– Дайте закусить, а?
Вспомнив про колбасу и сыр, я полез в сумку. Дмитрий Анатольевич сбегал в кабинет и принес скальпель – резать колбасу.
11:17 …почему ты не радуешься?..
Он перехватил меня у кафе «Рио».
– По шашлычку? – спросил муж бывшей. – Я угощаю.
Не сговариваясь, мы заглянули поверх ограждения на летнюю площадку. Пустыня Гоби, хоть бы один человек. В зале кафе три-четыре столика были заняты. Там работал кондиционер, и горячий шашлык – прямо с мангала – густо усыпанный кольцами лука, выглядел, как полагается: лакомством, а не карой Божьей.
– Давай снаружи, – сказал муж бывшей. – Не так уж жарко…
– Да? – усомнился я.
– Что нам снег, что нам зной, что нам дождик проливной…
Когда мои друзья со мной, вспомнил я. Было странно слышать нотки заискивания в его голосе. Густой баритон, почти бас, с легкостью перекрывавший гвалт любой компании – сегодня баритон треснул, задребезжал. Из мужа бывшей выпустили воздух, хотя он и раньше не был мыльным пузырем.
– Ты меня караулил? – спросил я.
Он кивнул.
– Почему в гости не зашел?
Он пожал плечами.
Втайне я с ужасом представлял эти посиделки. Но отказать не мог. Не я, не ему и не сейчас. Может ли полено отказать тонущему, который за него хватается?
– Текилы? – спросил он.
И подмигнул. Больше это походило на нервный тик.
Его машина была припаркована у тротуара. Не восьмиместный бегемот, готовый умчать нас в счастливое будущее – спортивный «Peugeot», который он подарил бывшей в прошлом году на день рождения. Я задумался, жалко ли ему будет бросить эту красавицу, оставляя город за спиной. Наверняка, жалко. В сто раз жальче, чем многих людей. Люди абстрактны, а машина конкретна. Люди чужие, а машина твоя. Не сразу я вспомнил, что ему ничего не будет жалко. Ничего. Обнуление души до равнодушия. Уходя – уходи, и не оглядывайся.
– Пива, – сказал я. – Холодного.
Пиво легло на виски, как родное. Мне захорошело. Нас обслуживал лично хозяин, смуглый азер лет пятидесяти. Это джинн, подумал я. Джинн из кувшина. Сейчас я натравлю его на ангелов, и Судный день отменится. Пока они будут драться, швыряясь спецэффектами, благодарное население сбежит из обжитой ядерной воронки.
Я хихикнул. Муж бывшей посмотрел на меня с плохо скрываемым страхом.
– Я тебе благодарен, – сказал он. – Я тебе очень, очень благодарен.
– Не за что.
Меня разбирал хохот. Я еле сдерживался.
– Дашка просто прелесть, – сказал он, вертя в руках пивной бокал. От запотевшего стекла пальцы стали мокрыми. – Я люблю ее, как родную. Красивая пацанка, мальчишки аж шалеют.
– Ага. Красивая. Вся в меня.
– Чего ты смеешься?
– Не обращай внимания. Нервное.
– Ну да, понимаю. Я бы на твоем месте вообще…
Он осекся. Утопил смущение в пиве. Ну да, он бы на моем месте. Бывшая гнала его к ангелам, и не догнала. Деловой человек не берется за безнадежные дела. За них берутся только такие, как я – семнадцатые. И даже не берутся, а плывут вдоль дела, как дерьмо по речке. Дерьмо, знаете ли, не тонет.
Мимо кафе трусцой пробежал дяденька в ярко-синих боксерских трусах. Жилистый, с брюшком, бритый наголо. По лицу дяденьки ручьями тёк пот. Наверное, он бегал здесь каждый день – из дому в парк «Молодежный». Берег здоровье, не ел жирного и мучного. Вот ведь молодец. Завтра кранты, а он бежит. И я, знаете ли, бегу. Берегу здоровье…
– Как ты с ними договорился? – спросил муж бывшей.
– Перед рассветом, – ответил я, кидая в рот кусочек лаваша. Азер заворачивал в лаваш сулугуни с кинзой, и это было очень вкусно. – Мы подъезжаем, они сверяют список и выпускают нас. Дальше мы линяем, не оглядываясь. Тебе разъяснили, что значит «не оглядываясь»?
– В подробностях, – кивнул он. – Я не об этом. Как ты с ними договорился? Я имею в виду, вообще. Ты им что-то предложил?
– Новые крылья. И открытку от Санта-Клауса.
– А все-таки?
Он наклонился вперед. Он давил на меня, вне сомнений давил и при этом заискивал. Боялся, что я разозлюсь. Что спасительное полено выскользнет из пальцев. Пожалуй, он понимал, что затеял ненужный разговор. И не мог иначе. Ему до смерти надо было выяснить, что я предложил ангелам. Баш на баш, услуга за услугу. Иначе его мир рушился, хоть сбеги он на край света.
Ему мало было заполучить полено. Он хотел вырезать из полена Буратино.
– Расслабься, – я чокнулся с мужем бывшей краем бокала. – Я им ничего не предлагал. Будь моя воля, я бы к ним вообще не ходил. Ты же знаешь, мне легче сгореть, чем договариваться. Считай, что мне просто повезло. Нам повезло.
– Врешь, – уверенно сказал он. – Не хочешь говорить.
Я сгреб его за шкирку и притянул к себе. Уперся лбом в лоб:
– Мудила. Упрямый мудила. Ну, врежь мне!
– Иди в задницу, – буркнул он.
– Врежь!
Моя слюна забрызгала ему лицо. Он не отстранился.
– Хороший ты парень, – сказал он. – Ты знай, я твой должник. Мы все тебе должны по жизни. Я просто не могу уяснить две вещи. Первая: что ты предложил ангелам? И вторая…
Муж бывшей вздохнул.
– Почему ты не радуешься? – спросил он. – Почему?!
Минут через десять нам принесли шашлык.
13:24 …закончить, что успеем…
– …что значит «на хрена»?!
Сергей Вистпасский, сосед с четвертого этажа, ругался по мобильнику. И связь у него не рвалась. Словно там, в горних высях или в центре паутины сотовых сетей, кто-то с интересом прислушивался к разговору.
– …вы когда обещали быть?!
Пауза.
– …а сейчас сколько?!
Пауза.
– …а меня не колышет! Чтоб через полчаса…
Он выслушал ответ, отнял телефон от уха и в бешенстве уставился на экранчик своего «Sony Ericsson». Потом поднял взгляд и увидел меня.
– Представляете? Послал меня и отключился!
– Кто?
– Сантехник, мать его! У меня стена в туалете раскурочена, стояк менять надо, а он, ёшкин кот… Сварщик, сказал, тоже не придет.
Смех бродил во мне, перегорал в злость. Словно пиво – в мочу. Картина Сальвадора Дали: «Вистпасский в праведном гневе накануне серных дождей». На заднем плане сквозь разбитую стену уходит в бесконечность вереница унитазов. И веер карт в правом углу. При первом знакомстве сосед предупредил: «Не спрашивайте меня про преферанс! Пулю не пишу!» В ответ на мое недоумение он пояснил: «Все спрашивают. Из-за фамилии. Ну – вист, пас…»
– Электрик вообще трубку не берет! Хорошо хоть, обои в гостиной поклеили. Плиточник… Вот! Есть еще рабочая косточка! Есть! Здравствуйте, Павел Аркадьевич!
– Добрый день, – пожилой мужчина, похожий на рыжебородого гнома, вежливо тронул козырек полотняной летней кепки. В правой руке он держал деревянный ящик с инструментом и прозрачный пакет с рабочей одеждой.
– Проходите, у меня открыто. Видите, что значит обязательность? Договаривались на половину второго, а сейчас… – Вистпасский глянул на часы. – 13:28!
Он победно продемонстрировал мне циферблат.
– Извините, Павел Аркадьевич, – окликнул я плиточника.
– Да?
– Вы что, не в курсе?
– Насчет чего?
– Насчет всего.
– В курсе, – кивнул Павел Аркадьевич. – А что, есть какие-то новости?
– Нет, – опешил я. – Все по-прежнему.
– Ну, значит, точно в курсе. Так что ж теперь, и трава не расти?
Он ждал ответа, а у меня были только вопросы. Он знает, подумал я. У меня клеймо на лбу. Все, кому надо, видят счастливчика-семнадцатого – видят и ненавидят. Они просто скрывают, притворяются дурачками. Ничего, уже скоро. Я уеду и не вспомню, а вспомню – не вздрогну…
Не дождавшись, Павел Аркадьевич зашагал к подъезду.
– Надо закончить, что успеем, – сказал он в дверях. – А там уж как повезет…
– Кому повезет? – глупо спросил я.
– Да хоть кому-нибудь, – отмахнулся гном.
14:11 …праведницу – народу!..
…ехали издалека. Со всех концов города. Разноцветные кровяные тельца – красные, белые, черные, синие, серебристые – двигались по улицам-артериям, стягиваясь к точке сбора. К уродливой опухоли, разраставшейся на глазах. Она уже не умещалась на крошечной площади перед областной клинической больницей. Бурлящее ядро выбросило ложноножки метастаз в соседние улицы и переулки.
Легковушки всех марок – от древних «Жигульков» до пафосных «Лексусов»; маршрутки, мотоциклы, автобусы – блестящее, раскаленное на солнце самоходное железо с рыком, грохотом, воплями клаксонов и бензиновой вонью стремилось к больнице. Не доехав, оседало в окрестностях, затихало, успокаивалось. Редкие парковки были забиты до отказа, железный поток расползся по дворам. Тротуары и проезжую часть перегородили наглухо.
Люди выбирались из машин и дальше шли пешком.
Подкатил одинокий трамвай. Пронзительно зазвенел, лязгнул, распахнул двери. Пассажиры устремились наружу тараканами из раскаленной жестянки.
– Что за митинг?! – крикнул вслед ошалелый вагоновожатый. Его вагон взяли приступом возле разъездной стрелки: толпа запрудила рельсы. Силой вынудили свернуть с маршрута, набились битком – потные, взбудораженные. Вагоновожатый Остапчук даже побоялся спрашивать: что случилось? Когда, через четыре остановки, на которых он не остановился, пассажиры увидели, что пути заворачивают вправо, к трамвайному кругу, Остапчуку заорали хором: «Тормози, приехали!»
Люди выбирались из машин и дальше шли пешком.
Подкатил одинокий трамвай. Пронзительно зазвенел, лязгнул, распахнул двери. Пассажиры устремились наружу тараканами из раскаленной жестянки.
– Что за митинг?! – крикнул вслед ошалелый вагоновожатый. Его вагон взяли приступом возле разъездной стрелки: толпа запрудила рельсы. Силой вынудили свернуть с маршрута, набились битком – потные, взбудораженные. Вагоновожатый Остапчук даже побоялся спрашивать: что случилось? Когда, через четыре остановки, на которых он не остановился, пассажиры увидели, что пути заворачивают вправо, к трамвайному кругу, Остапчуку заорали хором: «Тормози, приехали!»
– Праведница! – крикнул кто-то, обернувшись на бегу, и едва не упал.
– Праведницу нашли! Реальную!
– Айда с нами!
– Совсем с ума посходили, – буркнул себе под нос Остапчук.
Трамвай предупреждающе звякнул. Остапчук прикинул, как ему лучше выбраться на штатный маршрут, и покатил к кругу. В праведницу он не верил.
А люди спешили к больнице.
– Точно? Как узнали?
– Дом помнишь? Что в первый день рухнул?
– Ну?
– Который ангелы снесли!
– Ну?
– Лапти гну! Трупы – штабелями! Раненых – мама не горюй!
– Ну?!
– А она одна…
– Что – одна?!
– Целая! Ни царапины!
– Знак! Знак Божий!
– Праведница! Кто ж еще?
– А почему в больнице? Если ни царапины?
– Прячут, суки!
На площади ворочался разозленный, тысячеглавый зверь. Гудел с угрозой: нет, не зверь – перегревшийся силовой трансформатор. Пробой изоляции мог случиться в любую секунду. И тогда – здравствуй, тысячевольтный фейерверк, бессмысленный и беспощадный! Подходы к четырехэтажке хирургического корпуса перегородило тройное оцепление «Беркута». Тусклый блеск серебристых щитов, пятнисто-серый камуфляж, черные бронежилеты; круглые шлемы с номерами, пластиковые щитки-забрала… Македонская фаланга. Только вместо длинномерных копий – резиновые дубинки.
Темные века стремительно возвращались.
С флангов «Беркут» прикрывали две пожарные машины с готовыми к бою водометами. Сзади стояли испуганные милиционеры: без щитов и шлемов, в легкомысленной летней форме. Многие безоружны: сюда согнали всех, кто был под рукой, кто оказался ближе других. «Беркут» прибыл позже, но, к счастью, не опоздал. Второй эшелон обороны – спецназ МВД в черном – перекрыл крыльцо и вход в корпус. Смотрели жестко, оценивающе, как сквозь прицел. Чувствовалось: эти будут стоять до конца.
– Праведницу!
– Праведницу – народу!
– Предъявите!
– Для себя, для себя прячут!
– Ну да, мы быдло! Мы подыхай!
– К ангелам ее! К ангелам!
Из окон родильного отделения на распалённую толпу с ужасом смотрели молодые мамы. Сейчас они не думали о завтрашнем утре. Конец света подступил вплотную, отсекая надежду. Молчаливо, строго высилось здание патолого-анатомического корпуса – белое, с вертикальными полосками бирюзы. Розовая пятиэтажка поликлиники в испуге пыталась спрятаться за темной зеленью высаженных перед ней елей.
– Пра-вед-ни-цу! Пра-вед-ни-цу!
На пожарную машину взобрался полковник Силин. Поправил съехавшую набок фуражку, щелкнул кнопкой мегафона – словно оружие с предохранителя снял.
– Граждане, успокойтесь! Я клянусь вам: здесь нет никакой праведницы! Вас обманули! Это провокация подрывных элементов! Расходитесь по домам…
– Врешь, мент!
– Праведницу давай!
– Пра-вед-ни-цу!..
– Граждане…
На машину с трудом, при поддержке двух сержантов, вскарабкался пожилой врач в белом халате. Взял у полковника мегафон. Порыв горячего ветра растрепал седые волосы, взметнул серебристым нимбом.
– Я – заведующий хирургическим отделением Семашко. Я знаю всех своих пациентов. Здесь нет женщины, которую вы ищете! Нет и не было! Здесь лежат больные! Люди с травмами, ранами, переломами! Больные после операции! Им нужен покой и лечение! Прошу вас, расходитесь по домам! Я вас не обманываю!..
Площадь на миг притихла. И взорвалась:
– Врешь!
– Праведницу давай!
– Бей мусоров!
Как всегда, осталось неясным, кто первым бросил камень. Метили в полковника, но промахнулись. Обломок кирпича чиркнул по скуле главврача, разодрав кожу. Крови было немного; впрочем, ее хватило. Спичку поднесли к запалу. Толпа вспыхнула:
– Бей!
Первый натиск «Беркут» выдержал. Щиты сомкнулись, заработали дубинки. Толпа попятилась. Но сзади напирали другие, небитые и злые. Бурлящая масса снова качнулась вперед. По щитам и шлемам застучали камни. Строй прогнулся, с пожарных машин ударили водометы. Тугие струи сбивали людей с ног, швыряли на асфальт, где их топтали свои же. К несчастью, толпа была слишком плотной. Струи водометов закручивали ее человеческими воронками, частично рассеивали, но разогнать не могли. Мокрые, ослепшие, озверевшие люди ломились вперед, к вожделенной цели.
Прозвучал приказ, и в толпу полетели гранаты со слезогонкой. Это срабатывало всегда: митинги, демонстрации, беспорядки, стычки футбольных фанатов… Сейчас – не сработало. Там, за дверями корпуса, ждала жизнь. Спасение. Для себя. Для родных и близких.
А на пути к спасению стояла преграда.
Краснолицый бугай в рубахе, разорванной в клочья, и насквозь мокрых «бермудах» с утробным рыком вломился в строй «Беркута». Плечом меж двух щитов, оставляя на твердых краях клочья кожи. Живой таран не удержался на ногах, упал, но дело свое он сделал. Строй нарушился, в брешь с победным ревом ударили атакующие. Бугай пытался встать; раз за разом его припечатывали к асфальту. В конце концов он остался лежать, содрогаясь всем телом, похожий на комок кровавого студня.
Бой уже кипел дальше.
Первая линия обороны была прорвана. Милиционеры продержались считанные секунды. Этого времени не хватило, чтобы восстановить строй, и ликующая, опьяненная победой толпа устремилась к крыльцу, затапливая все пространство перед корпусом.
«Беркут» еще сражался, сбившись в три-четыре группы. Бешеное половодье захлестнуло крыльцо, обтекая островки сопротивления. Загремели выстрелы. Меж щитов черного спецназа ударили рыжие вспышки. «Травматики»? Боевые? Толпа взревела и на кулаках внесла черных в здание через рухнувшие двери. Бойня продолжилась внутри – туда рекой вливались обезумевшие горожане. Звон стекол, треск выламываемых рам. Дверной проем не вмещал всех, и часть нападающих устремилась к окнам. Муравьи облепили здание, проникая внутрь через любые щели.
Милицию добивали во дворе, остервенело пиная ногами. Уцелевшие бойцы «Беркута» прижались спинами к пожарным машинам с иссякшими цистернами, наглухо перекрылись щитами, отмахиваясь дубинками. От них отступились.
– Что вы делаете?! Опомнитесь! Здесь больные!
– Где она?! Говори!
Бывший автослесарь, ныне безработный Вадим Нехайло ухватил за грудки врача, подвернувшегося под руку. Замахнулся:
– Говори, падла!
– Ее здесь нет! Нет! Клянусь вам!
– Врешь, гад!
Тяжелый кулак с хрустом врубился в лицо, бледное от страха:
– Говори, где?
Доктор Дёмушкин пытался что-то сказать и не мог. У него была сломана челюсть.
– Где?!
Трое погромщиков прижали в углу медсестру Галю. Та икала от ужаса, не в силах вымолвить ни слова. Ее отшвырнули прочь:
– Найдем!
– Не спрячут!
Дверь палаты с грохотом слетела с петель. Кусками посыпалась штукатурка, разлетаясь на линолеуме в пыль.
– Здесь праведница?!
– Н-не знаю! Не знаю я! Вы ж видите, я лежачий…
Воздетая к потолку загипсованная нога и сложная система блоков, гирь и противовесов говорили сами за себя.
– Лежи, не бойся. Пошли отсюда…
Следующая дверь.
– Ты – праведница?! Ты?! Признавайся!
– Да что вы, хлопчики, какая ж я праведница? Побойтесь Бога!
– Не она… Вон, вся рука в бинтах.
– Нарочно обмотали! Чтоб не узнали!
– А ну, проверь…
– Да что ж вы делаете?! Не надо, хлопчики! Только заживать стало…
Три крытых грузовика подкатили к задам корпуса. Из грузовиков на землю прыгали курсанты Академии внутренних войск в камуфляже без опознавательных знаков. Автоматы с примкнутыми штык-ножами и магазинами, подсумки, бронежилеты…
Плотно сжатые губы.
– Задача ясна? – рявкнул подполковник Захожай. – За мной!
И передернул затвор.
Гаданье
16:21 …ну ты и сволочь…
Серый, скромный «Шевроле» миновал аэропорт, не сворачивая к терминалам. Пустая, мертвая трасса ложилась под колеса. С северо-востока ползли тучи. Свинец затапливал небо, притворяясь сумерками. Духота делалась невыносимой. Хотелось ливня или конца света – хоть чего-нибудь.
«Шевроле» взял левее.
По обе стороны дороги колыхалась пегая, выгоревшая трава. Она была похожа на шерсть дряхлого эрдельтерьера. От жирового комбината несло канализацией. На обочинах скучали понурые тенты и самодельные прилавки, сколоченные из грубых досок. Обычно здесь торговали овощами с домашних огородов. Ведро помидоров, сетка огурцов. Перец сладкий и острый. Кабачки, лук связками. Банки с консервацией.