Я пристыжено молчал. Мне очень не хотелось огорчать Мусю. Но план подрыва стены, вокруг которой я бродил вот уже пять месяцев в надежде найти лазейку и проникнуть на другую сторону, я менять не собирался.
- Ну хочешь, я больше не буду встречаться с Вероникой? - попытался подлизаться я.
- Хочу, - немедленно и твердо ответила Самка Гепарда. - Ты не будешь больше с ней встречаться. И дай мне слово, что завтра ты никуда не поедешь.
- Нет, Мусенька, - я покачал головой, - пойми меня, пожалуйста. Мне нужно ехать, обязательно нужно. Я не успокоюсь, пока не перепробую все возможные способы вернуть память. Эта поездка никому ничем не угрожает.
- Господи, Корин, ну что ж ты такой тупой! - воскликнула Муся, и в глазах ее заблестели слезы. - Ладно, ты встречался с Вероникой, ты спал с ней, но, может быть, у нее не сохранились те адреса, которые ты брал у нее в прошлом году. И имен она не помнит. И Маслову не позвонит, чтобы спросить имена тех, кого он просил разыскать. Так что пока еще ты безопасен. Как только ты появишься в Тройсдорфе, станет понятно, что у Вероники все записи сохранились и ты пошел по новому кругу собирать информацию. Тогда убьют и тебя, и ее, и меня, потому что я в курсе всех твоих дел. Если бы ты прочел за свою жизнь хотя бы пять детективов, ты бы сам сообразил все это быстрее меня.
Тут она, конечно, права, в детективную сторону у меня мозги работают не очень эффективно.
Принесли заказ, и мы начали молча пережевывать свои блюда и свои мысли.
- Хорошо, - решительно произнес я, доев последний кусочек свинины и сунув в рот последнюю ложку риса, - я не поеду в Тройсдорф, я тебе обещаю.
- Спасибо, - ее лицо озарилось благодарной улыбкой.
- Но в Кельн я все-таки поеду.
- Корин!
- Поеду, - я проявлял несвойственное мне упрямство и одновременно сам себе удивлялся. Прежде я не позволял себе спорить с Мусей. Те разговоры, которые я вел с ней по поводу встреч с Вероникой, на самом деле были уговорами, мягкими, с просительными интонациями и попытками самооправданий. Сейчас же я просто ставил своего литагента в известность о принятом мною решении. Это не исключало приведения аргументов, но не допускало просьб и извинений.
- Зачем? - устало спросила Кошечка, уловив, видимо, в моих интонациях кое-что новое. - Чего ты добиваешься?
- Ты прекрасно знаешь, для чего мне нужна эта поездка. И уверяю тебя, она абсолютно безопасна со всех точек зрения. Кельн - туристическая Мекка, народ со всего мира едет туда, чтобы посмотреть знаменитый собор, и мое появление там не вызовет никаких подозрений. Я не собираюсь ни с кем встречаться, ни с кем разговаривать, просто поброжу в районе вокзала, там, где наверняка ходил в прошлом году в промежутке между поездами. Никаких контактов, никаких телефонных звонков.
- Делай как знаешь, - сухо ответила Самка Гепарда.
- Постарайся не сердиться на меня, - я примирительно улыбнулся.
- Постараюсь.
* * *В вагоне я был один. Первым классом в Германии ездит не так уж много людей, и на дорогих местах обычно бывает безлюдно, особенно если поезда идут каждый час. Минут через пятнадцать после того, как поезд выполз из-под сводов вокзала во Франкфурте, появился официант с тележкой, нагруженной напитками и закусками. Я взял сандвич, банку пива и стаканчик кофе, расплатился и снова остался в приятном одиночестве. Интересно, в прошлом году в вагоне тоже никого не было? Или было три-четыре пассажира?
Занятно все-таки жизнь устроена. Здесь, во Франкфурте, есть женщина, с которой меня связывает годичной длительности роман. Женщина, с которой я дважды переспал уже сейчас. Но о ней я думаю редко. Куда чаще мысли мои возвращаются к Мимозе. В голове то и дело всплывают обрывки разговоров с ней, целые фразы, произнесенные ею по разным поводам, вспоминаются ее глаза, улыбка, поворот головы. И даже вспоминается миг острого вожделения, которое я испытал однажды в бассейне, когда она поднималась из воды по лесенке, покачивая пухлой, идеально округлой попкой прямо перед моими глазами. Вожделение, правда, угасло, как только она снова повернулась ко мне лицом, с которого в то время не сходило выражение запуганности и затравленности. Мимоза исчезла из санатория сразу же, как только я публично заявил о своем беспамятстве. Она - подстава, представитель другой, враждебной мне стороны. Она работает на людей, которые не остановятся ни перед чем, лишь бы помешать мне предать огласке собранные о них материалы. Но сейчас, по прошествии двух с лишним месяцев, я вдруг осознал, что именно с Мимозой меня могли бы связать совсем иные отношения. В них была бы та душевная теплота и тот человеческий интерес, которого, увы, совсем не наблюдается в моих отношениях с Вероникой. Ну что бы им поменяться местами? А то получается, что я не могу любить женщину, которая любит меня, она мне не интересна, она для меня чужая. Зато та, другая, которую любить нельзя, да и бессмысленно, ибо она мною совершенно не интересовалась и общалась со мной только потому, что ей приказали, могла бы занять в моей душе и в жизни огромное место. Есть в ней что-то... Мудрое, что ли. Неординарное. Хотя что это я, примитивную дуру на такое задание не послали бы, чай, не со студентом работали. И все равно, будь на месте Вероники Мимоза, это было бы правильно...
Я вспомнил один из наших с Еленой разговоров и потянулся к сумке. Достал блокнот, разложил столик, вытащил из кармана пиджака ручку. Вот она, эта сцена, которой мне не хватало в почти законченной книге. Я все время чувствовал, что нужна еще одна сцена, и даже нутром знал, что в ней должно происходить, но дальше "нутра" это знание не поднималось, и мне все никак не удавалось вербализовать свое понимание. Теперь я вспомнил и понял.
* * *Мария не уставала поражать мое воображение ежедневной сменой нарядов. Заканчивалась неделя моего пребывания в деревне, я приходил к старухе каждый день, и каждый день она встречала меня в новом одеянии, причем далеко не всегда современном, но - отдаю ей должное - превосходно сидевшем на сухой невысокой старческой фигурке. Помимо красно-зеленого и бело-голубого костюмов, я удостоился лицезреть Марию в платье с длинной, волочащейся по полу юбкой и с высоким стоячим воротом, напоминавшим мне картинки времен Тюдоров; в восточном одеянии с шальварами пронзительно-бирюзового цвета; в строгой черной паре со смокингом и ослепительной сорочкой а-ля Петере. Были еще какие-то туалеты, но я не знаток, чтобы точно вспомнить и описать их. Могу только сказать, что все это не было старым, заношенным и ветхим. И все это безусловно шло старухе.
Сегодня она встретила меня в чем-то совсем уж непотребном, на мой, по крайней мере, взгляд. Солнечно-желтый джемпер, напомнивший мне первую встречу с Лаки в лесу, и небесно-голубые брюки. Более идиотского наряда я даже представить себе не мог. Ну кто в ее возрасте носит желтое с голубым, а? Однако само по себе сочетание цветов глаз отчего-то не резало. Я призадумался и сообразил, что солнце на голубом небе - самое естественное из того, что человек видит всю свою жизнь. Правда, одно дело - природа и совсем другое - одежда. Хотя почему, собственно? Почему естественные для природы цвета кажутся нам неправильными, если применять их к дизайну костюма? Ведь красное и зеленое, каким бы нелепым это ни казалось, это всего лишь раскраска цветка. Например, розы. Разве роза кажется нам некрасивой? Отнюдь. Роза считается королевой цветов. Почему же меня так коробили эти цвета в костюме старой женщины? Не потому ли, что само понятие "красота" ассоциируется у меня с понятием "молодость"? Да и не только у меня одного. С детства мы слышим всяческие вариации на тему о том, что молодость прекрасна, что молодость - это лучшие годы нашей жизни, что вот молодость пройдет - и всё. А что, собственно говоря, всё-то? Молодость коротка, она быстро проходит, и остается еще огромный кусок жизни. Так что же, наплевать на этот кусок и забыть его? Перестать жить? И с чего мы все дружно решили, что за пределами молодости нет и не может быть ничего красивого и достойного? Моя молодость, например, давно прошла, и сейчас я ни за какие блага не согласился бы вернуться в нее. Глупый, обидчивый, страдающий из-за любого пустяка, впадающий в депрессию при малейшей неудаче, болезненно переживающий любое критическое замечание в адрес себя ли самого, своей ли музыки - таким я был в двадцать пять и ни в коем случае не хочу становиться таким снова. Спасибо большое, я уже свое отстрадал и отобижался.
- Голубчик, вы что-то сегодня особенно задумчивый, - голос Марии прервал мои размышления. - Ваш чай совсем остыл. Не пугайтесь, я вовсе не настаиваю на том, чтобы вы меня развлекали светской беседой, вы можете продолжать молчать, мне тоже есть о чем подумать. Но о чае все-таки не забывайте, он совершенно теряет вкус, когда остывает.
Погода была хорошей, и мы пили чай на веранде. Из-за дома послышались воинственные крики, спустя несколько секунд я увидел, как по улице мимо нас промчались Буллит и Акси. Акси бежал впереди, сильно прихрамывая, Буллит же гнался за братом, размахивая палкой.
- Господи, - испугался я, - он же его пришибет.
- Не пришибет, - усмехнулась Мария.
- Но Акси и так хромает, наверное, в драке Буллит повредил ему ногу. Куда только смотрит Анна, не понимаю!
- Могу вас успокоить, голубчик, Акси хромает со вчерашнего вечера. Опять где-то споткнулся и неудачно упал. Так что не вините Буллита в том, в чем он не виноват.
- Все равно, - упирался я, - так не годится. Почему Буллит дерется с братом и гоняется за ним, когда у Акси болит нога? Это нечестно. Я бы сказал, что это не по-братски. И не по-мужски. Не понимаю, как Анна это допускает. Она что же, совершенно не занимается воспитанием своих детей?
- Любопытный вопрос, - старуха отпила маленький глоточек из старинной фарфоровой чашечки - шедевра изящества и вкуса. - Хотелось бы знать, почему он зародился в вашей голове.
- Ну как почему, - во мне закипало невесть откуда взявшееся возмущение непедагогичностью старухиной соседки. - Анна отпускает их одних во взрослые заведения, хотя детям там совсем нечего делать. Она их не контролирует, как должна была бы делать хорошая мать, только следит за тем, чтобы они были вовремя накормлены. Не объясняет им, как надо себя вести и с другими людьми, и друг с другом. Вот смотрите, яркий пример - Эспера. Девочка больна, и вы сами говорили, что неизлечимо. Почему Анна не стремится побыть с ней побольше, почему спокойно относится к тому, что дочери не хочется проводить время с матерью и девочка предпочитает общество соседки? Разве это нормально?
- А разве нет? - Мария скроила наивную мину.
- Нет, - категорично ответил я. - Это ненормально. Я считаю, что Анна по отношению к своим детям ведет себя совершенно неправильно.
Мария налила себе еще чаю, положила в рот крохотное печенье, которое сама же испекла перед самым моим приходом.
- Дорогой мой, у вас удивительно замусоренное мышление. Слово "правильно", равно как и слово "неправильно", имеет смысл только в контексте целеполагания. Употреблять это понятие во всех других контекстах неправомерно.
- Что? - я выпучил глаза, не в силах справиться со своей мимикой. Во-первых, я ничего не понял. Во-вторых, никак не ожидал от этой столетней бабки таких формулировок.
- Вы меня не поняли? - Мария округлила глаза и слегка наклонила голову, словно извиняясь за вынужденную сложность и заковыристость терминологии.
- Честно признаться, нет.
- Я поясню на примере. У вас есть цель: добраться из пункта А в пункт В. Если вы пойдете из пункта А в сторону пункта В, это будет правильно. Если же вы пойдете в прямо противоположную сторону, то с точки зрения целеполагания это будет неправильно, потому что таким способом вы не достигнете поставленной цели. Если еще проще, то "правильно" то, что адекватно отражает поставленную цель. И всё, мой дорогой. Больше никаких смыслов в этом слове быть не должно. А то, что вы напихали в такое простое и однозначное понятие ваши вкусы, предпочтения и желания, так это ваша беда. Оттого вы и договориться друг с другом никак не можете, потому что вкусы и желания у всех разные, соответственно, и понятия о "правильном" у вас различаются. Запомните, мой дорогой музыкант, правильно - это все то, что соответствует цели. Если вы, играя на фортепиано, хотите издать звук пиано, вы же не станете лупить по клавишам изо всех сил, потому что понимаете, что это уже будет форте. Поэтому в данном случае правильным будет нежное и осторожное прикосновение пальцев к клавиатуре. В то же время человек, который находится на расстоянии двухсот метров от вашего рояля, будет считать, что вы играете неправильно, потому что ему ничего не слышно. И кто из вас прав?
- Конечно, я, - мой ответ последовал быстро и уверенно.
- Почему вы, а не он?
- Потому что я - музыкант, и я знаю, что нужно сделать, чтобы передать замысел автора музыки. А этот человек - дилетант, он этого не понимает и поэтому ошибается.
- Да нет, друг мой, - Мария усмехнулась, - это вы ошибаетесь. Просто у вас с этим человеком разные цели. У вас цель - донести до слушателя замысел автора, и с точки зрения этой цели вы действуете правильно. А у того человека - другая цель, он хочет УСЛЫШАТЬ музыку. И с точки зрения его цели вы действуете совершенно неправильно.
- Но это его проблемы, - я все еще сопротивлялся, но уже из последних сил. - Пусть поставит перед собой другую цель, тогда у нас с ним не будет разногласий о том, что правильно, а что - нет.
- Прекрасно, - Мария звонко расхохоталась. - Пять с плюсом! А скажите-ка мне, голубчик, почему он, этот другой человек, должен ставить перед собой другую цель? Почему он, а не вы, а?
- Потому что... - начал я с разбега и осекся. Эта старая карга все-таки поймала меня. Снова. В который уже раз? В двадцатый? В сотый? Я уж и счет потерял.
- Что замолкли? Стыдно? - насмешливо подцепила меня Мария. - Это хорошо, что стыдно. Тогда уж я за вас договорю. Другую цель должен ставить кто-то другой, а не вы, потому что вы-то не можете ошибаться, и цель, которую вы перед собой поставили, наверняка правильная и достойная, она самая лучшая и вообще единственно возможная, а если у кого-то цель Другая, так он сам дурак и сам во всем виноват. Ведь так, дружочек? Вы именно это подумали?
- Но не в таких резких выражениях, - возразил я.
- Сути не меняет, - строго отрезала старуха. - Вы изначально отвергаете за другими людьми право иметь цели, отличные от ваших. Отсюда и все ваши беды. Поэтому когда вы говорите кому-то, что он поступает неправильно, вас не понимают, более того, вам пытаются возражать, с вами не соглашаются, вот ведь ужас-то! Поймите вы, наконец, что каждый человек в каждую минуту своей жизни поступает правильно, потому что он делает то, что соответствует той цели, которую он на данный момент перед собой ставит. А то, что вам эта цель не нравится, вы с ней не согласны, она вас не устраивает - это совсем другой вопрос. И вам нужно научиться считаться с правом других людей иметь цели, отличные от ваших. Вот когда научитесь, тогда вам станет куда легче жить. И вам сразу многое станет понятным.
- Ну хорошо, - сдался я, - вы меня убедили. Но все равно методы воспитания, которые применяет Анна, вернее, отсутствие и воспитания, и самих методов...
- Голубчик, вы плохо усваиваете уроки, - Мария укоризненно покачала головой. - Вам не приходило в голову, что поведение Анны со своими детьми абсолютно адекватно тем целям, которые она перед собой ставит?
- Да какие же могут быть цели у такого странного, с позволения сказать, обращения с детьми? Мать должна научить своих детей жить в обществе, она должна дать им образование, привить навыки обязательности, аккуратности, ответственности, приучить быть вежливыми. Ничего этого Анна не делает.
- А зачем? Зачем ей это делать?
- Но я же сказал: чтобы...
- Слышала, слышала, я не глухая, - в голосе старухи мелькнуло едва заметное разочарование от моей, по всей вероятности, непроходимой тупости. Но я, честное слово, не успевал за ее мыслью. - Вы сейчас начнете излагать мне цели воспитания, имеющие широкое хождение в вашей среде. А если у Анны цель другая? Ну допустите же в свою негибкую фантазию такую простую мысль, и все сразу же встанет на свои места. У Анны другая цель. И все, что она делает, полностью этой цели соответствует. Дошло наконец?
Я глупо кивнул и тут же еще более глупо задал вопрос:
- А какая у нее цель?
- Не знаю, голубчик. Мне не дано знать. И вам тоже. Это - великая тайна матери. Любой матери, не только Анны. Лишь мать самым донышком своей души знает, даже не знает - только слегка чувствует, зачем ее ребенок появился на свет, какова его цель и что нужно сделать матери, чтобы эта цель реализовалась. В этом и есть великая тайна материнства. Только в этом, дорогой мой, и ни в чем другом. И соваться в эту тайну с прямолинейными нравоучениями непростительно.
* * *В Бонне в вагон вошли несколько человек, но я увлеченно дописывал эпизод и взглянул на пассажиров только тогда, когда в динамике зазвучала немецкая речь, в которой мне удалось выделить слово "Кельн". Подъезжаем. Торопливо убрав в сумку блокнот, я допил остатки пива из банки и вышел в тамбур, поближе к двери.
При первом же взгляде на Кельнский собор сердце, как всегда, остановилось на мгновение и громко простонало: "Ах ты господи, какая же красота!" Удивительно, столько раз я бывал здесь, а привыкнуть не могу. Постояв на площади перед собором и вдоволь налюбовавшись изысканными очертаниями архитектурного памятника, я побрел в сторону Старого рынка. Наверняка в прошлом году я тоже туда ходил, люблю смотреть на памятник Гретхен. Сам-то памятник ничего особенного собой не представляет, но легенда о Гретхен и Яне мне ужасно нравилась, и каждый раз, глядя на обрюзгшую женскую фигуру, я испытывал одновременно злорадство и ощущение абсолютной справедливости происшедшего. Суть легенды состояла в том, что батрак по имени Ян влюбился в Гретхен, дочь зажиточного крестьянина. Гретхен, натуральное дело, глядела на своего поклонника свысока, да и папаша ее такой мезальянс вовсе не приветствовал. Тогда отчаявшийся добиться ответной любви и родительского благословения Ян завербовался в солдаты и ушел воевать. Воевал он до того успешно, храбро и самоотверженно, что дослужился до генерала. Времени эта карьера, надо полагать, заняла немало. И вот возмужавший Ян, в роскошном генеральском мундире и при сабле, является на родину, чтобы теперь уже на полном основании попросить руки высокомерной красавицы Гретхен. И что же он видит, несчастный? Сидит его ненаглядная Гретхен, сильно постаревшая, растолстевшая и унылая, на рынке и торгует сельхозпродукцией с папашиной фермы. Смотрит на нее бравый красавец-генерал и задает себе сакраментальный вопрос: оно ему надо? А в воздухе так и носится ответ: да пожалуй что, и не надо.