— Ой, Заечкин, у меня же месячные. Они заканчиваются, но пока еще замазули! Я же тебе говорила, — с виноватой улыбкой ответила Маша на этот вопрос.
— А чего так? Почему на Новый год? Тоже праздновать пришли? — невесело засмеялась я.
— Они всегда не вовремя. А что это ты вдруг не засыпаешь? Вроде бы поели так хорошо:
— Причём тут «поели»? Оргазма мне не хватает для полного счастья. Так Новый год хорошо прошёл, я так выспалась, если ещё и секс произошёл бы: Ну, да ладно. Так много счастья сразу не бывает. Спи, — я сладко потянулась и зевнула, смирившись с неизбежностью и подлой неожиданностью женских физиологических процессов.
— Давай я тебе как-нибудь по-другому сделаю, — неожиданно подобрела ко мне моя снегурочка Маша, такие чудеса случаются только в Новый год.
— Да ладно: не надо, — испугалась я этого новогоднего чуда, — Ты, наверное, устала?
— Всё, давай:, - и она начала стаскивать с меня одеяло.
Ну, какой приятной может быть жена! Я лежала и даже не пыталась ничего представлять дополнительно, я не нуждалась в эротических фантазиях, до того мне было хорошо. И чёрт меня дернул открыть глаза и скользнуть взглядом по с широко открытым ртом моей благоверной супруге. Я хотела благодарно восхититься ее красотой, получить оргазм с мыслью о прекрасном лице моей спутницы жизни. Увидела я нахмуренный лоб и сосредоточенный на чём-то взгляд, моя жена думала в данный момент совсем не о сексе. Нет-нет-нет, зря я посмотрела, надо скорее забыть это «чудесное видение». Я закрыла глаза и быстренько воспроизвела в сознании круглую Катину попу. Повертев ее и рассмотрев с разных сторон, я добавила к ней в компанию, увиденную в этот день на улице красивую негритянку. Но эта великолепная пара меня уже абсолютно не радовала, Маша с нахмуренным лбом загораживала все хорошие виды, я все равно продолжала мучиться мыслью, — о чем таком важном думает с такой маленькой головой моя жена, с такой маленькой головой обычно думать вообще никому не удаётся.
— Маша, что-то случилось? Ты о чём-то думаешь? — Маша вздрогнула, как будто застигнутая врасплох на месте преступления.
— Заечкин, ты чего глаза раскрыл?: Просто я вспомнила:, я в магазин ходила и опять забыла моркву купить. Придётся с утра идти покупать. А то, как я завтра суп с фрикадельками сделаю?
— Тьфу ты, черт! Надо же было спросить:, - огорчилась окончательно я, суп с фрикадельками в этот раз меня совсем не обрадовал.
— Всё-всё-всё, заечкин! Давай, закрывай глаза. Я тебе всё сейчас доделаю.
Как романтично, блядь! А как хорошо всё начиналось, оргазм был так близок. Я закрыла глаза, но даже всегда сговорчивая Катина задница не хотела мне помочь сосредоточиться. Живущий своей жизнью членик, неумолимо стал уменьшаться в размерах, весь от досады сморщился, ему стало невыносимо обидно от поражения в конкуренции с жалкой морковью. Почему он уменьшается, но никогда не исчезает? Потрахался парень, превращайся в пизду. Не порть мой внешний вид, не мешай мне жить.
— Всё, Маша, ладно: потом как-нибудь.
— Но Заечкин, не злись. Я разве виновата, что вспомнила о морковке.
— С членом во рту — это лучшая мысль. Я не злюсь, давай спать, — я поцеловала Машу — типа всё хорошо, и улетела смотреть свои сны.
* * *До девятого января, дня рождения моей дочки, мы прожили мирной, без конфликтов, хорошей семейной жизнью. Мы отпраздновали шумной детской компанией этот день. На следующий день должен был приехать мой отец поздравить свою внучку.
С утра я собиралась на работу, я уже приняла душ и сидела, ела привычно для меня подгоревшую молочную рисовую кашу. Заботливая Маша мне варила ее каждое утро, и каждое утро, брошенная на произвол газовой плиты, а Маша была знакома только с двумя режимами ее работы — ВЫКЛ. и ВКЛ. на полную мощность, середины не существовало: так вот, брошенная на произвол газовой плиты каша, в итоге, напоминала о себе удушливым запахом бушующего на кухне пожара. Сгоревшая каша давно перестала быть причиной наших конфликтов, привыкла я и к ней. Раньше я пыталась убедить свою любимую жену совсем ее мне не варить. Я говорила, что могу сварить ее сама, я все-таки жила когда-то одна, я даже варенье на зиму всегда делала — черную смородину, клубнику и малину, протертую с сахаром обязательно, я всегда готовлю с удовольствием. Только первые блюда я не люблю готовить, грибной и фасолевый супы, — это всё, что я могу приготовить хорошо из первых блюд. Робко, иногда не очень я пыталась объяснить, что каша не варится сама по себе, что, конечно, блюдо это очень простое, но появляется оно на свет не путем смешивания крупы с молоком, что требуется еще пара минут движений ложкой. «Маша, ну, не вари ты её. Я сама сварю кашу и себе, и Лизе, и тебе. Ребенок давится каждое утро, дети вообще кашу не любят, а такое воняющее крематорием блюдо вызывает только тошноту».
Ох!: Маша-Каша: — это только рифма, в жизни они совсем не дружили.
Я не спеша доедала свою утреннюю пайку, аккуратно выковыривая среди белых пупырышек-рисинок, оторванные от горелого дна черные ошмётки и с недоумением вычисляла возможные цели Машиных действий, — Маша с самого утра уже готовила ужин и собиралась жарить свинину в тесте. Зачем ее жарить с раннего утра для позднего праздничного ужина? Для того, чтобы она засохла и стала невкусной? Нет, это, конечно, мне в голову не приходило. Логичное мое предчувствие — моя жена опять хочет куда-то смыться. С какой целью она хочет это сделать, я уже не задавала себе такой вопрос.
— Маша, дедушка только в семь придет, ведь мясо будет невкусным, давай вечером поджарим, — Маша молча, стоя ко мне спиной терзала куски мяса: и не отвечала. — Маша, ты вечером никуда не собираешься?
— Нет, я никуда не собираюсь, — зло протявкала мне в ответ Маша.
Я смотрела на её затылок и сквозь него видела, как зло сжимаются её губы, ноздри нервничают, напрягаясь, а её светлые голубые глаза выцветают от злобы, белки наливаются кровью, а зрачок вытягивается в дьявольски-козлиную щель. Тьфу, ты чёрт, какая гадость! На что она злится в данный момент, только ведь проснулись? Но этот вопрос я от греха подальше не стала ей задавать. Но всё равно надо было выяснять перспективы на вечер.
— А зачем ты мясо готовишь сейчас рано утром, если дедушка придет в семь вечера? Маша, он приедет специально поздравить Лизу, будет нехорошо, если ты уедешь.
— Сказала же, не уеду, — и глаза её сверкнули таким недобрым волчьим огнем, что я вздрогнула. Как хорошо, что она стоит ко мне спиной, а то глядишь, совсем запугает меня до крайней нервности. Вот зараза! Когда всё спокойно и хорошо, так сразу выкидывает номера. И опять вопрос — «Почему?» болезненными огнями сложился в моем мозгу. «Почему? Почему?:» — терзал этот нехитрый вопрос моё сознание. Хуй его знает: Не знаю: Уйди ты дурацкий вопрос. Нет у меня на тебя ответа. Пошёл на хуй! Чужая семейная жизнь — потёмки, собственная семейная жизнь — потёмки, вся моя жизнь — потёмки.
В семь приехал отец, я приехала часом раньше. Накрытый стол, заветренное остывшее поджаренное мясо:
— Ну, а где Лиза? Где Маша? Я вот подарок ей привез, — папа приоткрыл большой пакет и запустил туда руку.
Маши, конечно, не было. Я возвращалась домой: нет, не с предчувствием, я возвращалась с уверенностью, что никого дома нет: и чудо опять не произошло, и показавшееся утром черным, на самом деле оказалось абсолютно черным, — Маша, конечно, использовала такую прекрасную возможность сделать мне неприятность. За что? Мне казалось, что отношения наши становятся прежними. И причем тут мой отец, Лизин дедушка? Он так хотел ее увидеть и поздравить с Днем рождения.
Я вспомнила, когда мы познакомились, Маша жила тогда в общежитии, вспомнила, как она с ангельской внешностью невинной девочки матерой волчицей отстаивала свои полки со сковородками и всё остальное свое жизненное пространство. При мне она выбежала разбираться с жирной девкой, своей соседкой, из-за какой-то ерунды — куска мыла или клочка туалетной бумаги, не помню. Разбираться настолько серьезно, что напугалась не только ее соседка-толстуха, размером больше Маши в два раза, напугалась даже я. Таким обманчивым контрастом я тогда была сильно удивлена и ошарашена. Сейчас «жирной девкой» и соседкой по квартире для нее была я. Модель поведения по отношению ко мне трансформировалась в абсолютно такую же, — она отвоевывала у меня жизненное пространство, если бы она была собакой, она обоссала бы все углы в квартире — МОЁ! Но я не хотела быть ее «соседкой по общежитию», я жила у себя дома, в съемной квартире, но дома. Не надо артобстрелов, не надо войны — жене я сама всё отдам. Почему так происходило — дурацкий вопрос до сих пор без ответа. Может быть, мне меньше стали платить? Может быть. Работы, действительно, становилось меньше, денег, соответственно, тоже. Последний период работы в академии я получала по шесть с половиной тысяч долларов в месяц и рассчитывала после переезда в другую, в более хорошую студию получать ещё больше. Но после переезда это финансовое чудо не произошло, произошло другое чудо, грянул кризис: Наша страна полна же чудес! Вот одно из них и вывалилось на голову нашего терпеливого народонаселения: Давно не раздавали ваучеров, или товаров по талонам, не развлекали Вас денежной реформой? Очень вовремя придумали развлечь народ кризисом, после чего стало хреново совсем, я стала получать меньше настолько, что мне даже стыдно об этом говорить.
Но и раньше у нас с Машей были непростые периоды. Когда-то еще в советские времена иногда летом совсем не было работы и денег. И мы, живя еще в коммунальной квартире, шли в заброшенный уже сто лет сад за Цветочным проездом, набирали абсолютно деградировавшие без ухода недозрелые яблоки и остатки спелой вишни, лазая по самым макушкам разросшихся диких уже деревьев, возвращались домой и варили чудесный, вкуснейший, не жалея сахара, компот. И были счастливы! Я целовала ее кривинькие от не там выросшего зуба милые для меня губы, я любовалась ее красивым лицом, я обладала ее телом: Мы были счастливы!
Счастье было отмерено нам, может быть, щедрой рукой, оно длилось долго, но имело всё-таки определенный размер, не экономили мы его разумно, а выпивали большими жадными глотками, и оно закончилось. Как когда-то само собой пришло решение жениться, точно также мгновением пришло решение развестись. У меня не было злости, не было желания проучить, внутри меня была пустота, мне стало всё безразлично, моя жена отдалилась и навсегда перешла в категорию чужих для меня женщин. Я как-то сама собой осознала и поняла, что не смогу больше дарить свое тепло этому человеку:, позаниматься сексом смогу, заботиться и что-то ей покупать тоже смогу, а просто сесть рядом и с теплотой обнять — не смогу больше никогда. А для меня это было важнее и секса, и видимости семьи, и благополучия, и подгоревшей утренней каши. Нечестно и подло жить с женщиной, не давать ей любви и тепла, когда, возможно, она еще способна получить всё это от другого человека, способна быть любимой и счастливой: и кто-то ее обнимет и почувствует себя она, как раньше себя в моих руках.
— Пап, извини, ради Бога, Маша с Лизой уехали, куда — не знаю. Почему она уехала — тоже не знаю, — я решила не оттягивать объяснения, не говорить: «Сейчас с минуты на минуту они вернутся», не унижать себя при отце поисками и бесполезными звонками по знакомым и сказала всё, как есть. — Я буду с ней разводиться. У нас последний период был очень конфликтный, всё к этому шло: Извини, пап, так вышло. Если бы я знал, что ее не будет, я бы позвонил.
Отец хмыкнул, было видно, что ему неловко. Мы поели, тактичный отец деликатно больше не затрагивал тему наших отношений. Внешне всегда неэмоциональный, он не давал возможности понять себя. Обижается ли он на то, что его не встретила внучка, переживает ли он за меня, или просто переваривает пищу. Мы поговорили ни о чём, и он уехал. Уехал в 11 вечера — мы оба еще внутри надеялись, что Маша с Лизой вернутся. Но Маша решила не оставить нам такой возможности — встретиться дедушке с Лизой, вернулась она с ней домой около двенадцати. Я спокойно сказала, что развожусь с ней, она возмущалась: «Я же приготовила ужин, что тебе еще надо?» «Мне ничего от тебя не надо, я с тобой развожусь».
И мы развелись. Тушинский районный суд, длинный бледный коридор, бледные лица, на первый суд мне не хватило нервов, я не смогла дождаться своей очереди. Сложный вопрос дележки имущества решался за дверьми перед нами. По внешнему виду истца и ответчика было видно, делить им нечего, бедные люди, всю жизнь прожившие на зарплату, даже, может быть, какую-то часть своей совместной жизни в любви, теперь они с ненавистью друг к другу, делили потрепанные стулья и не делимый надвое драный диван. Ебаная жизнь! И идиоты люди! И я такая же идиотка не смогла сберечь самое дорогое — любовь, семью:.
Мы пришли в другой назначенный день: Грубая тетка-судья, но ни каких проволочек. Через пять минут мы уже выходили из «зала суда». Я, дура, еще на что-то надеялась, я думала, что факт самого развода происходит в ЗАГСе, что решение суда о разводе, лишь основание для ЗАГСа развести нас. Что поживем недельку-месяцок, и Маша опомнится, мы оба поймем, что с нами происходит, и заживем снова дружно и счастливо. Но на мой вопрос в канцелярии: «А если мы передумаем и не придём в ЗАГС поставить штамп о разводе, мы по-прежнему будем считаться мужем и женой?» Все канцелярские девушки со смехом ко мне повернулись: «Проснитесь, вы уже разведены, поезд ушёл. Раньше надо было думать». Да, действительно, раньше: Мы вышли из суда: комок в горле, слезы катились, и я не хотела их показывать Маше и шла впереди. Почему всё так? Раньше я плакала над фильмами, где расстаются, где умирает любовь. Сейчас я шла по грязи и слякоти, по вечно раскопанной улице Долгова и плакала над своим сюжетом, над глупым и печальным концом нами же написанного сценария.
Глава вторая
Мы развелись, но жили вместе с Машей еще несколько месяцев. Я еще больше замкнулась в себе, с Машей была немногословна, но зато мы меньше ругались. Мы по-прежнему вместе проводили время, и нас всё также все приглашали к себе в гости вроде как семейной парой. Нас обоих это устраивало.
Я сидела на кухне и ела борщ, ела опять его на ужин. Я успела сегодня и чудесно пообедать, — с Катей мы заехали в Максиму-Пиццу на Соколе, и там я съела мой любимый «Цфезарь с креветками» и мою любимую пасту «Летучий голландец». И вернувшись в студию, я опять ела и ела целый день, снимая Марину Хлебникову для ее нового диска. На съемку мы всегда покупали много еды, всегда заказывали пиццу — одну «Маргариту» и одну «Четыре сыра» из на Усиевича. И сейчас уже перед сном, задрав голову на слишком высоко повешенный мною же телевизор, абсолютно неголодная, я всё равно ела на ужин ароматный приготовленный разведенной со мной женой борщ. Сама я борщ никогда не готовила и не умею готовить до сих пор. Я, наверное, чувствовала, скорую утрату такой, казалось бы, незатейливой возможности вкусно покушать борщечка и использовала каждую возможность насладиться этим простым атрибутом семейной жизни.
От всех моих последних бесконечных переживаний, а, может, я просто простудилась, у меня началось воспаление тройничного нерва. У меня это уже раз случалось, — болит голова, болит лицо, пьешь по несколько таблеток баралгина в день, а головная боль, найдя в мозгах уютное гнёздышко, никак не хочет из них вылезать.
То же самое было у меня и сейчас, я несколько дней уже ходила с головной болью, не находя себе места. Я приходила на работу, ложилась на дурацкий черный диван из ИКЕИ, и полдня потихоньку стонала, делая перерывы на съемки или на встречи с клиентами. Хлебникову снимала сегодня на «автопилоте», ничего не соображая, еле-еле дотянув до конца кажущейся бесконечной съемки. Что там получилось? А вечером я ложилась дома в постель, и продолжала стонать и ныть, а моя разведенная со мной жена, ухаживала за мной, приносила в постель чай и десятую таблетку болеутоляющего.
В прошлый мой подобный недуг мой поход к врачу чуть было не закончился веселой грузинской свадьбой. Телефон врача-невропатолога мне дала наша знакомая и, созвонившись и договорившись о приеме, а принимала врач на дому, я поехала в подмосковный Реутов. У веселой здоровенной тетки, оказавшейся кандидатом медицинских наук, убегали на плите из огромной кастрюли кислые щи, и она со страшными криками убежала спасать свое первое блюдо, а я вторым номером с опаской и с неловкостью вошла в предложенную мне комнату для ожидания. О боже! В кресле в красивой позе сидела яркая красивая девушка с длинными темно-русыми волосами и нежной, бледной, почти белой кожей. Я успела рассмотреть, выглядывающую из красных брючек тонкую изящную щиколотку, любимых размеров округлые бедра под ними, полную грудь в глубоком разрезе её белой кофточки. Огромные выразительные глаза смотрели спокойным взглядом на больного головой нового пациента. Мы поздоровались, и жутко стесняясь друг друга, уткнувшись в телевизор, почти не разговаривали, но за это пятиминутное немногословие мы всё-таки успели познакомиться, и я, набравшись наглости, с колотящимся от волнения сердцем, пригласила девушку в кино. Тут меня уволокли в соседнюю комнату — «медицинский кабинет», и, убрав с кровати огромные стопки, приготовленного для глажки белья, меня зачем-то раздели, осмотрели и начали безжалостно мять мою спину, потом потыкали электродами мою несчастную голову, типа иглоукалывание: На этом сеанс моего исцеления не закончился. В программу дальнейшего моего лечения частный медицинский сектор любезно включил: наконец-то, доварившиеся кислые щи, продолжение знакомства с прекрасной грузинской девушкой Медико и приготовленную ею же вкуснейшую лазанию. Разве захочется потом пойти после такого лечения в районную поликлинику?
Медико, действительно, оказалась замечательной девушкой, и у меня, действительно, были мысли — «А не жениться ли мне на ней?» Согласилась бы она на это, я не знаю. Но она вскоре уехала в свой Кобулетти и вернулась через восемь месяцев, она собиралась поступать в московский институт. Мы встретились, и я не узнала улыбающуюся мне солидную тетю, идущую мне навстречу. Милая, уже восемнадцатилетняя Медико, обрезала свои чудесные длинные волосы, сделала себе «шикарную» пережжённую «химию» и очень пышненько поправилась на одиннадцать килограмм. Свой новый образ она дополнила костюмчиком с рюшами, с люрексом и с невероятных размеров бантом на плече. Конечно, я прошла мимо и шарахнулась от нее с мыслью: «Что за дура-тетка идет мне навстречу и нагло так улыбается?»