Хорошо, ночь скрыла предательский румянец.
– Шамиль Рустамович скоро обещался?
– Здесь я! – глухо ответила темнота.
23:17 …не разрулишь – прости…
– Знаете, Сан Петрович, как шулера поездные работают? Карты сдают, игру начинают, а потом по ходу правила меняют.
Во мраке депутат и чемпион походил уже не на сейф. Куда там сейфу! Гора – не гора, но утесу подстать.
– С практикой не знаком, – осторожно ответил учитель. – Слыхать приходилось. Кто правила поменял?
Совсем близко загудел мотор. Звук был серьезный. Не грузовик, но и не затрапезная легковушка.
– Мэнты! – разбойничьим басом сообщил Шамиль. – Наряд из города с каким-то майором-шмайором. Вы меня уму-разуму учите, а кто-то за нас всех решает. Меняет, понимаешь, правила…
Выдохнул – тяжело, с хрипом:
– С майором Дорфман приехал, секретарь горсовета. Я – простой депутат, а он – очень не простой. Большой человек, со связями. Он мне сейчас так сказал: «Уважаю я тебя, Шамиль! Поэтому даю тебе час, чтобы ты с братом все ваше говно разрулил. Не разрулишь – прости, я уж своими методами. У меня тоже братья есть. На хера мне твои проблемы?»
Извиниться за грубость Шамиль забыл. Или решил, что мат большого человека Дорфмана извинений не требует.
– Такие вот дела. Понимаете, Сан Петрович?
– Нет, – честно признался старик. – Но это и не нужно. Чего мы здесь стоим, Чисоев? Вперед!
23:25 …или изрек запретное…
Шагалось быстро, легко. Клюка мешала, путалась в ногах – не глядя, он швырнул глупую палку на самое дно хлебного моря, расступившегося в обе стороны, открывшего дорогу из рабства. Солнце припекало, жгло синюю ткань кепки. Серая пыль занавесом стояла на пути.
Сверху, из глубины небес, он казался точкой: бесцветной, почти неподвижной. Слишком длинна была дорога, слишком широким казалось поле. Но всякий путь однажды кончается, особенно если идти, никуда не сворачивая и без остановок.
– ТЫ ВСТАЛ И ПОШЕЛ. СДЕЛАЙ ЖЕ, ЧТО ВЕЛЕНО!
Точка в центре желтой нивы на миг замерла. Не иначе, гордец в кепке показал Небу язык. Или кулаком погрозил. Или изрек запретное. Или все вместе.
Люди-человеки, как же вы предсказуемы!..
Беги, обезьянка!
23:31 …в ритуальных, понимаешь, целях…
Дневной мент-полковник был толст. Ночной майор походил на жердь, на швабру, наряженную в мундир. Зато голосистый, хоть в хор Пятницкого бери.
– Артур Рустамович! Сегодня, в ходе оперативного мероприятия, сотрудниками «Беркута» на вашем дачном участке был замечен гражданин Пашин Валентин Иванович, что зафиксировано в протоколе…
За забором молчали. Майора это совершенно не смущало.
– Мы получили сведения, что гражданин Пашин удерживается вами насильно. Более того, ему угрожает опасность…
– Друг у него есть, у художника, – гулко шепнул Шамиль. – А у друга брат – советник губернатора. Позвонили, сказали: резать лысого будут. В ритуальных, понимаешь, целях…
– Предлагаю недоразумение разрешить. Сейчас вы отпустите гражданина Пашина, а все прочее будет зависеть от его показаний.
Молчание.
Жердь качнулась к Чисоеву-старшему:
– Попробуйте вы, Шамиль Рустамович. Если и вас не пустят, буду решать вопрос радикально.
Депутат и чемпион шагнул к калитке. Внезапно ночь пахнула бензином. Бесформенная тень, похожая на пятно, вставшее ребром, заступила путь:
– Видкрыють! Видкрыють зараз!
Тень плясала, требовала:
– Тилькы пэрэвэртня не беры! Без нёго разбэрэмося!..
Александр Петрович улыбнулся:
– Я на твою должность не претендую, Коля. Кстати, – в глазах старика сиял отсвет спелых колосьев, – когда в следующий раз станешь в милицию звонить, чужим именем не прикрывайся. Скверно это. И люди могут ни за что пострадать.
В ответ зашипели: тихо, но выразительно.
Тем временем Чисоев-старший уже стоял у ворот. Костяшки пальцев сухо ударили в металл:
– Эй! Это я, Шамиль! Не время показывать характер, брат! Мне не откроешь, ворота взорвут. О себе не думаешь, об отце вспомни. Род наш вспомни! Разве Чисоевы разбойники? Убийцы? Магiарулаз кидаго кiудиязул хiурмат гьабулаан! Или ты уже не аварец?
– Цодагьалъ лъалхъе, – откликнулась темнота. – Заходи, брат.
Калитка открылась без скрипа, словно ночь растворила металл.
23:40 …и баран жив-здоров…
– Вы, Александр Петрович, прямо Красная армия из «Мальчиша Кибальчиша», – художник поморщился, растирая запястье. – Хреново, знаете ли, когда проводами вяжут.
Он оглянулся, скользнул взглядом по бревну – вкопанному на треть, еле заметному в густом мраке.
– Кстати, будет возможность, полюбуйтесь. Один в один рожа получилась. Громовержец Бечед, чтоб он пропал! Хоть сейчас в Эрмитаж… Нет, заявление писать не стану. Почему? Из пошлых меркантильных соображений. Заплатили отменно, а под суд наш горный орел все равно не попадет. Откупится – и меня вспомнит.
Одернул мятую штормовку, наклонился к самому уху:
– В сарае у них парень связанный, охранник. Меня-то освободить обещали, как все кончится, а его, Васю, чуть ли не съесть собираются. Блин, народные обычаи!
Во двор пустили троих – старшего Чисоева, учителя и майора. Коля-псих, просочившись непрошенным, со всех ног устремился к валуну, утонувшему во тьме. Взвизгнул отчаянно, вернулся, врезал пяткой по равнодушному бревну:
– Идолы! Кумиры! Горе вам, гришныкы!
Психа трясло:
– Зныщыть, спалыть! Инакше вас пэрэвэртэнь визьме!
– Что делать будем, Сан Петрович? – Шамиль не слушал Колю. Стоял растерянный, поникший. – С ментами я договорился, уедут. Если, конечно, уважаемый Валентин Иванович…
Лысый художник, фыркнув, отвернулся.
– Эх, нехорошо вышло, совсем нехорошо. Но, вроде, не пострадал никто, да? Все живые, все здоровые…
Из темноты донеслось возмущенное «бе-е-е-е!».
– И баран жив-здоров. Уходим, Сан Петрович, дорогой?
Учитель глянул вверх, в синюю бездну неба. Напоролся на солнечный луч, зажмурился. Бывает так, что ночью солнце видишь. Когда старый, всякое бывает.
«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»
– Позови брата, Шамиль.
С высоты идол-кумир казался вкопанной в землю спичкой. Жертвенник-валун походил на стертую пемзу. Люди же, едва заметные, оставались самими собой – упрямыми, своевольными грешниками. Таких ничего не стоит раздавить, вмять в сухую землю, смешать кровь с пылью.
Убедить – труднее.
23:45 …задание, признаюсь, мерзкое…
– Я отниму у вас не слишком много времени, Артур Рустамович…
Лица человека, стоявшего перед ним, учитель не видел – в глазах плескалась синева. Синева и золотое солнце. Зато он слышал дыхание: хриплое, больное. А еще – стук собственного сердца.
– Мне поручено передать вам следующее. Вы недовольны тем, как с вами поступили. Это ваше право – быть недовольным. Вы обвинили во всем Творца и решили оставить Его. Это тоже ваше право. Свободу воли никто не в силах отменить. Но вы должны учесть ряд обстоятельств…
Чужое дыхание загустело, стало чаще. Сердце отозвалось дальним эхом боли.
– Ваша задумка с идолом и жертвой может не иметь никаких последствий – если, конечно, дело ограничится бараном. Над вами посмеются, и все. Но может быть иначе: накажут вас, и многих вокруг вас. Как именно, нам знать не дано. Поверьте, Чернобыль разверзся не только из-за технической ошибки…
– Гришныкы! Гришныкы! – ударило в спину. – И мисто покараю, и людэй, и худобу йих…
– Вероятность указать не возьмусь, но она есть. Поэтому я уполномочен…
– Пэрэвэртэнь! Пэрэвэртэнь!..
– …официально обличить вас перед людьми и… И не только перед людьми. Таков Закон. Обличенного неизбежно – и без промедления! – отдают под суд со всеми, как говорится, вытекающими. Задание, признаюсь, мерзкое, но и выбор невелик. Один грешник – или множество невинных.
Сердце зажали в тиски. Синева надвинулась, плеснула в горло.
– Но… Я не буду этого делать, Артур Рустамович. Не буду вас ни обвинять, ни обличать. Полагаю, вы и сами разберетесь. А прежде чем обвинить Творца, подумайте, нет ли причин для Его гнева?
Небесная твердь рухнула. Синева стала чернью.
– …ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ МЯТЕЖНЫЙ, НЕПОКОРНЫЙ! ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ РЕВНИВ Я И ГНЕВЕН?
Слова грозой неслись с высоты и пропадали впустую. Лежа в пыли, посреди летнего проселка, парень в синей кепке не слышал – и не мог услышать.
– СОКРУШУ ПЛОТЬ ТВОЮ, ИЗМЕЛЬЧУ КОСТИ ТВОИ…
Белые губы улыбались. Казалось, спящий наконец-то увидел хороший сон.
Наверху замолчали. Вскоре прозвучало:
– ЭЙ, ТЫ КУДА? ОТ МЕНЯ ЛИ УЙТИ ДЕРЗАЕШЬ?
Послышались шаги. Кто-то мерял ногами проселок. Ступал тяжело, уверенно. Подошел к лежащему, склонился.
…Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая.
…Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая.
– Ох, мени ци гришныкы! Мало мени одного, щэ й цым займатыся!..
23:51 …тебе, скотине, дар пророка дан…
– …куда же ты полез, дурной оборотень?
От склянки несло ядреной химией. От хмурой Колиной физиономии – перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева – Артур, справа – Шамиль. Во тьме они казались близнецами.
– Вот! – довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. – Не помрешь, еще побегаешь.
Выпрямился, подмигнул со значением:
– Уйти думал, Сашуня? И не надейся. Если понадобится, из Шеола вытащу. По полной ответишь, оборотень!
Учитель вздрогнул. «Сашуней» он был лет семьдесят тому. Но даже не это главное. Голос! Куда подевался контуженный псих с его дурной малороссийщиной?
Странное дело, Чисоевы как будто не заметили.
– Не слышат, – скверно ухмыльнувшись, подтвердил Коля. – Это, Сашуня, наше с тобой дело. Точнее, мое. Я работаю, а ты мне мешаешь. Спросишь, почему оборотень? Потому что чужую шкуру ты надел, агнцем невинным притворился. А еще – потому что предатель. Я сразу почуял, как тебя увидел. Кого обмануть замыслил? Тебе, скотине, дар пророка дан, частица всевиденья, а ты только шкодить горазд. Ничего, с Артурчиком решу, тобой займусь. Надеюсь, не откажут.
Оскалился, отступил на шаг:
– Ну, от! Тэ, що дохтур пропысав.
Светлый, ласковый взгляд идиота…
23:53 …это и есть мой грех, брат…
– Ничего, – Александр Петрович отстранил могучую длань Шамиля. – Все в порядке. Переволновался, наверное.
Чисоевы переглянулись.
– Все из-за тебя, – буркнул Шамиль. – Старый человек, уважаемый человек! Идемте отсюда, Сан Петрович. Правильно вы сказали, пусть теперь Артур думает. Не маленький он, сообразит.
– Не уходи, брат!
Артур опустил голову, вдохнул поглубже:
– Не уходи, послушай. И вы все слушайте! Меня, Чисоева, слушайте!..
Громом ударил голос. Легким шелестом ответило эхо.
– Спросили меня о грехах моих. О том, за что Он на меня прогневался. Не тайна это, сразу понял, сразу догадался. Потому и взбесился, как пес!
Выгнулся дугой, уставился в черный зенит:
– Слышишь, да? Видишь, да? Много грехов у Артура Чисоева. Какой мужчина без греха? Но это пустые грехи, легкие. Как я Чисоевым стал? Железным Артуром? У одного – родичи, у другого – золото в кубышке. А у меня что? Спорт был, слава была, титул чемпионский был. У тебя, брат, таких титулов много, не сосчитаешь. А у меня – один, да и тот краденый.
Дрожа всем телом, Артур отвернулся от неба. Посмотрел брату в глаза:
– Турнир помнишь? Памяти отца, памяти Рустама Чисоева? Всех я победил, всех заломал. Если бы не турнир, не пошел бы я дальше, не стал бы Железным. Какая река у Цезаря была, Александр Петрович?
– Рубикон, – еле слышно ответил старик.
– Вот! Турнир памяти отца – мой Рубикон, как у римского Цезаря.
У Шамиля отвисла челюсть:
– О чем ты, брат? Твоя победа, чистая победа. Назаренку заломал, Зайца заломал, красиво заломал. Честно победил! Это я слабину дал, коньяка, дурак, выпил. Сам виноват, вместе пили…
Артур застонал:
– Нет! Я, тварь поганая, чай пил, понимаешь? Чай! Тебе улыбался, коньяку подливал, брата старшего спаивал. О тебе думал? Об отце покойном? Нет! О том, чтобы первым стать, думал. Хотел из-за твоей спины выйти, обогнать, Чисоевым Первым назваться!..
Закаменел лицом, на колени опустился.
Дрогнула твердь…
– Это и есть мой грех, брат. За него и карают, меня – и всех моих, до последнего колена. Простить не прошу, не простится такое. Но ты знай, брат. И все пусть знают. Все!
Тихо, очень тихо…
Ночь.
Чисоев-старший закусил губу, скривился, как от боли:
– Брат!..
– Минуточку! – плетью ударил чужой голос.
Ночь плеснула огнем.
23:56 …увы, поздно…
…Идол горел – толстая обугленная спичка. Горел и камень-валун, хотя камням гореть не положено. Горела земля у его подножия, превращаясь в обугленную плешь.
– Вот так-то лучше. «Кумиры богов их сожгите огнем». Как верно уточнил уважаемый Александр Петрович, Второзаконие, глава 7.
Ватник тоже сгорел вместе с кедами и кепкой без козырька. На том, кто стоял посреди двора, белым огнем светился длиннополый плащ, похожий на халат санитара. На голове – сгусток пламени, пылающая шапочка. Из-под нее выбивалась грива волос: светлых с черными, крашеными «перьями».
– Кто не должен видеть, да не увидит. Кто допущен, пусть подойдет ближе.
Первым шагнул учитель, за ним Шамиль.
– Я сказал!
Артур остался недвижим. Скрестил руки на груди…
Пламенный санитар расхохотался:
– Каешься, Артурчик? Мун кватiана, дорогой! Поздно, поздно! У тебя было не семь, а трижды по семь лет. А ты, красавец, о чем думал? О деньгах? О бабах? Значит, теперь очередь думать мне!..
– Не надо! Стой!
Шамиль сверкнул глазами:
– Не знаю, кто ты, но скажу…
Вновь хлестнула плеть-смех.
– Не знаешь? Ой, Шамиль, ой, насмешил! Конечно, не знаешь. А вот я знаю тебя с зачатия. Первый раз выручил тебя на трехмесячном сроке, когда у твоей матушки чуть не случился выкидыш. Последний раз сейчас – убедил майора не лезть на рожон. Не благодари, это моя работа.
Тряхнул гривой, качнулся к стоящему на коленях Артуру:
– Редкая ты дрянь, Артурчик. Думаешь, почему я тебя еще не прикончил? Жену твою, дочь, внука? Все впереди, грешничек! И не вини меня, себя вини. Я-то в своем праве. Александр Петрович, вы у нас сегодня пророк. Подтвердите!
Бывший классный руководитель мотнул головой:
– Не по адресу. В пророки не записывался, извините. Впрочем, если вы имеете в виду 32-ю главу книги Бытия…
– Бинго!
Пальцы сухо щелкнули, рассыпав веер мелких искр.
– «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари…»
– Эй! – суровым голосом воззвал Шамиль. – Замолчи! Не богохульствуй! Пророк Якуб, мир ему, не боролся с Ним!
– С Ним?
Пламенный санитар внезапно стал серьезным:
– С Творцом, естественно, нет. Это невозможно, так сказать, по определению. С тем же, кто Его представляет, исполняет волю Его…
Александр Петрович кивнул:
– Есть толкование. Иаков боролся с ангелом-хранителем брата своего Исава, которого обманул – и вновь собирался обмануть.
– Спасибо, любезный пророк. Ну что, разобрались? Александр Петрович здорово превысил свои полномочия, но грешника ему не защитить. Такая вот, граждане, загогулина.
– Погоди! – заспешил Шамиль. – Не трогай брата, не сержусь я на него. Я что, маленький был? Не знал, что такое коньяк-шманьяк? Он наливал, но пил-то я!
Белый огонь вспыхнул ярче:
– Не проси, Шамиль. Меня, твоего спутника, за чужих просить – пустое дело. Я дал Артурчику срок: долгий, целую жизнь. Если бы он подошел к тебе, повинился, а ты бы простил, обнял…
– Я прощаю! Я обниму!..
– Шамиль! – выдохнул Александр Петрович. – Иди к брату, быстро!
Сноп искр – резкий взмах руки. Чисоев-старший замер. Полуоткрытый рот, струйка слюны течет на подбородок. Застывший, как у мертвеца, взгляд.
– Хороший совет, Александр Петрович. Но, увы, поздно.
– Не поздно!
Артур Чисоев поднялся с колен. Расстегнул ворот рубашки, шагнул вперед, грудью на белый огонь:
– Не поздно. Я иду к тебе, брат!
3. АРТУР ЧИСОЕВ
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
00:01 …ты что, каменный?..
Рука соскользнула. Пот? Ерунда! Потных Артур Чисоев хватал и бросал на раз – привык за годы тренировок. Старая привычка никуда не делась. Но крашеного медбрата словно натерли маслом. Твердый, горячий, гладкий – не уцепиться.
Медбрат, подумал Артур. Нет-брат.
Недобрат.
Сгинул плащ, похожий на халат. Противник был в борцовском трико, красном, как язык пламени. Артур тоже был в трико: темно-синем. Он не удивился: некогда. Трико? Арена? Все правильно. Артур шел к брату, а медбрат стоял на пути.
Такие дела.
Рывком медбрат сократил дистанцию: сбивая руки, проходя вплотную. Артур вывернулся чудом. Нырнул, скользнул за спину, но медбрат, гори он огнем, оказался на диво проворен. Борцы замерли: каждый, сильно наклонившись вперед, успел обхватить соперника за шею, вцепился мертвой хваткой. Теперь свободные руки борцов плели сложную силовую вязь, пытаясь выиграть второй захват – беспощадный, единственно верный.
Вокруг гигантской чашей распахнулся многотысячный стадион.
…первые секунды поединка. Они вскрывают знание о сопернике, как консервный нож – банку. Чтобы рассказать о себе, соперник должен сопротивляться. Самые страшные, самые опасные – те, кто не сопротивляется. Ты делаешь все, что хочешь, пьянея от безнаказанности. Все! До последней, убийственной секунды, когда понимаешь: вот, ты подписал себе приговор, и обжалованию он не подлежит.