Безумное желание на ней жениться сумасшедшим припадком охватило меня и такое же ощущение безумной грусти и беспомощности от того, что, возможно, я ее никогда не увижу… «Я хочу такую жену!» — жалобно подумала я, печально смотря ей вслед. А белые вельветовые штанишки шли по аллейке, уходили, уходили… Эта первая девушка в моей жизни, на которой я хочу жениться. Как она могла пройти мимо? В моей жизни встречались уже и другие девушки, заставляющие задуматься о браке, но тогда это был сложный процесс оценок и взвешиваний всех «за» и «против», были и разговоры о свадьбе…, никогда не было решения, решения без сомнений и колебаний посвятить свою жизнь другому человеку. В одно мгновение это решение появилось само собой.
Я, оборачиваясь на нее, вошла внутрь и остановилась у милиционера, стоящего на посту у входа.
— Привет, Серега! — и мы грохнули свои ладони в нерационально крепкое рукопожатие и глупо и эпилептически трясли их с минуту. Терпеть не могу эту дурацкую традицию и потные ладони через одного протягивающего свои «грабли»! Терпеть не могла, но сама с готовностью размахивалась, как будто хотела убить, видя любую мало-мальски знакомую рожу. Тогда я знала всех милиционеров в академии, их была добрая сотня, и эта сотня тоже знала меня. Так усердно и приветливо я здоровалась в данный момент с длинным и худым Сергеем Морозовым.
— Здорово, Борис! Чего, баба понравилась? — ухмыльнулся Серега.
Я по-прежнему смотрела на бело-желтое пятнышко сквозь стеклянные двери.
— Понравилась… Ничего так: Дочка, наверное, чья та? — спросила я в надежде хоть что-то узнать про еще незнакомую мне тогда мою будущую жену.
Бедненькая, ее родители не могли работать в этой академии, они не могли работать нигде… их не было. Маленькая, солнечная девочка была сиротой, я узнала об этом позже. Она случайно попала в Москву из детского дома Медвежегорска. Её мама, нарожав за свою жизнь семерых детей, всех их сдала в детский дом. Вот такая мать-героиня!
— Не… Она работает где-то здесь, — Серега наморщил лоб на своём худом вытянутом лице, но место работы моей возлюбленной не вспомнил.
Фигурка моей будущей жены исчезла не сразу, она ещё посидела без всякой цели на лавочке на полпути к метро, может быть, ждала кого-то, может быть, просто котёнком погрелась на солнышке, а день был очень хороший — солнечный, теплый, по настоящему летний и радостный. А я всё стояла с не умолкающим над ухом сержантом Морозовым, не в силах уйти от желанного виденья и тщетно пыталась рассмотреть подробности телосложения моей мечты сквозь толстые стеклянные академические двери: но не хватало мне для этого бинокля или подзорной трубы, или, может быть, смелости, не откладывая до счастливой случайной встречи в будущем, подойти к ней сразу и сказать ей: «Я люблю тебя, Прекрасная Незнакомка!» И замечательные эти подробности откроются мне чуть позже и очень не разочаруют.
Я о ней думала…, думала так много и, мучительно её желая, что никуда уже ей было от меня не деться. Материализованную моими мыслями, я встретила ее через месяц в ресторане всё той же академии. Уже тогда в далекие советские времена я начинала что-то снимать за деньги и потихонечку привыкла обедать каждый день в ресторане и перестала ходить в столовую, за что меня тут же «разобрали» на партийном собрании. А была я членом партии и самым молодым коммунистом в Академии общественных наук при ЦК КПСС, так она тогда называлась. И я подсчитывала на этом собрании, убеждая своих товарищей по партии и заодно начальника нашего отдела, забавного и классного мужика хохляцкой национальности Василенко Федора Андреевича, что моей зарплаты с премией вполне хватает на ежедневные обеды по три рубля в день. Для порядка все повозмущались, но не исключать же из-за этого пиздатого парня из партийных рядов. И партийный билет так и остался у меня на память о тех временах, полных всеобщего маразма, но при этом очень даже неплохих, спокойных и добрых.
На хуй все партийные собрания, не оставаться же из-за них без вкусного обеда, я опять на виду у всех шла обедать в ресторан…
За столиком в тихом уголочке сидела моя солнечная девочка, сидела не одна, напротив лыбилась отъевшаяся рожа моего знакомого со звучной фамилией Брежнев. Товарищ Брежнев незадолго до описываемой счастливой встречи впарил мне по дружбе стыренные им в той же самой академии декоративные панели, отделанные дубовым шпоном. Были они мне совершенно не нужны, но имея удивительную особенность покупать всякое «говно», я купила и это: и долго потом, проклиная товарища Брежнева, перевозила их с места на место, заказывая для этой цели «Газель», пока не выкинула их на помойку. К нашему бывшему генсеку продавец пизженного госимущества товарищ Брежнев никакого отношения не имел, но очень хотел иметь отношение к девушке моей мечты. Вот мудак! С этого момента наша дружба кончилась. Брежнев — несостоявшийся родственник генсека (и ещё раз мудак!), что-то оживленно рассказывал, потрясая своими полными щеками, и шутил, шутил… и сам смеялся своему тупому юмору. Маша сдержанно улыбалась, было видно — их отношения в самом начале, ничего пока между ними не было:.
Нет, не было? Ну, и на хуй тогда этого массовика-затейника, я нагло и, как бы обрадовавшись Брежневу, села за их столик: Выходили мы из-за него уже вдвоем с Машей.
— Здрасьте, Виктор Иванович! — я вошла в его кабинет ровно в полдвенадцатого. — С Новым годом Вас!
— Привет! С Новым годом тебя тоже! Проходи, садись, — Виктор Иванович привстал, быстрое рукопожатие, сел. Высокий, худой, не злые, а забавные тонкие губы, серый костюм:, в общем-то, приятный и, сразу видно, хороший, добрый мужик. — Как дела?
— Нормально… — ответила я и внутренне приготовилась к «серьезному» разговору. Корниенко помялся, виновато улыбнулся и разговор начался.
— Борис, тут такое дело… Ты же на работу совсем не ходишь, а зарплату получаешь…, я вот и премию тебе к Новому году выписал…
— Ой, Виктор Иванович: спасибо Вам большое, — ну, на хрена он мне ее выписал, мне и без нее было не по себе. Ведь предлагала, вообще мне зарплату не платить или оставлять её для нужд отдела. И вот, на тебе! Опять премия!
— Что-то ведь надо с тобой делать?…Увольнять что ли? — Корниенко отвел в сторону взгляд.
— Конечно, увольнять, что еще делать. На работу я не хожу, мне очень неудобно перед Вами за это… — начала я, но он меня перебил:
— Да нет, уволить мы тебя не дадим. Нет, вопрос так не стоит. Но что-то всё-таки надо решать, — малодушие Виктора Ивановича стоило мне ещё одного года работы в стенах этой академии. Как было бы хорошо, если бы он мне тогда сказал: «Борис, увольняйся, тебе же самому эта работа не нужна». Но хороший мужик Виктор Иванович, действительно, хороший мужик и тоже житель далекой страны с названием СССР, не сказал этого, он благородно спасал меня от безработицы.
— А чего решать? Увольнять меня надо, — не унималась я. — Я отработал здесь десять лет, и отработал не на лесоповале, мне было хорошо здесь, от академии я много получил, я ей очень благодарен. Я, конечно, привык к ней, для меня это родной дом и мне больно его покидать. Но кому здесь нужен фотограф?
— Не горячись, ну, что ты прямо… Не надо увольнять тебя и не надо тебе увольняться. Придумаем что-нибудь. Столько лет ты уже отработал на одном месте и что…? Вот так просто уйти? — да, просто отсюда не уйдешь. Но Виктору Ивановичу я была благодарна за поддержку, мне было приятно хорошее отношение хорошего человека. — Давай прощаться, придумаю что-нибудь, отдыхай в праздники, после Нового года как-нибудь увидимся, — и мы опять принялись поздравлять друг друга с наступающим. Господи, когда же он уже будет! И побежала обедать в столовую.
* * *Судак в кляре с соусом корнюшон ждал нас в славной академической столовой. Еще во времена нашей работы здесь в академии это замечательное блюдо навсегда изменило Катино имя. За обедом пятилетней давности оно вдохновило меня на очень «поэтичную и складную» рифму:
Следующей была: «Корнюшончик — катюшончик». И моя красавица Катя стала навсегда для всех Катюшоном.
* * *После нашего обеда я успела отвезти Катюшона в мастерскую, заехать домой, забрать Машу и приехать к трем часам непонятно зачем, предположительно за дорогими призами, на Маросейку. (Дотащить бы до машины телевизор!) Шикарная вывеска с изображением всей нашей планеты, не хухры-мухры тебе, висела перед нужным входом, у него же стоял совсем молодой человек. Костюм, галстук, серый, с огромными плечами, плащ и ослепительно белая рубашка на этом аккуратно стриженном молодом человеке должны были говорить о солидности и безупречной репутации фирмы.
— Здравствуйте, Вам на второй этаж, — с привычной отработанной улыбкой произнёс он привычную отработанную фразу.
— Здравствуйте, Вам на второй этаж, — с привычной отработанной улыбкой произнёс он привычную отработанную фразу.
«В армию тебе надо, а не хуем груши околачивать здесь на входе», — подумала я. Специфический румянец, зардевшийся на его щеках, делал молодого человека похожим на солдата первого года службы, у них обычно такой.
Мы вошли в указанную дверь: Со второго этажа по лестнице спускалась с совершенно неосчастливленными подарками лицами семейная парочка немолодых евреев.
— А телевизоры ваши где, — усмехнулась я.
— Да, какие телевизоры: — мужчина обиженно махнул рукой. — Таймшер это, на путевки опять разводят. Два часа просидели, лекцию слушали. Плати несколько тысяч и отдыхай раз в год по неделе, а где их найдешь потом, если заплатишь, — разочарованию их не было предела, эта симпатичная пара чуть не плакала. — Перед Новым годом: так не кстати, с работы отпросились: мы на пенсии, но работаем. Внуков пришлось через всю Москву к их тетке везти — это вторая дочка наша, а оттуда полтора часа сюда ехали. А сейчас обратно: Вот старые дураки, второй раз уже попадаемся.
— Ладно, Марчик, пойдем, в следующий раз будем умнее, — дрябленькое лицо преданно прижалось к плечу мужа, о не одном десятке лет совместной жизни свидетельствовало милое это движение, утерянную теплоту моих отношений с Машей увидела я. Какой неведанный секрет помог им сохранить ее?
На втором этаже у двери висела такая же роскошная вывеска, видеокамера над ней наблюдала за входящими, ведь раздавали бесплатно подарки, очереди и давки ожидала добрая фирма. Мы вошли внутрь, у самого входа стол с монитором и охранником, на мониторе отчетливо лестница, входная дверь и глобус на вывеске, в России наебывать небезопасно, не все добропорядочные престарелые евреи, есть и буйные. Не доглядели «таймшеры», не хватало на столе у охранника пулемета, только тогда могли бы они не бояться встречи с ними. Большая комната, большая вешалка, большой стол и маленькая, с засохшим лицом, девушка.
— Здравствуйте, раздевайтесь, проходите в конференц-зал, — поприветствовала она нас с застывшей с позапрошлого дня улыбкой.
— Девушка, у Вас туристические путевки: таймшер: разыгрываются? — спросила я.
— Да, у нас разыгрываются именно туристические путевки. Проходите, вам всё расскажут, у нас разные программы и предложения, — не веря своим ушам, девушка обрадовалась таким редким, заинтересованным таймшером, клиентам.
— Девушка, а почему, когда мне звонили, то сказали, что сегодняшнее мероприятие к таймшеру и туризму не имеет никакого отношения? — голос мой помрачнел и не предвещал ничего хорошего.
— Вы против туризма? — улыбка у девушки окончательно протухла и сползла с лица, оставив на нём только усталость.
— Я против обмана. Мне сказали, что я выиграл что-то от телефона до телевизора. Телевизора я здесь у вас не вижу, но если мне сейчас не дадут телефон, я его заберу с вашего стола, — девушка пододвинула телефон поближе и уже не снимала с него руку. Охранник оторвал свой зад и повернулся к нам передом, а к монитору, может быть, впервые за день задом.
— Чего встал, монитор хочешь отдать? Сел на место, — вряд ли вежливо обратилась я к нему: Гаркнула я на него, а только потом рассмотрела: Охранник был очень даже не щуплым, как будто с боксерского ринга сошел он, только костюмчик натянул с галстуком. Вот зараза! Вообще, мне было уже страшно, но меня уже понесло, адреналином я наполнилась еще на лестнице с пожилыми евреями, их жалостливая история обязывала меня что-нибудь совершить. Им старичкам не стыдно было просидеть два часа овцами, но мне, молодому мужику, пусть и упорно считающему себя женщиной, уже заглотившему этот обман и унижение, надо было его выплевывать.
— Я так понимаю, вы не хотите остаться и послушать, какой отдых мы вам предлагаем? — лицо девушки совсем сжалось в сухих неприветливых морщинах.
— Мой отдых ждал меня сегодня дома, вы его у меня украли, — ответила я. Девушка-вобла опрометчиво успокоилась и выпустила телефон, я спокойным движением его взяла и положила ей в руки. — Дарю, это от меня подарок.
Мы с Машей уже спускались по лестнице: Нет, я не могла уйти просто так: Я знала, как я буду себя плохо чувствовать:, оплеванной, обманутой, проглотившей всё это наебательство:
— Иди в машину, сейчас приду, — сказала я решительно Маше и опять направилась вверх по лестнице к дверям раздающей призы доброй компании.
— А ты куда?
— Маша, иди в машину, — ещё раз рявкнула я.
Я поднялась опять ко входу, подошла к вывеске, на ней не было видно шляпок шурупов или каких-либо винтов, намертво она была приклеена цементным раствором к стене. Не веря, что мне удастся ее оторвать, я все-таки со всей силой рванула ее за верхний угол: С грохотом посыпалась штукатурка, и между стеной и одним краем вывески образовалась щель. Я сунула туда пальцы и благополучно оторвала ее совсем. На вывеске с обратной стороны остались добрые два-три сантиметра цементного раствора, оставив на стене огромный след, как от артиллерийского снаряда. Вместе с вывеской я побежала вниз, за мной уже бежал охранник. Он не только впервые за день оторвал свою жопу, он в первый раз в своей жизни и, может быть, единственный гнался за кем-то. Мне опять стало страшно, сейчас меня поймают и вызовут милицию, потом суд и три года за хулиганство:
— Стойте, остановитесь, я стрелять буду, — услышала я за спиной, и мой страх сразу прошел, тонкий и пидеристический голос охранника безумно боялся меня сам. Бедный охранник уже сам не рад был своему неудачному трудоустройству, вместо предполагаемого сидения за монитором, ему сейчас предназначалось поймать опасного хулигана. Он меня боялся, поэтому и орал, что стрелять будет. Я уверена была, пистолета у него нет. Я остановилась и пошла ему навстречу. Погоня чуть было не поменяла свое направление, я подходила ближе, и он начинал уже пятиться. Я спокойно и уверенно подошла к нему и резким движением замахнулась на него вывеской. Ну, какой он охранник! Он присел, как будто, обосравшись, и самым жалким образом закрылся руками.
— Пошел на хуй отсюда, — я сунула ему вывеску и не спеша пошла вниз. На душе мне стало хорошо и весело.
* * *Война: Кажущиеся такими счастливыми послевоенные годы: и скитания, скитания:, обычные для военной семьи бесконечные скитания: Донецк, Владивосток, Германия, Клайпеда: и вот теперь Балтийск. Пиллау — в переводе «солнечный город», назывался он еще пять лет назад. Война закончилась, покинутый немцами Кенигсберг, назвали Калининградом, Пиллау — Балтийском.
Где мы не жили, в каждом городе я выступала на сцене. И сейчас, живя в этом замечательном красивом городке, я руководила художественной самодеятельностью. Мои выступления, мои спектакли были единственным развлечением у измученных дальними походами моряков и бесконечно ожидающих их близких. Уже по десятому разу они смотрели мою «Свадьбу в Малиновке» в своём родном Доме офицеров.
— Я интересуюсь, Гарпина До: До: Ой, простите: — Яшка-артиллерист в выцветшей фуражке со сломанным козырьком весь извивался передо мной, заглядывая мне в лицо.
— Дормидонтовна, — подсказала я ему.
— Гарпина Дормидонтовна, у Вас бывают мигрени?
— Нет, у нас никого не бывает, одна только скука. Такая скука: — вздохнула я большой грудью и кинула семечку в рот, изобразив эту мучительную скуку. Зал захохотал и захлопал.
— Я заявляю совершенно официально, как начальник гарнизона, скуки больше не будет. Мы ее бац-бац и мимо! — Яшка-артиллерист со всего размаху грохнул своими ладонями друг о друга, как будто пальнув из пушки, и сделал глупейшее лицо, повернув его для обозрения в зал. И опять весь зал хохотал и благодарно хлопал:
— А Вы гапака танцуете? — продолжая лускать семечки, спросила я заезжего с далёких фронтов Яшку.
— Ну, что Вы! Гапак нынче не в моде. Я прошел пешком всю Европу и ни разу не видел, чтобы танцевали гапака. Сейчас у них в моде: — Яшка сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок. — Сейчас у них в моде, ну, форменное безобразие. Называется: э-э-э: «В ту степь».
— В ту степь? — я сделала своё лицо во много раз глупее Яшкиного и тоже повернула его под аплодисменты и хохот к благодарному залу.
— Интересуетесь? Могу показать! Вашу ручку битте-дрите.
Яшка-артиллерист, в жизни кап-три* Черненко с подводной лодки моего мужа, взял меня за руку и, ловко пританцовывая, подвел меня ближе к краю сцены.
Он крутанул меня вокруг себя, и я специально неуклюже закружилась по сцене с подкладным животом и в бесчисленных юбках на фоне декорации украинской мазанки в безумном деревенском вальсе. Зал взорвался аплодисментами, с задних рядов свистели матросы, к сцене через узкие проходы зала бежали молоденькие офицеры с цветами, в первых рядах сверкали парадной формой старшие офицеры. Многие из них пришли с женами, с семьями. Я уже третий раз пела на бис и чувствовала себя настоящей звездой.