въ пять часовъ, чтобы на охоту идти» — и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его — и вотъ спитъ до сихъ поръ, — разсказывалъ егерь.
— И такъ-таки никакихъ остатковъ послѣ него не осталось? — допытывался мужикъ.
— Полторы бутылки пива осталось — я выпилъ. Коньяку на донышкѣ съ полрюмки было — тоже выпилъ, а больше ничего.
— Такъ вечеромъ стало быть онъ сегодня на желѣзную дорогу поѣдетъ, къ вечернему поѣзду, что-ли?
— Да почемъ-же мнѣ-то знать! Ты знаешь его характеръ! Характеръ нравный. Купецъ богатый, загульный, такъ что ему! Вотъ пойти опять побудить его.
Егерь выбилъ изъ трубки золу, спряталъ трубку въ карманъ и поднялся съ ступенекъ. На крыльцо вышла баба съ ведромъ грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила:
— Проснулся ужъ, ругается за стѣной и самоваръ требуетъ.
— Проснулся? Ну, вотъ и отлично.
Мужикъ двинулся на крыльцо.
— Куда-жъ ты лѣзешь! — остановилъ его егерь. Надо ему еще умыться подать. Дожидайся своего термину. Умоется, за чай сядетъ — вотъ и позовемъ тебя.
— Понимаешь ты, у меня лошадь въ ночномъ и долженъ-же…
— Ну, и пусть будетъ въ ночномъ.
— Амфилотей! — послышался изъ избы хриплый голосъ.
— Иду, иду, ваша милость, — откликнулся егерь и направился въ избу.
Баба, выплеснувъ ведро грязной воды, стояла еще на крыльцѣ.
— Второй день чертитъ и все еще не можетъ отправиться на охоту, — разсказывала она, подмигнувъ мужику. — Вчера шесть гривенъ мнѣ далъ, дай Богъ ему здоровье.
— За что?
— А утенка у меня на огородѣ подстрѣлилъ. И утенокъ-то ледащій. Аграфена съ красной смородиной пришла — ей тридцать копѣекъ, а и смородины-то на гривенникъ.
Мужикъ слушалъ и съ досады даже бросилъ шапку на землю, снявъ ее съ головы.
— И чортъ меня дернулъ съ этими жердями возиться! Вѣдь и мнѣ-бы что-нибудь перепало. Онъ меня любитъ. Всегда «стаканъ» да «стаканъ», Такъ стаканомъ и называетъ. И имени мнѣ христіанскаго нѣтъ, чтобы Степаномъ меня назвать.
— Дьяконскому сыну, пропойному-то, Антошкѣ-то, за представленіе и пѣсни жилетку свою подарилъ. Очень ужъ онъ его распотѣшилъ, — продолжала баба.
— Фу, ты пропасть! — махнулъ рукой мужикъ и съ досады даже плюнулъ. — Вѣдь и мнѣ перепало-бы отъ него что-нибудь.
— Въ лучшемъ видѣ перепало-бы. Ашоткѣ двугривенный… «Глаза, говоритъ, у тебя шустрые вотъ тебѣ двугривенный»… Ущипнулъ за щеку и далъ. Васькѣ за грибы…
— Ахъ ты, Господи! — вздыхалъ мужикъ. — А все жена… «Вози, говоритъ, жерди».
— И дѣвки были… Дѣвкамъ на полтину пряниковъ, на тридцать копѣекъ орѣховъ, а ужъ пива что! Ты знаешь-ли, вѣдь онъ вчера два ящика пива споилъ всѣмъ.