Жребий № 241 - Михаил Кураев 13 стр.

«В комсомол мылишься? В институт пролезть хочешь?» — спросила тетку товарищ Кумова, когда та принесла заявление. Тетка расплакалась и обрекла себя на пожизненную беспартийность необдуманными словами, со слезами смешанными: «Ну и не нужен мне ваш комсомол…» Комсомол такого не забывает и не прощает. А вот в «Пироговку», в Московский первый медицинский институт им. Пирогова, что на Девичьем поле, приняли тетку, что называется, с первого захода. А почему? А потому, что в приемную комиссию была предъявлена копия справки, подлинник которой свято хранится и по сей день.

Р.С.Ф.С.Р.

НКВД

Административное Отделение

Фатежского Районного Исполнительного

Комитета Курского Округа

Ц.Ч.О.

N 140. З.УП. 1930

гор. Фатеж

СПРАВКА

Гр. гор. Фатежа Кураев Николай Никандрович и Кураева Кароля Васильевна, проживающ. по улице Урицкого д.19 избирательных прав не лишены, что и удостоверяется.

Раз мы на крыльях, заверенных подписями и печатями, перенеслись из Японской войны в светлое будущее, есть смысл приоткрыть завесу над тем, как дед после империалистической войны, где он провел три года на Западном и Северном фронтах, снова оказался в Фатеже.

С началом войны, в четырнадцатом году, семья из Фатежа переехала в Воскресенск, где Вильгельм Францевич и Агнесса Карловна по мере сил должны были заменить ушедшего на фронт Николая Никандровича. Как-никак четверо детей, младшая, пожизненно беспартийная, только что родилась, в мае четырнадцатого. В шестнадцатом родится Аркадий.

Окончательно с фронта дед вернулся в Воскресенск в шведской кожаной тужурке, в портупее и опять же с шашкой. Если врачу в казачьем полку шашка нужна хотя бы для единообразия в строю, то зачем шашка главному врачу военно-госпитального поезда, понять сложнее.

Жить двум семьям в одном доме нелегко, и потому, когда в начале 1918 года деда отыскали коллеги и позвали в больницу, которую он по праву считал своей, приглашение принял.

СЛУШАЛИ.

Доклад т. Курдюмова о приглашении на службу доктора Кураева, как опытного хирурга.

По посылке на его имя телеграммы, он, доктор хирург, откликнулся и приехал. Член Отдела Хоз. и Труда т. Евдокимов говорит, что ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураев в смысле обеспечения, пока остается открытым.

ПОСТАНОВИЛИ.

Заслушав доклад т. Курдюмова о принятии доктора Кураева, как опытного хирурга на службу.

Принять доктора Кураева на службу по Фатежскому уезду жительство г. Фатеж. Оклад жалованья в месяц 1000 рублей, квартиру для врача Кураева предоставить на усмотрение Отдела Хоз. и Труда и Доктора Кураева. Лошади для разъездов по уезду должны быть предоставлены от Отд. Хозяйства и Труда безвозмездно по требованию врача Кураева.

Утвердить окончательно не позднее 26 июля.

Подлинное за надлежащими подписями

Какой первобытной свежестью веет от этих, корчащихся в поэтическом косноязычии документов! Дух замирает при виде пустившихся в одиночное плавание придаточных предложений, ни к чему не приданных, и причастных оборотов, ни к чему не причастных! Это хочется не декламировать, а петь: «…ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураева — пока считать открытым». И музыку мог бы написать великолепный композитор, положивший на музыку «О моя юность! О моя свежесть…» — Георгий Васильевич Свиридов. Не зря же они вместе с ребятами доктора Кураева ходили в Фатеже к Эльзе-Пельзе постигать музыкальные азы. И имя доктора Кураева для композитора Свиридова — не пустой звук!

А как прекрасен нетленный, отпечатанный на буром шершавом картоне документ, не имеющий родовых политических признаков, и потому действительный, надо думать, во все времена и при любой власти.

Предъявителю сего КУРАЕВУ Николаю Никандровичу разрешается свободное передвижение по городу Фатежу и его окрестностям во всякое время дня и ночи, что подписью и приложением печати удостоверяется.

4 ноября 1919 года

Какой гарнизон, под каким флагом простирал свою власть и силу на Фатеж 4 ноября 1919 года? На печати ни черта не разберешь, какая власть из быстро менявшихся в девятнадцатом году в Курской губернии выдала это спасительное приложение к «безвозмездным» лошадям.

Кроме деникинцев, григорьевцев, буденовцев и зеленых была еще какая-то сволочь, именовавшая себя «червоным казачеством». От этих «червоных казаков» в равной мере страдали и белые и красные, но более всех, разумеется, обыватели. «Червоные казаки» были непобедимы, потому что победа им была как бы и не нужна, та, окончательная победа; их вполне удовлетворяла победа на неделю, а то и на пару часов.

Именно «червоные казаки» то ли захватили Фатеж, то ли от кого-то освободили, но двое победителей тут же ворвались в квартиру д-ра Кураева, латавшего в это время в больнице какого-то раненого мерзавца, и тут же вытряхнули из кладовки дивные кожаные чемоданы, с которыми бабушка путешествовала за границей. «Минуточку, господа! — всполошилась бабушка, ей было тогда тридцать восемь. — Терпение, я сейчас найду ключи».

Чемоданы, естественно, были под ключами.

«Червоные казаки» не оставляли впечатление опытных путешественников и о такой невидали, надо думать, не слыхали. Они уставились на хозяйку, что-то деловито разыскивающую. На Большой Московской, куда выходили окна столовой, постреливали и кто-то проносился галопом. Нетерпеливые освободители, устав ждать, выхватили шашки, чтобы полоснуть чемоданы, тащить тяжесть не глядя, было несподручно.

«По шву, господа, по шву!» — быстро подсказала бабушка, привычная к кропотливой и тонкой работе.

Трудно сказать, последовали бы «червоные казаки» бабушкиному совету или нет, но под окном раздалась неуставная команда: «Срывайся!!» и потрошители чемоданов ограничились вербальным выражением неудовольствия за потерянное время. Покинули они нашу семью навсегда, по-английски, не прощаясь, гулко топоча по лестнице калошами, надетыми прямо на толстые вязаные чулки.

Магический «Пропуск № 18», как следует из семейного же предания, был действителен при любой власти довольно долго и потому на всякий случай хранится. Интересно, что «предъявитель сего» не назван ни товарищем, ни господином, даже в должности не помянут, утаил о себе почти все и сам Коробов, подписавшийся начальником гарнизона. Нет, что ни говори, радостно встречать свидетельства того, что на Руси есть люди, способные подняться над политическими, социальными и даже историческими рамками, трезво сознавая необходимость помогать страждущим «во всякое время дня и ночи»…

И почему бы безвестному Коробову, с его умом и добрым сердцем, не быть российским императором?

А подлинный, природный, быть может, уже единственный в России верящий в свою богоданность, не ограничился обходом эскадры на кронштадтском рейде, а прибыл в Ревель, чтобы еще раз полюбоваться стройными «колоннами» кораблей, посетить несокрушимые броненосцы, стремительные крейсера и заботливые транспорты.

Ах, какие броненосцы у нас были в Кронштадте!

Парадный строй кораблей вызывает подростковый энтузиазм и осмысливается как-то по-женски: раз красивы — значит неотразимы, то есть непобедимы. Такими же непобедимыми казались и пехота и кавалерия, великолепно смотревшиеся на парадах и маневрах. Да и сам Куропаткин стал военным министром, идя от победы к победе на смотрах и маневрах. Это ценилось.

Дневник императора.

26-го сентября.

Воскресенье. Проснулся солнечным утром. Красиво выглядел Ревель, когда мы подъезжали к нему в 9 час. На станции встретило все начальство и депутации, пересели в маленький поезд и доехали до «Штандарта», стоявшего в порту. Приятно было попасть на свою милую яхту. В 10 час. была отслужена обедня. Завтракали в 12 ч. Отправился в 3 часа на паров. катере на: «Ослябя», «Орел», «Бородино», «Суворов» и «Имп. Александр III». С предпоследнего смотрел на взрывы контр-мин. Дул свежий NW и поэтому волна ходила на рейде крупная и приставать было трудно. К вечеру стихло. В 8 ч. был обед всем адмиралам и командирам судов 2-й эскадры Тихого океана, красиво стоявшей несколькими колоннами на рейде. Разговаривал с ними на палубе, ночь была ясная, но прохладная.

Маленькое «сокровище» было помещено в каютах Мамà.

Через одиннадцать лет «маленькое сокровище», наследник, начнет свой первый дневник. Об этом с улыбкой напишет Александра Федоровна на фронт, в Ставку, государю, с улыбкой, потому что у Бэби нет времени, он торопится и «днем описывает обед и отход ко сну». «Передай Алексею, — напишет в ответ отец, — что я очень рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли».

Через одиннадцать лет «маленькое сокровище», наследник, начнет свой первый дневник. Об этом с улыбкой напишет Александра Федоровна на фронт, в Ставку, государю, с улыбкой, потому что у Бэби нет времени, он торопится и «днем описывает обед и отход ко сну». «Передай Алексею, — напишет в ответ отец, — что я очень рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли».

Это очень существенное замечание. Стало быть, государь всерьез считал свой «Дневник», это приложение к камер-фурьерскому журналу, собранием мыслей?! «Проснулся солнечным утром…» «На станции встретило все начальство и депутации…» «Смотрел на взрывы контр-мин…» Понятно, что в таком контексте даже тропарь «Спаси Господи» или «Господи, помоги и спаси Россию!» кажутся мыслью оригинальной и неожиданной.

Было бы наивно на основании одного лишь «Дневника» представить себе жизнь русского императора этакой приятной жизнью дорогого гостя, о котором все заботятся, стараются развлечь, и на котором лежат только легкие обязанности дружеских общений, прогулок, обедов и приемов. За царя, за право влиять на него, вкладывать в него свои мысли, делать орудием в осуществлении своих желаний, соперничало великое множество народа. Плотно окруженный светской и свитской челядью, многообразной родней, иностранными агентами, «Божьими людьми», ловкими авантюристами, он был раздираем на части, он постоянно стоял перед необходимостью выбрать чью-то сторону и по возможности предсказать, как это будет оценено противоположной стороной. Но вся эта борьба «за него», как свидетельствует «Дневник», происходила «вне его», была элементом жизни внешней. Это поразительно, если похвала в «Дневнике» редкость, то брани, порицания, осуждения, резкости совсем нет! Жена честила неугодных «скотами» и «мерзавцами», судила о людях резко и безапелляционно. Он же, зная, что его слово казнит и милует, возвышает и низвергает, был сдержан даже в личном «Дневнике». Сдержан или неподвижен? Иногда кажется, что привычка к перемещению в пространстве, эти обязательные ежедневные прогулки, заменяли внутреннее движение, внутренне он совершенно неподвижен. Человек-символ обречен на эту трагическую неподвижность.

Идет война, война складывается неудачно, но в ее сюжетосложении он никак не участвует; да, его куда-то тянут, толкают, пугают, сулят, надувают, он участвует в принятии ответственных решений, но в нем нет не только азарта игрока, но и азарта болельщика. Он как король на шахматном поле, фигура главнейшая, но с очень короткой сферой активных действий, все обширное поле, простреливаемое из конца в конец любым «офицером», для него лишь пространство для созерцания борьбы за его жизнь и благополучие.

С Дальневосточного театра приходят трагические вести, царь начинает догадываться, что ему, быть может, не говорят всей правды. Но мыслей о том, почему положение складывается именно так, мыслей о том, что следует предпринять для изменения ситуации, на страницах «Дневника» не появляется. Мысли обо всем этом существуют как бы вне его, ему их приносят, он выбирает…

Дневник императора.

1-го октября. Покров Пресвятой Богородицы.

Погода была серая и прохладная. В 11 час. поехали к обедне. Завтракал Андрей (деж.). Принял Мирского, гулял и в 6 час. принял Коковцева. Читал много. Обедал в спальне.

Наступление наших войск к Лаояну было остановлено японцами; наша армия несколько отошла назад. Потери у нас по-видимому большие.

Русские войска терпели, пока еще только на суше, одно поражение за другим в строгом соответствии с оборонительно-отступательной стратегией командующего Куропаткина.

В многодневном сражении под Лаояном стойко дравшиеся русские войска уже добыли победу, но командовавший из фанзы[2] полководец не мог и представить и вообразить такого чуда, а потому и не помышлял о том, чтобы пожать ее плоды. Японская пехота под Лаояном была вдрызг истрепана, конницы, умеющей отступление противника превратить в бегство, японцы не имели, резервы для решительного склонения чаши весов в нашу пользу у Куропаткина были, и все-таки приказ был отдан на отступление.

«Инициатива есть важнейшая добродетель полководца».

«Сосредоточенность сил — лучший залог победы».

Все азы военного искусства, записанные в уставы и наставления, забыты, как забыто и предупреждение Скобелева о том, что Куропаткин, служивший со Скобелевым и высоко им ценимый как штабист, не годится «на первые роли», как человек, не обладающий волей, твердостью и решимостью, необходимыми для осуществления задуманных операций.

Не почерпнув решительности и твердости в опыте генерала Скобелева, Куропаткин вполне мог бы призанять недостающих боевому генералу качеств у более чем твердой Александры Федоровны, обнаружившей в полной мере, правда на германской войне, способность управлять и войсками, и министрами, и верховным главнокомандующим.

А неожиданную твердость и решительность на японской войне обнаружила не Алиса Виктория Елена Луиза Беатриса, а ее соплеменница Каролина Мария Юзефа.

Дед, едва отбив атаку командира полка и его наглого помощника, был вынужден открыть «второй фронт», и против кого?..

Ст. Борзя. Октябрь. 1-е ч. 1904 г.

Дорогая деточка Кароля!

После моего последнего письма к тебе я получил от тебя уже три письма, а сегодня получил и открытку. Вижу, моя дорогая, как ты страдаешь и терзаешься, какое тяжелое душевное состояние переживаешь.

Если бы ты знала, как горько и больно это знать!

Но что же делать, милая? У тебя явилась мысль ехать сюда, и ты спрашиваешь меня, можно ли это сделать. Ты с нетерпением ждешь моего ответа и просишь ответить не умом, а сердцем. Но я, милая Кароля, не могу ответить только сердцем, я должен поэтому дать тебе два ответа.

Я думаю, тебе не нужны мои уверения в том, что был бы несказанно рад видеть тебя, обнять, расцеловать. Конечно твой приезд сюда дал бы мне много счастья и хороших минут. Я не хочу даже справляться о законах, не хочу принимать во внимание то, как к этому отнесется мое начальство. Это для меня безразлично, и лично я не испугаюсь никаких для себя неприятностей. Но меня тревожит мысль о том, с чем для тебя, моя дорогая, сопряжена будет эта поездка. Мне страшно подумать, что ты должна будешь одна ехать такую даль и подвергаться в дороге всяким случайностям; страшно подумать, что, приехав сюда, ты должна будешь жить в дурной и неудобной квартире во время здешних ужасных ветров и морозов. Но главное, конечно, это неизвестность нашего положения. Ведь мы все время держимся наготове к выступлению. Что же будет, если через несколько дней после твоего приезда полк будет выступать в поход, а ты должна будешь опять одна совершить обратное путешествие? Ведь об этом подумать ужасно. Или еще хуже — ты приедешь сюда и узнаешь, что два-три дня тому назад наш полк ушел. Как ты будешь чувствовать себя, дорогая, и что мне придется передумать и перечувствовать за твою судьбу?! Даже если бы ты и застала нас и могла бы здесь устроиться на время стояния нашего полка, то и тогда 15 дней в каждом месяце я должен буду оставлять тебя тут одну в то время как сам буду в командировках. А у меня эти командировки ежемесячные. Мне противна мысль, что ты волей-неволей должна будешь оставаться в обществе наших офицеров, которые ничего не могут дать ни уму, ни сердцу. Сколько всяких других случайностей здесь в глуши может быть? Ну, не дай Бог, ты заболеешь? Ведь я всю жизнь буду мучиться сознанием того, что это моя вина. А здесь даже лечиться не всегда есть чем. Наконец я знаю, что твои родители не согласятся на эту поездку сюда, и значит мы оба должны будем совершенно испортить и с ними отношения. Все это, Кароля, так серьезно и так грустно, что я умом не могу согласиться на твою поездку. Ты знаешь, дорогая, что когда было легко сделать подобную вещь (напр. приехать в Ольховатку), я сам просил тебя не раз к себе. Но теперь ехать за тысячи верст быть может затем, чтобы даже не увидеться, нет смысла.

Я понимаю, как тебе тяжело и мучительно оставаться дома. Но я все-таки более спокоен за тебя теперь, чем когда ты будешь здесь. Я знаю, что там ты окружена людьми, которые хотя и не понимают тебя, но которые тебя любят и всегда в состоянии о тебе позаботиться. А тут ты ошибаешься в своем предположении успокоить себя и улучшить свое настроение. Вряд ли тебе доставит удовольствие видеть меня в моем ужасном состоянии от безделья. А ведь с твоим приездом не изменится самое главное в моем отвратительном положении, это отсутствие дела, что меня убивает и повергает в самое гадкое расположение духа. Я и тебя только измучаю своим настроением, когда пройдут первые порывы радости и счастья. Подумай, дорогая, милая Кароля, обо всем этом и поступай, как хочешь.