— Но ведь существует запись того, что еретики сказали под пыткой, не правда ли?
— Существует.
— И где эта запись?
— Она находится у придворного писца.
— Которого зовут Окхэм. Я его хорошо знаю, с ним легко будет договориться.
— Что вы задумали, доктор?
— Друг мой, нужные нам имена не попали в протокол по чистому недосмотру. Всегда есть способ исправить это упущение.
— Вы хотите... подделать протокол... вписать в него то, чего арестованные на самом деле не говорили?
— Тише, — произнес доктор. — Придержи язык.
— Но это... это же преступление.
— Дорогой мой адвокат, раз епископ Винчестерский велел нам найти виновных, мы должны их найти.
— Вы хотите, чтобы я встретился с... Окхэмом?
— Я сам с ним поговорю. — Доктор положил руку на плечо Симонса. — Успокойся. Мы получили задание. От нас ждут доклада о его выполнении, и я не сомневаюсь, что мы его представим.
* * *
Королева сидела в своих покоях в окружении фрейлин. Она занималась вышивкой, но мысли ее были далеко. Рядом с ней на табурете сидела маленькая Джейн Грей. Катарине нравилась эта красивая девочка. Ей было всего шесть лет, но по уму она не уступала одиннадцатилетним; кроме того, она хорошо вышивала и была счастлива всегда быть рядом с королевой.
Крошка Джейн верила, что в один прекрасный день тоже станет королевой. Эдуард однажды прошептал ей на ухо, что когда он вырастет, то предложит ей стать его женой. Он слышал, что его хотят женить на кузине, малышке Марии Шотландской, но не был уверен в этом, поскольку при нем еще ни разу не обсуждался вопрос о его браке. Он слышал также, что Марию обещали выдать за короля Франции и что его отец пришел в ярость, узнав об этом.
— Но меня это совершенно не огорчило, Джейн, — сказал он ей, — и ты знаешь почему.
Они улыбнулись друг другу и кивнули, поскольку понимали друг дружку с полуслова.
Поэтому Джейн, собиравшаяся стать королевой Англии, любила наблюдать, как ведет себя нынешняя королева, и это наблюдение напоминало интересную игру. Оно помогло ей определить, что королева сильно напугана, хотя причин этого Джейн не знала.
Вышивка была прелестной. В центре красовался медальон, который окружали вышитые золотым, алым, голубым и зеленым шелком цветы. В каждом углу располагались драконы, изрыгавшие из своих пастей ярко-красное пламя, — Джейн как раз и вышивала одного из них.
«Тяжело быть королевой, — думала Джейн, работая иголкой. — Тяжело быть и королем — маленьким королем. Хорошо, когда ты всемогущ, все тебе подчиняются, как королю Генриху. Но если ты еще совсем мал и не уверен в себе, как все дети, тогда дела твои плохи».
Джейн и Эдуард не чувствовали страха только тогда, когда с ними была миссис Сибил Пени. Миссис Пенн не думала о том, что Эдуард — будущий король, для нее он был малышом — она всегда так говорила. Она частенько сажала его к себе на колени и подбрасывала, она купала его и напевала ему песенки, она бормотала угрозы в адрес его наставником и учителей верховой езды и говорила Джейн, что они не должны так мучить ее маленького принца.
Эдуард, умиротворенный, сидел на коленях миссис Пени, а Джейн сидела у ее ног.
— Джейн, — говорил ей принц, — давай поиграем, как будто мы дети.
Джейн собиралась заботиться о нем, когда они вырастут, поэтому, если ей суждено стать его женой, она должна изучить все обязанности королевы.
Жизнь была так трудна, в ней все так быстро менялось. Принцессы Мария и Елизавета теперь часто бывали при дворе, и дети видели их гораздо реже. А дядя Томас Сеймур уехал и так долго не возвращается. Эдуард сильно без него тосковал.
— Все меняется так быстро, Джейн, — говорил он, и между бровями у него появлялась складка.
Джейн знала, что он думает о том дне, когда принц Эдуард станет королем Эдуардом.
Что же так встревожило ее любимую королеву? Она сидела задумавшись, не прислушиваясь к тому, что говорили ее придворные дамы; время от времени она кидала взгляд на дверь, как будто ожидала кого-то, чей приход был для нее очень важным. Она как будто и ждала, и боялась этого прихода.
Джейн знала, что несколько придворных дам и кавалеров неожиданно исчезли. Среди них были сэр Филипп Хоби, его жена и сэр Томас Гарден. Люди исчезают совершенно неожиданно, а когда ты спрашиваешь, что с ними случилось, на лицах у вопрошаемых появляется странное выражение.
Джейн часто ездила по реке из Гринвича в Хэмптон и видела мрачную громаду Тауэра. Она слышала ужасные истории о том, что творилось за этими серыми каменными стенами; она также знала, что, когда на лицах людей появлялось такое выражение, какое возникало при упоминании имен сэра Томаса Гардена и супругов Хоби, это означало, что те, о ком она спрашивала, отправились в Тауэр.
Катарина, вышивая, думала о своем безрассудном поведении. Сестре Анне не нравилось то, что она делала, она умоляла ее не вмешиваться.
— Забудь о новых идеях, — просила ее Анна, - Выбрось их из головы. Эти люди начинают смотреть на тебя как на своего лидера. Ты знаешь, что означают эти аресты. Они означают, что Гардинер и Райотесли подбираются к тебе. Они наметили в жертву тебя.
Анна была права, и Катарина знала это. Она была мягкой, но умной женщиной и не могла отгородиться от новых идей, какими бы опасными они ни были. Если окажется, что эти идеи отражают истину, она должна принять их, она должна много читать и быть искренней с самой собой. Что-то внутри подсказывало ей, что она должна принять вызов, брошенный ей Гардинером.
И Катарина сказала Анне:
— Как эти люди вообще сумели найти какие-либо улики против супругов Хоби и Гардена? Я знаю, что у них есть запрещенные книги, но они так и остались в их покоях. Король не дал своего разрешения на обыск в замке.
— Кто-то на них донес.
— Я в это не верю. Кто мог на них донести? Ведь никто, кроме наших друзей при дворе, не знал, что они протестанты. И никто из них не был подвергнут допросу. Мы это знаем.
И вдруг ее озарило — ведь она была умной женщиной. Она вспомнила, что епископ поручил это дело доктору Лондону, известному негодяю, а разве она не знает, каким способом Лондон добывал улики против монахов?
Эта мысль потянула за собой другую — если он собирался предоставить доказательства, что приближенные королевы читают запретные книги, то кто будет самым лучшим доносчиком, как не казненные люди, которые не могут уже постоять за себя? Протоколы допросов трех мучеников, погибших на костре, должны храниться в доме придворного писца, который их составлял. Если ей удастся забрать эти документы и найти в них поправки, она не только спасет своих друзей, но и разоблачит козни врагов.
Это было очень опасно, но Катарина почувствовала, что должна набраться смелости и сделать это. Если подозрения подтвердятся, она спасет не только своих друзей, но, возможно, и свою жизнь.
Катарина отбросила все сомнения. Сегодня она послала надежных людей в дом придворного писца. По ее приказу они заберут у него протоколы допросов.
Если этот шаг окажется неверным, ее ждет гибель, хотя Катарина сильно уповала на то, что король по-прежнему очень к ней расположен; но, если выяснится, что правда на ее стороне, она будет торжествовать победу.
Неудивительно, что она нервничала. Неудивительно, что она постоянно поглядывала на дверь.
Катарина посмотрела вниз и увидела вопрошающие глаза, устремленные на нее. В этих прекрасных глазах она прочитала сочувствие. Катарина наклонилась и поцеловала поднятое к ней лицо.
— Джейн, дорогая, — сказала она, — приходи ко мне, я найду тебе какое-нибудь занятие. Ты еще, конечно, слишком мала, чтобы стать фрейлиной, но я буду поручать тебе всякие мелкие дела — мне нравится, когда ты рядом.
Джейн поцеловала руку своей благодетельнице и по своей привычке от всей души поблагодарила ее.
Как бы ей хотелось знать, что тревожит королеву!
* * *
Генрих был в ярости. Дело о приближенных королевы было подтасовано. Был арестован придворный писец, в доме которого обнаружили протоколы допросов, содержавшие приписки, порочащие арестованных. Улики против них состряпали доктор Лондон и адвокат Симонс вкупе с этим писцом.
Король послал за Гардинером и жестоко выругал его.
Гардинер клялся, что это проделки доктора Лондона и адвоката и что он ничего о них не знал.
— Так пусть же наш гнев падет па них! — воскликнул король.
Глазки его сузились, и Гардинеру стало ясно, что, хотя король и не обмолвился об этом ни словом, он прекрасно понимал, что все обвинения, предъявленные приближенным королевы, направлены на самом деле против его примаса Кранмера и Катарины, и если это повторится, то гнев короля падет уже не на слуг, а на самого Гардинера.
А Генрих подумал: «Если бы этот хитрец не был так нужен мне, я бы тут же выгнал его».
Так или иначе, ему пришлось довольствоваться наказанием других.
— Приказываю пригвоздить доктора Лондона к позорному столбу в Ньюбери, Ридинге и Виндзоре. И пусть ему повесят на грудь табличку, чтобы все, кто умеет читать, узнали, что он совершил подлог. Пусть все знают, что король всегда наказывает тех, кто порочит невинных людей!
Король метался по комнате и кричал, призывая в свидетели Бога, что он всегда выступал за справедливость. Он тряс кулаком перед носом Гардинера.
— Запомните это, епископ. Запомните хорошенько.
Уходя из покоев короля, Гардинер трясся от страха.
Он нашел Райотесли и сказал ему, что пока им лучше не предпринимать никаких шагов против королевы. Они ее недооценили. Они-то думали, что она слабая, а она им показала, какая она слабая.
— Значит, все, чего мы добились, — с кривой усмешкой произнес Райотесли, — это сожжения трех ничего не значащих людишек, зато сильно уронили себя в глазах короля.
— Вы слишком нетерпеливы, сэр, — раздраженно заявил Гардинер, — да, в первом бою мы потерпели поражение, но победителя выявляет последняя, а не первая битва. Если бы со дня королевской свадьбы прошло побольше времени, этого бы не случилось. Через несколько месяцев... ну пусть через год король разлюбит мадам Катарину и положит глаз на какую-нибудь другую леди. Мы поторопились, а Лондон оказался дураком. Политические дела помогают разоблачить многих... разоблачить как глупцов. А политика — не место для дураков. Не будем же обвинять друг друга в ошибках. Подождем, и обещаю тебе, что пройдет совсем немного времени — и Катарину Парр постигнет та же участь, что и других. Катарина в своих покоях обнимала друзей, вернувшихся целыми и невредимыми из заточения. Они упали на колени и горячо благодарили ее — она спасла их, и они были обязаны жизнью ее мужеству.
— Погоди радоваться, — предупреждала ее сестра.
Но Катарина с нежностью поцеловала ее. Она почувствовала свою силу. Она поняла, как ей надо действовать, если в будущем ее постигнет беда, — так, как требует ее совесть.
— Берегись милорда епископа, — шепнула ей Анна.
И позже Катарине слышались эти слова в шелесте занавесей и в завывании ветра среди ветвей.
— Берегись... берегись... берегись милорда епископа.
И эти слова сливались с теми, которые вызванивали ей колокола.
* * *
Кончался год нового замужества Катарины. Он был полон тревог и волнений — чего стоили одни только происки Гардинера и его приближенных католиков — это был настоящий кошмар! Но Гардинер, кажется, переключился на Кранмера; и, наблюдая за интригами, в которые пустились католики, чтобы сместить примаса Томаса Кранмера, и, отметив, что пару раз за него вступился сам король, Катарина успокоилась. Похоже, что король все-таки способен испытывать привязанность к людям. Почувствовав, что над его любимым Томасом нависла опасность, хитрый король подарил ему кольцо, которое послужило Кранмеру залогом монаршего признания его заслуг, который он и показал всем членам Совета. Никто конечно же не осмелился выступить против человека, обладающего таким залогом. В другой раз католики захотели учредить комиссию для розыска и допроса еретиков, и им даже удалось добиться согласия короля, но цели своей, ради которой она и создавалась — заманить в ловушку архиепископа Кентерберийского, — им достичь не удалось, ибо во главе ее король поставил... самого архиепископа, Томаса Кранмера.
Да, у короля были люди, к которым он испытывал привязанность, и он их берег. Но чувствует ли он к Катарине такую же признательность, как к Кранмеру?
Сколько раз за прошедшие месяцы король спрашивал ее:
— Что, никаких признаков беременности? А однажды он сказал:
— О боже, я завел себе еще одну бесплодную жену!
Это было сказано после большого пира, на котором он чувствовал себя бодрее, чем обычно, ибо язвы на ноге зажили, и он слушал пение одной дамы, отличавшейся необыкновенной красотой. Эта красота произвела на него не меньшее впечатление, чем голос.
— Так, значит, никаких признаков? — В голосе короля прозвучали угрожающие нотки, а во взгляде, сопроводившем этот вопрос, была неприкрытая неприязнь.
Но через несколько дней нога короля разболелась пуще прежнего, и он тут же бросился к Катарине, своей заботливой сиделке. Снова он называл ее своим поросеночком, а когда юная красавица попросила разрешения спеть его величеству еще раз, он сказал:
— В другой раз. В другой раз.
Как странно, подумала Катарина, в слабости короля, которая делает его совершенно невыносимым для окружающих, заключено ее спасение. Эта мысль появилась у нее, когда она стала королевой, Одна за другой проходили тяжелые недели. Порой она просыпалась ночами, увидев страшный сон, и, обхватив шею руками, с истерическими нотками в голосе, как бы в насмешку над собой, спрашивала:
— Ну что, моя дорогая головушка, ты все еще на плечах?
Катарину немного пугали истерические нотки — это было что-то новое. Она всегда была такой спокойной, такой уравновешенной. Но можно ли оставаться спокойной, если смерть ходит рядом?
Днем мысли о смерти казались ей смешными. Когда она сидела, окруженная придворными, и король клал ей на колени свою забинтованную ногу, смерть казалась такой далекой.
— Мне так легче, — говорил он. — Послушай, Кейт, — добавил он однажды, когда на него вдруг нашел приступ влюбленной признательности, — в тебе есть какая-то тайная сила, ибо ты способна умерять жар в ноге и облегчать боль... Хорошая моя, Кейт, хорошая моя, — говаривал он, поглаживая ее по щеке или по голому плечику, — поросеночек мой, — называл он ее и дарил рубин или алмаз. — Нам нравится, когда ты носишь наши драгоценности. Они тебе идут... очень идут. — Он дарил ей драгоценности, чтобы успокоить свою совесть; эти подарки означали, что король подумывал, как бы заменить ее на какую-нибудь свеженькую жертву, которую он себе приглядел. Но потом, под влиянием болезни, он вспоминал о своем возрасте и решал оставить все как есть — если как жена Катарина не всегда радовала его, то как сиделка была просто незаменима — когда возвращалась боль.
Примерно в это время король решил заказать свой новый портрет.
Катарина надолго запомнила эту историю и всегда вспоминала о ней с ужасом. Ей казалось, что история с портретом показала ей и всему двору, как шатко было ее благополучие. Король, которому надоела жена, становился необыкновенно жестоким. Он верил, что всегда прав, а это означало, что не прав тот, кто с ним не согласен.
Главным грехом Катарины в глазах короля было ее бесплодие. Прошел год их совместной жизни, а не было не только ребенка, но и никаких признаков, что он будет. «Но ведь другие, — говорил он себе, — были беременны от меня! Первая Катарина была в тягости семь раз, Анна Болейн — четыре, Джейн — два и Екатерина Ховард — один».
Криво усмехнувшись, он вспомнил, что не дал Анне Клевской возможности понести от него. Но у Катарины Парр было сколько угодно таких возможностей — и ничего!
Неужели Бог не одобряет его шестой брак?
Когда король начинал думать, что Бог не одобряет его жену, это означало, что он собрался искать новую. И ничто не могло яснее продемонстрировать его намерения всему двору, чем эта история с портретом.
Здоровье короля улучшилось; ему недавно пустили кровь, и язвы на ноге заживали, он ходил теперь гораздо больше, чем раньше. Казалось, к нему вернулись молодые силы, и он приметил одну красавицу из числа фрейлин королевы.
В его глазах появилось злорадство, когда он обдумывал, каким будет его портрет. Ему пришло в голову, что Катарина, его жена, чересчур умна и бойка на язычок, а он не любил слишком умных женщин. Эта мысль заставила его вспомнить о малышке Екатерине Ховард, и он снова ощутил горечь утраты. Послы и посланники из других стран, похоже, находили удовольствие в беседе с нынешней королевой, и это ей очень нравилось. Король решил, что она слишком возомнила о себе. Ей надо показать, что они воздают ей почести только потому, что она его королева, а вовсе не потому, что восхищены ее умом. Он хотел показать ей, что, подняв ее на вершину власти, он легко может низринуть ее в ничтожество.
Он платил этому парню Гольбейну тридцать фунтов в год. Пусть отрабатывает свои денежки.
Король послал за художником. Он испытывали слабость к тем, кто превосходил его в искусствах. Король часто заявлял, что если бы он не был обременен государственными делами, то посвятил бы себя сочинению стихов или музыки. Господин Гольбейн, приглашенный ко двору сэром Томасом Мором, написал несколько замечательных картин. Среди них были две аллегорические, очень красивые, украшавшие теперь стены салона в Уайтхолле; помимо этого он написал много портретов членов королевской семьи и английской аристократии.
Король, однако, не всегда был доволен господином Гольбейном. Он помнил, как художник ввел его в заблуждение, изобразив его четвертую жену, Анну Клевскую, писаной красавицей. И всякий раз, когда король встречал живописца, он вспоминал о том шоке, который испытал, явившись с прекрасными соболями в качестве подарка встречать оригинал этой картины. Бог ты мой, какой ужас обуял его, когда он увидел побитое оспой лицо, разительно отличающееся от того, которое изобразил Гольбейн!