— Ахъ ты, Господи! — вздыхалъ мужикъ. — А все жена… «Вози, говоритъ, жерди».
— И дѣвки были… Дѣвкамъ на полтину пряниковъ, на тридцать копѣекъ орѣховъ, а ужъ пива что! Ты знаешь-ли, вѣдь онъ вчера два ящика пива споилъ всѣмъ.
— Охъ, не разсказывай!
— Закусокъ разныхъ въ жестяныхъ коробочкахъ привезъ, шесть бутылокъ вина — и ничего этого не хватило. Яичницу я ему стряпала, уху варила, грибы жарила, раковъ кипятила. И Боже мой, что у насъ тутъ вчера было! Вотъ не знаю, чѣмъ сегодня обрадуетъ. Утку ему сейчасъ буду жарить, что онъ вчера у меня убилъ.
— Анисья! Ставь самоваръ! — опять послышался въ избѣ хриплый голосъ.
— Да ужъ поставленъ, поставленъ, — откликнулась баба. — Сейчасъ закипитъ. Подамъ.
Изъ избы выбѣжалъ мальчишка въ красной рубахѣ, босой и безъ шапки.
— Куда ты, Ванюшка?
— Къ кабатчику! За ромомъ! Петръ Михайлычъ послалъ! — крикнулъ мальчишка, махнулъ въ воздухѣ рублевой бумажкой и пустился бѣжать.
— Опять, стало быть, чудить будетъ, — улыбнулась баба, покачала головой и направилась въ избу.
II.Въ избѣ, на старинномъ краснаго дерева диванѣ съ клеенчатымъ сидѣньемъ и съ деревянной спинкой сидѣлъ пріѣхавшій изъ Петербурга охотникъ Петръ Михайлычъ. Это былъ плотный мужчина купеческой складки съ рыжеватой подстриженной бородкой на рябоватомъ лицѣ, сильно опухшемъ отъ вчерашняго пьянства. Рѣдкіе и мокрые послѣ умыванья волосы, только сейчасъ расчесанные, прилипли у него къ вискамъ. Смотрѣлъ онъ на свѣтъ щурившись и покуривалъ папиросу. Передъ нимъ пыхтѣлъ на столѣ самоваръ и стояла полубутылка простого кабацкаго рома. Петръ Михайлычъ былъ въ одномъ нижнемъ бѣльѣ и въ войлочныхъ туфляхъ на босую ногу и говорилъ вертѣвшемуся передъ нимъ егерю:
— Вотъ, братъ, Амфилоша: хорошее-то вино вчера зря вылакали, а теперь приходится за кабацкій ромъ приниматься. Садись къ столу, голова.
— Благодаримъ покорно, Петръ Михайлычъ, а только мой совѣтъ вамъ — не очень съ утра-то на ромъ наваливаться. Лучше послѣ.
— Отчего? — спросилъ охотникъ.
— Какъ: отчего? Какая-же послѣ этого будетъ охота, ежели вы съ утра въ градусъ придете! Вѣдь на охоту надо идти, а выводки-то куропатокъ у меня въ четырехъ верстахъ отсюда.
— Чудакъ-человѣкъ, да вѣдь опохмелиться-то надо-же послѣ вчерашняго. Вѣдь башка трещитъ.
— Мой совѣтъ, лучше опохмелиться стаканчикомъ водки и закусить огурчикомъ или яишенкой. Сказать Анисьѣ, такъ она живо на шесткѣ яичницу сварганитъ. Право слово, выпейте лучше простой водки, а ромъ вѣдь онъ ослабляетъ. Не въ себѣ будете.
— Хмъ… Ты говоришь: водки. А водка у насъ есть или посылать надо?
— Съ пару-то стаканчиковъ и у меня найдется — одинъ про васъ, а другой про меня. А ужъ потомъ чайкомъ съ лимончикомъ запьемъ, только безъ рому, яишенкой закусимъ и, благословясь, въ путь. Послушайтесь вы меня.
— Водки-то-бы дѣйствительно хорошо. Ну, давай.
— Стряпать, что-ли, яичницу-то? — послышался изъ-за перегородки женскій голосъ.
— Стряпай, стряпай, Анисья, — отвѣчалъ егерь, досталъ изъ кармана ключъ, полѣзъ въ стоящій въ углу сундукъ и досталъ оттуда бутылку съ остатками водки. — Даже и съ три стаканчика найдется, — прибавилъ онъ, посмотрѣвъ бутылку на свѣтъ.
— Вотъ и ладно. Садись.
Егерь хотѣлъ было сѣсть, но вспомнилъ и сказалъ:
— Тамъ мужикъ Степанъ васъ дожидается на дворѣ. Спрашиваетъ, когда обратно на желѣзную дорогу поѣдете.
— А! Стаканъ? Да что ему такъ загорѣлось? Будетъ день и будутъ мысли.
— Вотъ и я то-же самое ему сказалъ, а онъ лѣзетъ: доложи, говоритъ,
— Я здѣсь, батюшка Петръ Михайлычъ! — послышалось изъ кухни. — Съ здоровьемъ вашу милость пришелъ поздравить. Прикажите войти.
— Или услыхалъ, что водку люди хотятъ пить? Войди, войди, чертова игрушка.
Вошелъ мужикъ Степанъ и поклонился.
— Чай да сахаръ вашей милости. Съ здоровьемъ честь имѣю васъ поздравить, — заговорилъ онъ.
— Ты зачѣмъ пришелъ-то?
— А узнать, когда, ваша милость, на желѣзную дорогу ѣхать изволите. Ежели сегодня утречкомъ, то нужно приготовить лошадь, потому она у меня на лугу.
— Лошадь! Чудакъ-человѣкъ, я еще и на охотѣ не былъ. Или тебѣ такъ ужъ очень выжить меня хочется?
— Зачѣмъ выживать, Петръ Михайлычъ? Мы такому охотнику завсегда рады, вы у насъ господинъ, можно сказать, на рѣдкость, а долженъ-же я свое дѣло справить, ежели вы изволили подрядить меня, чтобы и обратно васъ на желѣзную дорогу отвезти.
— Ночью сегодня поѣду. Справляйся къ ночи.
— Вотъ и отлично. Стало быть я и лошадь въ ночное пускать не буду. А ужъ такъ я кляну себя, Петръ Михайлычъ, что я на вчерашній пиръ къ вамъ не попалъ! Дуракомъ себя называю.
— Да ты дуракъ и есть.
— Это точно, ваше степенство. Жерди лавочнику съ рѣки возилъ. А какая заработка?
— Нѣтъ, ты и такъ дуракъ, безъ этого дуракъ.
— Пусть будетъ по-вашему, ваше степенство, — улыбнулся мужикъ. — А вотъ водочки мнѣ поднесите стаканчикъ, чтобы съ здоровьемъ вашу милость поздравить.
— Водки, братъ, мнѣ и самому мало. Тутъ только мнѣ да егерю.
— Да вѣдь въ одинъ монументъ къ Астахову въ кабакъ спорхать можно.
— Нѣтъ, ужъ ты пей ромъ. Вотъ ромъ, есть.
— Ну, ромъ, такъ ромъ. Доброму вору все въ пору, ваше благоутробіе.
Петръ Михайлычъ сталъ наливать ромъ въ стаканчикъ. Запахло жаренымъ масломъ. Егерь, уходившій въ это время въ сосѣднюю комнату, явился со сковородкой яичницы на таредкѣ. Сзади его Анисья несла огурцы на тарелкѣ. Черезъ нѣсколько минутъ всѣ выпили.
— Важно! — говорилъ Потръ Михайлычъ, потирая ладонью желудокъ и прожевывая огурецъ.
— Кушайте, кушайте яишенку-то, пока горяча, — предлагалъ ему егерь.
— Вотъ на ѣду-то меня и не тянетъ. Поѣмъ. Куда торопиться! Вишь, она какъ еще горяча, яишница-то, даже кипитъ въ ней масло.
— Меня самого, ваше степенство, на ѣду никогда не тянетъ на утро, коли я съ вечера загулялъ, — сказалъ мужикъ и прибавилъ: — Да оно и лучше. Водка безъ ѣды всегда ласковѣе пьется. А только, ваша милость, безъ второго стаканчика нельзя, — улыбнулся онъ, — поднесите ужъ и второй. Вѣдь я въ двухъ сапогахъ хожу. Да и сами-то вы…
— Амфилотей! Найдется мнѣ тамъ въ бутылкѣ еще стаканчикъ водки? — спросилъ егеря охотникъ.
— Найтиться-то найдется, Петръ Михайлычъ, а только лучше-бы вы спервоначалу яишенки…
— Ахъ, ты, Господи! Ну, чего ты меня оговариваешь! Чего подъ руку говоришь! Терпѣть я этого не могу.
— Да вѣдь на выводковъ намъ идти надо, — вотъ я изъ-за чего.
— И на выводковъ пойдемъ. Все будетъ… А только не говори мнѣ подъ руку. Черезъ это самое у меня икота всегда дѣлается.
— Да вѣдь я къ тому, что еще утро. Лучше-же мы въ дорогу съ собой фляжечку захватимъ и на легкомъ воздушкѣ въ лѣску…
— То само собой. Наливай.
Мужикъ бросился наливать Петру Михайлычу остатки водки, а себѣ ромъ.
— И чего ты, въ самомъ дѣлѣ, ихъ милости, Петру Михайлычу, препятствуешь? Какую ты имѣешь праву? — обратился онъ къ егерю.
— Ну, ну, ну! Не тебѣ меня учить политикѣ! Я тридцать пять лѣтъ съ господами охотниками. Я егерь, прирожденный егерь, а ты мужикъ, сиволдай, — огрызнулся на него егерь. — Я съ графами да съ князьями бывалъ.
— И я графа Льва Петровича возилъ. Чего бахвалишься!
— Стаканъ! Оставь его! Не суйся! — крикнулъ на мужика охотникъ. — Пей.
— Еще разъ съ здоровьемъ, ваша милость, поздравляю! — сказалъ мужикъ и выпилъ стаканъ.
Выпилъ и охотникъ. Въ головѣ его уже порядочно шумѣло. Егерь опять приступилъ къ нему:
— Съѣшьте вы хоть кусочекъ яишенки-то. Иначе зачѣмъ было и требовать ее?
— Ты требовалъ. А я ни въ одномъ глазѣ… Вотъ ежели-бы раковъ…
— Да не желаете-ли, ваша милость, я сейчасъ побѣгу и скажу, чтобы мальчишки ловили въ рѣчкѣ? — засуетился мужикъ. — Вѣдь у насъ только для господъ и ловятъ.
— Ваше степенство! Петръ Михайлычъ! Когда-же на выводковъ-то? — строго крикнулъ егерь. — Кушайте тогда чай, коли яичницу ѣсть не можете, одѣвайтесь да я пойдемте. Собачка по васъ плачетъ, ружье стонетъ.
— Сейчасъ, сейчасъ… — заговорилъ охотникъ. — Экій какой ты, Амфилотей, ретивый!
— Да вѣдь надо-же хоть одну птицу убить, коли на охоту пріѣхали. А ты, мужикъ, пошелъ вонъ!
Егерь взялъ за плечи мужика и выпихалъ его за дверь.
III.Уже было около одиннадцати часовъ утра, а Петръ Михайлычъ все еще не могъ выбраться изъ охотничьей сборной избы въ лѣсъ на охоту. Впрочемъ, онъ уже одѣлъ брюки и высокіе сапоги, перетянутые ремнями выше колѣнъ, и наполнилъ водкой охотничью фляжку. На столѣ стояла уже новая, на половину выпитая бутылка водки, и самъ Петръ Михайлычъ, хвативъ на старыя дрожжи нѣсколько стаканчиковъ, былъ уже изрядно пьянъ. Егерь пересталъ и звать его въ лѣсъ на выводковъ куропатокъ, а бродилъ изъ угла въ уголъ и бормоталъ:
— Такъ я и зналъ, такъ я и предрекалъ, что эти выводки доктору Богдану Карлычу достанутся. Какой вы теперь охотникъ! Вамъ теперь не дойти до выводковъ-то!
— Врешь. Въ лучшемъ видѣ дойду, дай только мнѣ въ аппетитъ войти и позавтракать хорошенько, отвѣчалъ Петръ Михайлычъ. — Вотъ Анисья грибы изжаритъ, я въ аппетитъ войду — и послѣ завтрака отправимся. Куда намъ торопиться? Надъ нами не каплетъ.
Егерь махнулъ рукой.
— А къ двѣнадцати часамъ того и гляди докторъ Богданъ Карлычъ пріѣдетъ. Онъ обѣщался сегодня пріѣхать. Пріѣдетъ и потребуетъ, чтобы я съ нимъ на охоту шелъ и дичь ему указалъ.
— А ты не ходи.
— Какъ я могу не ходить, ежеіи я свободенъ? Докторъ такой-же членъ охотничьяго общества, такія-же деньги платитъ, какъ и вы.
— Врешь, опять врешь. Ты не свободенъ, ты занятъ, ты со мной, и какъ только докторъ подъѣдетъ съ избѣ, такъ мы съ тобой и отправимся.
— Да вѣдь у васъ ужъ и теперь ножной инструментъ плохо дѣйствуетъ, такъ какъ-же отправляться-то?
— А Стаканъ-то на что? Стаканъ довезетъ до выводковъ. Стаканъ! Ты тутъ?
— Здѣсь, ваша милость, — послышалось изъ-за перегородки и показался мужикъ Степанъ. — Могу-ли я отойти отъ вашей милости, коли вы тутъ! Мы всѣ дѣла бросимъ, а около вашей чести будемъ присутствовать.
— Такъ закладывай лошадь въ телѣжку. На выводковъ со мной поѣдешь! — отдалъ приказъ Петръ Михайлычъ.
— Въ одинъ монументъ, ваше степенство! — засуетился мужикъ.
— Стой, стой! — остановилъ его егерь. — Твое руководство будетъ не причемъ. Не доѣдемъ мы, Петръ Михайлычъ, до выводковъ на лошади. Вѣдь это въ Кувалдинскомъ лѣсу, а тамъ и проѣзжей дороги нѣтъ, — обратился онъ къ охотнику.
— Есть. Я до Акима Михайлова сторожки на прошлой недѣлѣ ѣздилъ, — сказалъ мужикъ.
— А отъ Акима Михайлова сторожки еще около трехъ верстъ до выводковъ, а Петръ Михайлычъ сегодня нешто ходокъ!
— Я на три версты не ходокъ? Нѣтъ, это ты врешь, Анфилоша. Точно, что я теперь поослабѣлъ малость, но вотъ какъ подзакушу грибками, такъ три-то версты въ лучшемъ видѣ… Запрягай, запрягай, Стаканъ! Полдороги ты меня подвезешь, а полдороги я съ Амфилошей — и въ лучшемъ видѣ выводковъ подстрѣлимъ.
— Да вамъ теперь, Петръ Михайлычъ, не только что въ куропатку, а въ сидячаго гуся не попасть, — отвѣчалъ егерь.
— Мнѣ не попасть? Мнѣ? Нѣтъ, это ты оставь. Я, хвативши-то горькаго до слезъ, еще лучше стрѣляю. Помнишь, на утокъ-то ходили? Какъ я былъ пьянъ! А три утки подстрѣлилъ. Живо, Стаканъ! Одна нога здѣсь, а другая чтобъ тамъ!
Мужикъ побѣжалъ запрягать лошадь.
— Петръ Михайлычъ! — кричала изъ кухни Анисья. — Грибы-то вамъ не подать-ли на огородъ? Все-таки-бы васъ тамъ воздушкомъ пообдуло.
— На огородъ? Правильно. Давай на огородъ, — откликнулся охотникъ. — Тащи туда, Амфилотей, водку. Гдѣ моя шапка? Нѣтъ, ужъ доктору выводковъ не заполучить. Мы ему утремъ носъ.
Началось переселеніе на огородъ, находящійся на задахъ избы. Егерь ворчалъ, но все-таки перенесъ туда водку. Черезъ четверть часа Петръ Михайлычъ и егерь сидѣли на огородѣ подъ старой вишней, усѣянной ягодами. Передъ ними на врытомъ въ землю столикѣ шипѣли грибы на сковородкѣ, стояла бутылка и стаканчики.
— Наливай мнѣ и себѣ, Амфилотей, — говорилъ егерю Петръ Михайлычъ. — Вотъ я сейчасъ выпью, подзакушу и не только что на куропатокъ, а хоть на медвѣдя готовъ.
— Да ужъ теперь пейте, теперь все равно, — отвѣчалъ недовольнымъ тономъ егерь.
На огородѣ изъ-за кустовъ смородины показался деревенскій мальчишка безъ шапки и босикомъ. Онъ тащилъ что-то въ тряпкѣ.
— Есть восемь штукъ! Поймалъ… Пожалуйте, Петръ Михайлычъ… Сейчасъ Степанъ намъ сказалъ, что вамъ раки требуются. Три рака самые матерые… — говорилъ онъ, развертывая тряпицу и высыпая на траву раковъ.
— Ахъ, шутъ гороховый! Такъ и есть, раки… — улыбнулся Петръ Михайлычъ. — Ну, спасибо Степкѣ. Раковъ теперь любопытно поѣсть. Вотъ что, Амфилоша, мнѣ аппетитъ даетъ, когда я съ похмелья… Раки. Съѣмъ я хоть штукъ пять — и хоть быка мнѣ тогда на ѣду подавай. Стащи-ка Анисьѣ, да вели сварить. Чего ты усами-то шевелишь, какъ тараканъ? Тащи.
— Да ужъ теперь сколько хотите чудите! Все равно не видать вамъ выводковъ, — махнулъ рукой егерь и понесъ варить раковъ.
Петръ Михайлычъ далъ мальчишкѣ пятіалтынный. Тотъ почесалъ затылокъ и заговорилъ:
— Нельзя, дяденька, за пятіалтынный. Мало. Изъ этихъ денегъ я долженъ Степану на бутылку пива отдать за то, что онъ мнѣ васъ на раковъ подсваталъ, а отдамъ я ему восемь копѣекъ на пиво, такъ что-же мнѣ-то останется?
— Вонъ, пострѣленокъ! — закричалъ на него Петръ Михайлычъ.
— Прибавьте, дяденька, хоть немного, — пятился мальчишка. — Вы добрый. Вы вчера Агашкѣ за двадцать раковъ полтину дали.
— Такъ вѣдь то Агашка, дѣвка разлюли-малина, а ты паршивецъ. Присылай сюда опять Агашку — еще гривенникъ получишь.
— Агашка сегодня у лавочника дрова складываетъ. Ей недосужно.
— На еще пятачекъ и провались отсюда! — швырнулъ мальчишкѣ Петръ Михайлычъ мѣдный пятакъ.
Мальчикъ поднялъ мѣдный пятакъ, улыбнулся и, пятясь, спросилъ:
— А Агашку приведу, такъ еще гривенникъ дадите?
— Агашку и еще какую-нибудь дѣвку показистѣе приведи, тогда и пятіалтынный дамъ. — Только чтобы и вторая была изъ голосистыхъ и умѣла пѣсни пѣтъ.
— Хорошо, хорошо… Я вамъ, дяденька, даже трехъ предоставлю — и все первыя пѣсенницы по нашей деревнѣ, - проговорилъ мальчишка и побѣжалъ съ огорода.
На улицѣ раздались бубенчики. Показался егерь.
— Какъ я сказалъ, что докторъ Богданъ Карлычъ на охоту пріѣдетъ, такъ и вышло, — говорилъ онъ Петру Михайлычу. — Пріѣхалъ вѣдь. Ну, теперь проститесь съ выводками;
— Мои выводки, мои. Никому ихъ не уступлю, Наливай, Амфилоша, и выпьемъ, — отвѣчалъ охотникъ и, взявъ на вилку съ сковородки грибъ, приготовился имъ закусывать.
IV.На огородъ входилъ охотникъ докторъ Богданъ Карлычъ, худой и высокій старикъ изъ обрусѣвшихъ нѣмцевъ. Одѣтъ онъ былъ въ новый охотничій костюмъ изъ рыжаго верблюжьяго сукна, съ громадными металлическими пуговицами, на которыхъ были изображены выпуклыя кабаньи головы, а на головѣ имѣлъ черную тирольскую шляпу съ перомъ. Костюмъ былъ опоясанъ широкимъ шитымъ гарусомъ поясомъ и на немъ аккуратно висѣли: небольшая фляжка, оплетенная камышемъ, кинжалъ въ ножнахъ съ серебряной оправой, кожаный баульчикъ съ сигарами и папиросами и кабура съ револьверомъ. Въ баульчикѣ и въ кабурѣ также были вставлены вышивки — въ баульчикѣ бисерная, а въ кабурѣ гарусная. Ноги его были обуты въ полусапожки съ необычайной толщины подошвами, а отъ полусапожекъ доходили до колѣнъ стиблеты изъ какой-то непромокаемой матеріи, застегнутые съ боку на металлическія пуговицы. Онъ курилъ окурокъ сигары, вправленный опять-таки въ бисерный мундштукъ и, какъ журавль, шагалъ большими шагами по огороду на своихъ длинныхъ ногахъ.
— Амфилотей! — кричалъ онъ еще издалека. — Ты гдѣ?
— Амфилотей, Богданъ Карлычъ, сомной. Амфилотья я уже заарендовалъ. Теперь я его арендатель и мы сейчасъ ѣдемъ съ нимъ на охоту, — откликнулся Петръ Михайлычъ отъ стола. — Вотъ только позавтракаемъ и поѣдемъ на куропатокъ.
Докторъ подошелъ къ столу.
— Ахъ, это вы? — сказалъ онъ, обзирая сковородку грибовъ на столѣ, водку, ползающихъ по травѣ раковъ, опухшую и перекосившуюся физіономію Петра Михайлыча, и поморщился. — Здравствуйте.
— Милости прошу къ нашему шалашу. Закусить не прикажете-ли передъ охотой-то? Грибы на удивленіе. Отдай все, да и то мало. Вотъ раки есть, что твои крокодилы. Сейчасъ велимъ ихъ сварить хозяйкѣ и закуска къ водкѣ будетъ въ лучшемъ видѣ.
Петръ Михайлычъ подалъ доктору свою мясистую грязную руку. Тотъ опять скорчилъ гримасу и, не выпуская изъ зубовъ мундштука съ сигарой, пожалъ эту руку.
— Но вѣдь я пріѣхалъ на охоту, — сказалъ онъ, не отказываясь и не соглашаясь на предложеніе, и покосился на раковъ.
— Передъ охотой-то только и подкрѣпить себя. Вы докторъ, вы сами знаете. Какъ это называется по вашему, по докторскому-то? Санитарная гіена, что-ли?
— Гигіена, а не гіена, — отвѣчалъ докторъ. — Гіена — звѣрь, а гигіена — то, что нужно для здоровья.
— Да, да… Такъ… Дѣйствительно… Гіена звѣрь, а гигіена… И зналъ я, да вотъ перепуталъ, которая гигіена, которая гіена. Ну, да все равно. Мы не доктора. Такъ вотъ для гигіены не хотите-ли?
— Развѣ ужъ только изъ-за раковъ. Раки очень хороши, — опять покосился докторъ на раковъ.
— Восторгъ! Самые нѣмецкіе. Сейчасъ только нѣмецкую пѣсню пѣли.
— Ну, я какой нѣмецъ! Я совсѣмъ русскій.
— Садитесь, Карлъ Богданычъ, рядышкомъ со мной на скамеечку.
— Богданъ Карлычъ я.
— Ахъ, да… Ну, да говорятъ, у нѣмцевъ это все равно: что Карлъ Богданычъ, что Богданъ Карлычъ. Амфилотей! Тащи варить раковъ! Водочки, Богданъ Карлычъ?