— По этой же дороге, почти одновременно с ним, бегали супружеская пара и три бегуна-спортсмена, — добавил Левин.
В общем, еще раз повторили все нам известное: и то, что у убийцы резиновые сапоги, вспомнили подозрительный синий «Москвич». Ну и, конечно, найденную в кармане убитого иностранную купюру и полоску бумаги с надписью: «тысяча фунтов».
Припоминая подробности осмотра места преступления, я подумал, что во всем этом было что-то странное, даже, пожалуй, нелогичное. Но что, я понять пока не мог.
— По-моему, все ясно, — произошло ограбление, — сказал Левин. — Кто-то знал, что у старика Курбатова с собой тысяча фунтов и…
— Но за каким чертом он потащил с собой в лес валюту? — покачал головой Пряхин. — И потом, он что же, каждый день с деньгами бегал? Или только сегодня?
— Конечно, только сегодня, — откликнулся Левин.
— И убийца узнал об этом. Старикан деньги в карман, а боженька типу в резиновых сапогах словечко на ушко?..
— А если предположить, что встреча в лесу была условлена, обговорена заранее, — подбросил и я свою мыслишку.
— Допустить, конечно, такое можно, — с сомнением произнес Сергей. — Но все-таки, почему в такую рань, в лесу, за несколько километров от города? Ведь встречу можно было бы организовать проще и в более уютном месте.
— Ну, а если предположить, что убийство — это месть, — высказал новое соображение Левин.
— Что мы такого знаем, чтобы выстраивать такую версию? — возразил Пряхин.
Мы порядком подзапутались. С версиями у нас явно не получалось. Видимо, просто нам не хватало фактического материала. И я сказал:
— Не будем гадать, товарищи. Лучше давайте решим, чем следует заняться в первую очередь.
— Перво-наперво разузнать все об убитом. Кто он, что он, и, конечно же, связи, симпатии, антипатии, — откликнулся Пряхин.
— Принимается.
— Следовало бы опросить трех спортсменов. Может быть, они видели субчика в резиновых сапогах, когда тот прятался в посадках… — предложил Левин.
— Годится.
— Необходимо найти синий «Москвич», у которого первые две цифры в номерном знаке двойка и семерка, — это опять Сережа Пряхин.
— Согласен.
Пряхин и Левин еще посидели, еще подумали, но так ничего нового и не предложили.
— Ну, что ж… — заключил я. — Практически план своих первых розыскных действий мы вчерне набросали. Теперь распределим задачи. Давайте так: ты, Левин, отправляйся в кафе. Оно уже открыто. Посмотри, послушай: как там и что говорят. Понятно, не в форме, как простой посетитель.
На посещение кафе у тебя уйдет часа два-три. Вернешься, получишь другое задание. А завтра утром — на дорогу «Пригородная» — Ключары. Остановишь спортсменов и побеседуешь с ними. А ты, Сергей, займешься поисками «Москвича».
Лицо Пряхина помрачнело. Он, видимо, был недоволен. И я спросил:
— Ты планировал что-то другое?
— Я хотел побеседовать с участковым инспектором Рожковым.
— Он обслуживает Пролетарскую улицу? Ну что ж… Рожковым займусь я, а ты — все-таки «Москвичом» — это важно.
— Тогда, товарищ капитан, запишите телефон Рожкова: 42-36-94.
Напоследок я сказал им самое главное:
— Запомните вот что: случай сложный и неприятный. Придется иметь дело с кооператорами. А они люди скользкие. Чуть что не так — сразу же появятся жалобы. А вы знаете, какое им сейчас оказывается внимание. Поэтому во всех действиях следует помнить о такте и соблюдении строжайших норм законности.
Кажется, они оба поняли. Пряхин плотнее сжал губы и покивал. Левин вскинул на меня загоревшийся взгляд:
— Но и отступать от принципов не будем.
— Главный наш принцип, Левин, — истина. Мы должны установить истину. Тактично, не ущемляя прав и достоинства граждан.
— Понятно, — со скрытой угрозой, как мне показалось, ответил Левин.
Ребята ушли. Я остался один. Задумался. Чтобы понять мотивы происшедшего, мне предстояло, как выразился Пряхин, поступить «как учили в первом классе» — выявить все, связанное с Виктором Сергеевичем Курбатовым. Именно там, в незнакомых нам обстоятельствах его жизни, и таились мотивы, приведшие к трагическому концу. И начинать надо было, видимо, с того, что успел узнать о пострадавшем участковый инспектор. Я готов был уже протянуть руку к телефону, чтобы позвонить Рожкову, когда аппарат опередил меня, зазвонил сам. Я взял трубку. До меня донесся голос Павла Ивановича Есипова.
— Ты извини, Тимур, старика, интересуюсь новостями.
— Главная новость это то, что личность убитого установлена.
— Это удача. И кто же он?
— Шеф-повар кооперативного кафе «Южное», некто Курбатов Виктор Сергеевич.
— Вот как! — хмыкнул старик. — Ну тогда учти, что председателем, скорее всего фиктивным, в этой лавочке состоит Иван Арсентьевич Мосляков, мой сосед: проспект 50 лет Октября, дом 12, квартира 40. Может быть, пригодится. Пенсионер. Участник войны. Вдовец. Взгляды на жизнь чисто потребительские…
Новость была интересной. Но все же знакомиться с Мосляковым было, скорее всего, рановато. На ум мне пришла другая мысль: жена Курбатова. Интересно, какое впечатление она произвела на дежурного?
Я позвонил Симонову. На мой вопрос о Курбатовой он ответил:
— Это еще та штучка. Подкатила к райотделу на «Москвиче» с каким-то хахалем.
— На синем «Москвиче»? — не удержался я.
— На синем. А что?
— Ничего. Продолжай.
— Подкатила. Хахалю знак ручкой и улыбочку, а мне заявление об исчезновении мужа. И такими, знаешь, казенными, заученными словами, таким спокойным тоном.
— Так.
— И еще скажу тебе странную вещь: она как две капли воды на нашего генерала похожа и к тому же — Семеновна по документам.
— Ну, это случайность. Во-первых, похожих людей великое множество, а во-вторых, тебе показалась похожей, а мне еще неизвестно, покажется или нет.
Закончив разговор, я перезвонил первым делом Пряхину. К счастью, он оказался на месте.
— Ты знаешь, — сказал я ему, — Курбатова-то в Промышленный райотдел приезжала заявлять об исчезновении мужа на «Москвиче». И, кстати, на синем. Имей в виду.
— Что? — взорвался Сергей. — На синем?!
— Ты только трубку пожалей, а то у нее мембрана знаешь какая тонкая…
— Кто тебе сказал насчет «Москвича»?
— Паша Симонов из Промышленного райотдела.
— Симонов… — скептически протянул Пряхин. — А ты знаешь, какой он фантазер?
— Знаю. Но уверен, цвет машины он не выдумал. Так что ты эту информацию прими к сведению.
— Хорошо.
Теперь нужно было договориться о встрече с участковым инспектором Рожковым.
Но телефон опять меня опередил. Звонил заместитель генерала Хорина Семухин. По тону я догадался — подполковник взволнован.
— Слушай, Безуглый. Это ты послал Левина в «Южное»?
— Я.
— Тогда поздравляю тебя. Сейчас звонил сержант Конышев из Октябрьского райотдела. Буянит твой Левин в «Южном».
— А как очутился там этот Конышев?
— Случайно. К нему обратились за помощью. Во всяком случае, сигнализирует о недостойном поведении Левина наш человек, наш сотрудник, сержант.
— А Левин, выходит, уже не наш? — возмутился я.
— Прекратите пререкания, капитан Безуглый. Немедленно берите машину и пулей в кафе. Извинитесь и все такое.
«Ну, началось…» — подумал я, но спорить было бесполезно и я ответил официальным «Слушаюсь».
Через пять минут я уже мчался в «Южное».
Загоруйко
Валентин Осипович Загоруйко, бывший вор, а ныне процветающий кооператор, произведший такое неотразимое впечатление на Ивана Арсентьевича Мослякова, из последней отсидки в местах не столь отдаленных вернулся немногим более года.
Отбывая срок в таежной колонии, он пришелся по душе весьма авторитетному «пахану», вору в законе — Ивану Бурдую по кличке «Бурда». Тот был старше Валентина лет на пятнадцать. Конца сроку своему он не видел и потому подумывал о побеге.
С собой уговорил бежать еще двоих, таких же бедолаг с большими сроками, как и он сам. Валентина не звал — тому до конца срока оставалось всего ничего. Но на прощание сказал: «Захочешь со мной на воле встретиться, разыщи на подмосковной станции (тут он назвал адрес)… Виктора Сергеевича Коноплю. Не удивляйся его виду и манерам, человек он верный и, к тому же, мы с ним давно и крепко одной веревочкой повязаны. Передашь ему ксиву от меня, он все что надо сделает и организует…». И Бурда сунул в руку растерявшегося Загоруйко вчетверо сложенную бумажку.
Однако побег Бурды не удался. На девятнадцатый день его нашли в тайге полуживым. Двое других сгинули без следа. Вскоре Бурда через больничную обслугу передал Загоруйко, что хочет видеть его.
Стояла ночь. Под потолком тускло светила запыленная лампочка. На подушке белело заострившееся, без кровинки, лицо Бурды с запекшимися губами и лихорадочно горящими глазами.
Различив Загоруйко, он разжал губы и прохрипел:
— Помираю. А к тебе просьба: разбейся, но достань пачку чая. Сейчас же. Чифиру хочу перед смертью. Тут ребята мне спроворят.
Валентин запустил руку в карман и, радуясь своей догадливости, вытащил пачку.
— Вишь ты, угадал. Спасибо. Наклонись.
Валентин наклонился. Бурда схватил дрожащей холодной рукой пачку и прерывающимся шепотом сказал:
— Конопля мне десять косых должен… Твои будут.
— Разве он мне их отдаст? Ни в жизнь!
— Передашь ксиву. А на словах скажешь: десять не один, а дважды… Повтори.
Валентин повторил.
— Отдаст. У нас такой уговор был. Ну, а если старый хрен заартачится, разыщи в Можайске на улице Желябова, в самом конце ее дом с двумя березками. Там обретается Мишка Штокман — «Могила». Назовешься так: мол, звездный я. И к тому же прокопченный. И еще скажешь, что ты от меня. Он в курсе, поможет. А теперь иди.
На следующий день стало известно, что Иван Бурда скончался. А через три месяца Загоруйко вышел на свободу.
Он готовился к этому дню. В кармане куртки, кроме совершенно чистых документов, лежали две с половиной сотни. «Не велики деньги, но на первый случай хватит…» — рассудил он и двинул в Москву.
До Москвы добрался благополучно. Стояли погожие весенние дни. Но задерживаться здесь Загоруйко не имело смысла. Правда, его никто нигде не ждал. И он решил разыскать Коноплю.
Пристанционный поселочек оказался крохотным, всего в несколько улиц. Прежде всего, видимо, надо было сосредоточить внимание на окраинах, на домах, стоящих на отшибе. Если Конопля, как полагал Загоруйко, занимался скупкой краденого, ему, естественно, совсем не нужно селиться в центре поселка.
И он не ошибся в расчетах. У первого же дома на краю облюбованной им улицы он увидел на лавочке у калитки мирно покуривающего трубку седого, сморщенного старика.
— Здорово, дедуля, — поприветствовал его Валентин. — На солнышко выполз, греешься?
— Угадал, сынок, греюсь. Доскрипел. Дождался солнышка.
Загоруйко присел, достал пачку сигарет, закурил. И только спустя какое-то время спросил:
— А ты, дедуля, случайно не знаешь человека по фамилии Конопля?
— Виктора Сергеевича что ли?
Загоруйко понял, что попал прямо в цель.
— Его самого, дедуля.
— Как же не знать, сынок, когда он вон в том доме живет.
И старик показал рукой на крайний дом, притулившийся к двум березам на противоположной стороне улицы. Валентин хотел было подняться с лавки, но старик в очередной раз попыхтел трубкой и добавил:
— Только теперь он, едрена вошь, уже не Конопля, а Курбатов. Понимаешь?
— Это как же так?
— Очень даже просто. Женился, старый пень, на молоденькой, а та с норовом. Говорит: если любишь — меняй фамилию на мою. Вот и пришлось…
— Ну и ну!
— Да, с характером! Не хочет в поселке-то жить. Город ей подавай. Так что задержись ты и следа его не нашел бы. Вот так-то нонече.
Загоруйко, конечно, в сказочку о том, что во всех переменах виновата молодая жена, не поверил. Видимо, по каким-то своим соображениям Конопля решил оборвать нити, связывавшие его с прошлым, сменил фамилию и теперь собирается отбыть в неизвестном направлении.
Рассуждая так, Валентин подошел к дому и немного приоткрыл калитку. Услышал хриплый злобный лай, и, оставив только узенькую щелку, стал ждать.
Собака лаяла и грохотала цепью перед самой калиткой. Наконец, где-то за оградой скрипнула дверь и женский голос, строгий и повелительный, крикнул:
— Замолчи, Страшный! На место!
Лай прекратился, зазвенела цепь, послышалось глухое ворчание и шум, производимый собакой, забирающейся в конуру.
Загоруйко приоткрыл калитку. У открытой двери терраски стояла молодая женщина в легком домашнем платье. Валентин не мог сказать, была ли она красива, но почувствовал, что она удивительно, вызывающе женственна. Ее фигура, поза, складки платья, немного надменный поворот лица, глаза, с интересом рассматривающие его, все-все тут же всколыхнуло в нем еще недавно, казалось, спящее, необоримое, мужское.
У него вдруг запела душа. На сердце стало радостно и светло. У женщины ответно заблестели глаза, смягчились очертания губ.
— Вам кого?
А он все смотрел на нее и только очнувшись от колдовства ее обаяния, ответил:
— Мне надо переговорить с Виктором Сергеевичем…
Женщина повернулась к полуоткрытому окну, выходящему на терраску.
— Виктор, ты дома?
В окне появилось худое, бледное лицо. Окинув посетителя недовольным, подозрительным взглядом, он пробурчал:
— Ну что теперь делать? Пусть войдет.
Женщина посторонилась и пропустила Валентина вперед. Загоруйко оказался в небольшой комнате, стеклянная дверь которой выходила в сад. Две другие двери вели во внутренние комнаты дома. Посредине стоял круглый стол.
— Присаживайтесь, — сказала женщина и прошла в правую от входа дверь.
Через минуту оттуда вышел сухой и прямой, как палка, седоватый человек лет шестидесяти. Он был чуть выше среднего роста. Щеки его были тщательно выбриты. Внимательные зеленоватые глаза под сдвинутыми, почти черными бровями, мрачно поблескивали. На нем был строгий, хорошо отутюженный темно-синий костюм. И вообще, он походил скорее на ученого, важного чиновника, но отнюдь не на перекупщика краденого, как о нем думал Загоруйко.
— Чем могу служить? — скрипучим голосом спросил он.
Настала решительная минута. Загоруйко опустил руку в карман, достал заранее заготовленную ксиву Бурды и подал ее седоватому человеку.
Тот, презрительно опустив кончики бледных, тонких губ, взял письмо, развернул.
Валентин отлично знал его короткое содержание: «Четыре, если на три и один в уме. Сделай, что он попросит. Бурда». В последнюю встречу тот приказал одновременно передать на словах: «Десять не один, а дважды…», но что-то удержало Загоруйко и он не сказал условленной фразы.
Между тем Конопля-Курбатов оторвал взгляд от записки и вновь окинул посетителя мрачным, изучающим взглядом.
— Ну и как он?
И снова Загоруйко мгновенно принял решение не говорить Конопле правду. Он пожал плечами и ответил:
— Обыкновенно. Готовится в побег…
— Так.
Конопля-Курбатов произнес это короткое слово бесстрастно и равнодушно, но по тому, как затрепетали ноздри его тонкого, длинного носа, как еще более посуровел его и без того мрачный взгляд, Загоруйко понял, что, неожиданно для себя, нанес этому еще крепкому старикану удар, — коснулся какой-то болевой точки. Кажется, он скорее обрадовался бы, услышав о смерти Бурды. «Во всяком случае, — решил Валентин, — мне сейчас выгоднее иметь за спиной не мертвого, а живого Бурду. Живой он все равно, что уздечка для Конопли…».
— Так, — повторил Конопля, — и что же вам надо: паспорт, немного денег, или еще что?
Загоруйко поджал свои красивые губы и покачал головой.
— Нет, Виктор Сергеевич, я прибыл сюда из колонии на законном основании, после отбытия срока. Паспорт я имею. Новенький. Чистенький. Другого не требуется. А по части денег, так ведь десять не один, а дважды…
Конопля нахмурился.
— Ах, вон как… Простите, а с кем я имею дело?
«Удивительный старик, — подумал Загоруйко, — ни одного блатного словечка. Говорит, как в книгах старосветские людишки изъяснялись. Ну и ну!».
— Валентин Осипович Загоруйко, сын собственных родителей.
И в то же время заметил, что выражение лица Конопли сменилось. У него появилась, видимо, новая мысль.
Загоруйко, конечно, ошибался, принимая его за обычного скупщика краденого. Правда, он этим занимался, но давно, очень давно это было… Вот тогда жизнь и свела Виктора Сергеевича с Бурдой, Мишкой Штокманом и еще кое с кем. То был, так сказать, период первичных накоплений. Тогда Конопля был большим человеком для многих бандитов. Но потом, бывший повар одного из столичных ресторанов, он скопил определенную сумму и вроде бы ушел на покой: приобрел домик на подмосковной станции, обзавелся собственным «жигуленком».
Заниматься перепродажей краденого отсюда было даже удобнее, чем из московской квартиры, но спустя какое-то время Виктор Сергеевич решил отойти и от этого бизнеса. Деньги у него имелись и он решил заняться «операциями» с чеками Внешпосылторга. Солидная внешность, умение держать себя способствовали успеху. Он даже стал подумывать, а не заняться ли валютными операциями.
Время менялось. Во всех газетах, везде, где собирались люди, речь шла о перестройке. Как понял ее Конопля, руководство страны хотело ускорить темпы улучшения и организации общественного питания, бытового обслуживания населения. Речь шла об индивидуальной трудовой деятельности, об организации кооперативов.