- Всеми средствами пользуются враги, ребята! Знают, что еще темных людей много... Вот что... Даю вам боевое пионерское задание: надо все эти записки собрать по дворам. Я напишу об этом в газете. А потом еще на собрании расскажем... Пошли!
Неподалеку от избы-читальни, посреди улицы, с гармошкой в руках стоял Данила, окруженный приятелями. Увидев учительницу, скривился в улыбке, выплюнул на землю дымящуюся папиросу.
- Наше вам с кисточкой, Зоя Александровна!
- Все балагуришь? - сухо сказала она и прибавила : - Я вот что хотела сказать тебе, Данила: ты не обижай Павлика! Мне дети передавали, что ему от тебя прохода нет.
- Наговоры, - усмехнулся он, перебрасывая всхлипнувшую гармонь с руки на руку.
- Смотри! Услышу еще раз - в милицию сообщу.
- Что вы, Зоя Александровна! Я скоро приду к вам в комсомол записываться. Вы, говорят, комсомольскую ячейку организуете?
- Ну, неужели придешь? - сердито сказала она. - А тебя в комсомоле ждут не дождутся!
Данила глуповато хохотнул, глядя вслед удаляющейся учительнице, рывком растянул запевшую все лады гармонь.
ГЛАВА XI У КОСТРА
Под воскресенье ребята пошли на озеро удить рыбу. Запаслись едой, теплой одеждой: решили ночевать на берегу.
До озера несколько километров. По дороге девочки пели песни, бегали между деревьями, пугая белок, аукались. Они шли без сетей и удочек - какие из девчонок рыболовы! Взяли их, чтобы за костром следили да уху варили.
Одна Мотя несла удочку на плече. Она - как мальчишка, даже стрелять из ружья умеет: отец выучил.
Был погожий день. Солнце, уже не горячее, но по-прежнему яркое и ласковое, плыло над тайгой, пробивалось светлыми полосами и пятнами сквозь чащобу и бурелом, сверкало на полянке.
Павел и Мотя шагали позади всех, о чем-то совещаясь. Яков сначала обиделся, что они не позвали его к себе, потом ухмыльнулся, зашептался с ребятами. Они остановились под старой сосной и вдруг нестройно запели:
Тили-тили тесто,
Жених и невеста.
Тили-тили тесто,
Жених и невеста.
Со смехом сбежались девочки. У Моти мелко задрожали пухлые губы.
- Дураки! Сами вы женихи! - она расплакалась.
Девочки, посмеиваясь, стали ее успокаивать:
- Брось, Мотя, да они же просто так, балуются...
Мотя всхлипывала:
- Они думают... как идем вместе, так, значит... жених и невеста... Дураки! Все пионеры... дружить должны!
Павел, красный, подошел к Якову.
- Это ты придумал?
- Ничего не я...
- Врешь, ты! Вот набью тебе шею, тогда узнаешь, - он сказал это довольно миролюбиво. Ему самому было немножко смешно.
- А у тебя, это самое, секреты от друзей завелись?
- Дурень, да ты знаешь, про что она говорила?
- Про что?
- Вот нарочно не скажу, потому что ты дурак. - Он подумал и прибавил: - На озеро придем, тогда скажу.
Якова мучило любопытство, но виду он не подал и до самого озера шел рядом с Павлом, посвистывая и балагуря: хотел загладить вину. Когда пришли, Павел ничего не сказал - должно быть, забыл. Разъехались на лодках ловить рыбу и купаться.
Вода в озере холодная, чистая. Если всмотреться, можно увидеть илистое дно, зеленые лапчатые водоросли, мелких рыбешек, которые сверкают под лодкой.
Летом из разных лесных деревень на озеро приходит много рыболовов, и на его берегах по ночам горят костры, будто в огромном цыганском таборе. Озеро большое - всем места хватает.
Яков раньше всех вернулся к костру, у которого хлопотала Клава Ступак - она варила уху. Он свернулся у костра и задремал.
Павел окликнул его с лодки:
- Яшк!
- Спит он! - крикнула Клава. - Хоть стреляй над ухом - не проснется.
- Вот соня! - Павел выбрался из лодки, присел возле Якова на корточки. - Яшк!
Клава улыбалась, помешивая уху.
- Его мать жаловалась в прошлом году: утром, говорит, в школу не добудишься.
Павел запел шутливо:
Зыбаю, позыбаю,
Пошел отец за рыбою,
Мать пеленки полоскать,
А я Яшеньку качать...
Ааа... аа
- Что ни делай, все равно не проснется, - смеялась Клава.
Павел запел громче:
Зыбаю, позыбаю,
Пошел отец за рыбою,
Мать пеленки полоскать,
А я за волосы таскать!
Он дернул приятеля за волосы. Яков негромко взвыл и встрепенулся.
- Ой!.. Ну, знаешь, это самое... за это можно и по уху дать.
- Вот здоров спать! - расхохотался Павел.
- Это я лю-у-ублю... - потянулся Яков. - Эх, перебил ты мне, Пашк, сон интересный.
- Какой? - заинтересованно спросила Клава. - Люблю я про сны слушать.
- Будто мать клюквенное варенье варит... А сахару, сахару положила! И пенка так и накипает! Мать говорит: «Кушай, Яшка, пенку». Я ложкой-то зачерпнул пенку, а съесть так и не успел: ты как раз тут за волосы дернул.
- А на болоте уже клюква розовеет, - сказала Клава. - Видимо-невидимо!
Павел предложил:
- Айда, сходим в то воскресенье? Как раз дозреет.
- Сходим... - снова потянулся Яков. - Люблю я клюквенное варенье... Постой, нельзя в то воскресенье.
- Почему?
- В пятницу - первый день занятий, в субботу - второй, а в воскресенье - третье сентября.
- Ну, так что?
- Зоя Александровна говорила, что третьего сентября утренник. Будем рожи сажей красить.
- Если на зорьке встать, то к утреннику как раз поспеем.
- Не люблю я на зорьке вставать, - зевнул Яков. - А может, в этом году еще и не будет в нашей школе пятого класса?
- Будет! - уверенно сказала Клава. - Уже три новые учительницы приехали. С виду симпатичные... Только лучше Зои Александровны, по-моему, никого нет!
Один за другим у костра собирались пионеры, рассаживались перед огнем, грелись.
- Осень... - вдруг печально сказала Клава. -Листья желтеют... Жалко лета, ребята. А на Черном море, Зоя Александровна говорит, еще розы цветут.
- Там и в декабре цветут! - оживился Павел, - Ребята, вот я думаю, какая же страна наша большущая! На одном конце еще морозы бывают... снег! А на другом - уже хлеб сеют и деревья зеленые!
Помолчали. Яков проговорил:
- Мой папанька в Красной Армии был - в этой... в Средней Азии. Там они с басмачами дрались - такие бандиты есть... Вот жарища там! Шестьдесят градусов! И песок. Едешь день - песок, едешь два - песок.
Клава пояснила:
- Каракумы. Пустыня такая.
- А Зоя Александровна говорит, что такое время будет, когда и пустыня родить хлеб начнет, - прибавил Павел.
- Начнет, - согласилась Мотя. - Если речку провести... Орошение сделать.
Павел продолжал, тщательно помешивая хворостинкой угли в костре:
- А еще, наверное, такие машины сделают, что бы тучи собирали, и когда надо - дождь будет идти!
Яков подскочил, весело сморщился, захохотал:
- Вот загнул! Какая ж это машина на небо полезет?
- Может, самолет такой будет...
- Гром как жахнет, так твоего самолета и нету! - рубанул по воздуху ладонью Яков.
- Никогда ты, Яшка, ни во что не веришь, - недовольно проворчал Павел. - А может, еще через радио! Знаете, ребята, радио какое, наверное, будет? Зоя Александровна рассказывала: сидим в Герасимовке - и Москву видим!
- Красную площадь! - мечтательно сказала Клава.
Яков спросил недоверчиво:
- И Кремль?
- И Кремль!
Все придвинулись к костру, посмотрели на Павла заблестевшими глазами.
- Неужто увидим?
- Ну, это мы не доживем... - покачал головой Яков.
- Доживем! Вот посмотришь, доживем!
К костру подбежала запыхавшаяся Мотя.
- Ребята, за мной Петька Саков идет!
Павел вскочил, сжал кулаки. Клава удержала его за рукав:
- Паша, не надо.
- Пусти! - он резко высвободил руку. - Все равно сейчас опять драться будем. Ну, я ж ему!
Яков поднялся рядом с ним.
- Пашк, ты не бойся... Если что - я подмогну...
К костру подошел Петр и молча остановился.
Молчали и пионеры. Все вдруг увидели, что глаза у Петра совсем не злые и смотрит он очень жалобно и смущенно. Это было так не похоже на него, что Павел растерялся.
- Ну, - передохнул он, - ты чего стоишь? - Но в голосе Павла не было угрозы.
Саков молчал.
- Ну?
Петр шевельнул рыжей головой и сказал тихо:
- Вы меня за человека не считаете, а я... - он запнулся, и Павел увидел, что на его ресницах блеснули слезы.
- Ты про записки знаешь?
- Про какие записки? - насторожился Павел.
- Что в Иерусалиме бог против колхозов говорил... Ну, голос его, что ли, был слышен...
- А что?
- Эти записки... моя тетка с Кулукановым сочиняла.
Павел смотрел на Петра широко открытыми глазами.
- Врешь!
- Право слово... Тут нищенка ходила, так они и научили ее эти записки бросать...
Павел сделал шаг вперед и вдруг широко улыбнулся, хлопнул Петра по спине.
- Петька, дружище, ох, молодец!
Пионеры наперебой заговорили:
- Петя, садись!
- Петя, садись!
- Садись, Петька, у костра!
- Вот здесь посуше!
Петр робко поежился.
- А вы меня в пионеры примете?
- Ну ясно, примем! - Павел повернулся к Якову. - Расскажем Зое Александровне... Вот она напишет про таинственное письмо!
- Сколько сме-еху будет! - протянул Яков.
Клава язвительно заулыбалась:
- Ты же сомневался, думал, что правда!
- Кто-о? Я? - возмущенно вскрикнул Яков. - Да я, это самое, и в бога-то совсем не верю! Это ж курам на смех! Бог речь о колхозах держал!
- А на пасху куличи святить ездил!.. - вспомнил кто-то.
Все засмеялись.
- Так это ж мать заставила! Больше не поеду! Нипочем не поеду!
Ему очень хотелось, чтобы ребята убедились в том, что он не верит в бога. Притопывая ногой, он громко запел «безбожную» шуточную песенку, которую часто пели пионеры в те годы:
Пионеры, в бога вы не верите,
А где ваша пасха?
И все дружно подхватили:
Наша пасха - выдумка и сказка,
Вот где наша пасха!
Потом все уселись у костра и с аппетитом поели ухи. Огромная луна всплыла в облаках и залила чудесным светом лес, живой серебряной дорожкой протянулась по озеру. Неясно поблескивали в сумраке огоньки дальних костров. Мальчики сушили у огня одежду, хвастались уловом.
Невдалеке послышалось:
- Эй, пионеры! - По голосу все узнали Данилу. - Рыбачите?
Яков ответил неохотно:
- Рыбачим.
Данила вышел на свет. Его узенькие глаза забегали по лицам ребят, на секунду встретились с глазами Павла и снова скользнули в сторону.
- Ну, ну, рыбачьте. - Он с усмешкой поправил на плечах куртку, медленно отошел.
- Носит его здесь... - проворчал Яков. - Всегда он насмехается.
- Девочки, - зашептала, понижая голос, Клава, - а вы видели, какая у него рубашка?
- Какая?
- Кулукановская! На груди зеленым вышитая. Ей-ей! Я запомнила, как Кулуканов носил.
- Подарил, наверное, - сказала Мотя. - Чего-то он часто стал в гости к Кулуканову ходить... Паш, и дед Серега к нему ходит, я видела.
Все умолкли. Петр сказал в тишине:
- Данилка ему хлеб помогал молотить. Еще и из другой деревни Кулуканов батраков нанимал. Из нашей нанимать боится! По ночам молотили. Ох, и хлеб у него хороший!
- В сельсовете сказал - град побил. Хлеб государству сдавать не хочет, - возмутилась Мотя.
- Мотя, дай-ка ту бумажку, - нахмурился Павел.
Мотя порылась в кармане и протянула ему свернутый листок. Он взял его, не глядя.
- Вот ей, - Павел кивнул на Мотю, - сегодня в сельсовете список дали, кто не хочет хлебозаготовок выполнять. Она мне в лесу рассказывала... вот. А вы, дураки, запели: «Тили-тили тесто...»
- Да ведь мы пошутили, - Яков виновато кашлянул.
- Ладно. Яшк, ты завтра будешь в избе-читальне объявление писать.
- Что за объявление?
Павел развернул листок.
- Тут первым Кулуканов помечен. Вот ты и напишешь: «Здесь живет зажимщик хлеба Кулуканов». Возьмешь старую газету и напишешь чернилом.
- Не чернилом, а чернилами, - поправила Клава Ступак. - Сколько раз Зоя Александровна говорила!
- Ну, чернилами... А потом на кулукановские ворота приклеим. Пусть все знают!
- Здорово! А не намылят нам, это самое, шею?
- А ты не трусь! Тут немного - человек пять. - Павел посмотрел в список и внезапно смутился, нерешительно провел рукой по затылку. - Тут, ребята, одна фамилия помечена... Слышь, Яшк? Второе объявление будешь так писать: «Здесь живет зажимщик хлеба Ступак».
Все посмотрели на Клаву. Она сидела у костра, растерянно открыв рот, держа в поднятой руке ложку. Глаза у Клавы замигали все быстрее и быстрее, и вот из них разом брызнули слезы и струйками покатились по веснушчатым щекам.
- Не хочу я... не хочу... Это мой дядя...
Пионеры переглядывались. Мотя тихо сказала:
- Чего разревелась? Вон Паша отца разоблачил, а ты...
Павел вдруг вскочил, с яростью глядя на Мотю, над бровью его задергалась родинка.
- Дура! - крикнул он, но голос сорвался, задрожал: - И чего вы все: отец да отец...
Он круто повернулся, зашагал в темноту, шурша травой. У самой воды прилег на бугорке, завернулся в куртку.
Неслышно подошел Яков.
- Пашк...
- Отстань!
Яков опустился на корточки.
- Давай не будем про Ступака писать...
- А мне что за дело!
- А то Клавка, это самое, ревет. Она говорит - сама уговорит дядьку хлеб сдать. Хорошо?
- Хорошо.
Яков помолчал, вздохнул.
- Пашк, идем еще ухи поедим.
- Не хочу. Я спать буду.
Яков вернулся к костру.
- Ну что ж, спать так спать... - Он потянулся так, что захрустели суставы. - Это тоже дело хорошее... Ложись, Петька, поближе.
Павел долго ворочался в траве, смотрел на редкие, слабо мерцающие в вышине звезды. С озера наползал серый, мохнатый туман, в темной воде по временам шумно плескалась рыба.
В лесу было тихо, пахло хвоей. Изредка шелестело что-то в чаще да издалека доносился раскатистый крик филина, похожий на кашель: «кга-а...»
...Среди ночи Павел со стоном проснулся от жгучей боли и дыма. Кто-то подсунул под шею горящую головню. В ужасе вскочил, держась за опаленное место, и лицом к лицу столкнулся с Данилой.
Над лесом низко висела чуть ущербленная луна, и в ее желтом свете мальчик ясно увидел непонятную, застывшую усмешку на лице двоюродного брата.
- Что, жарко? - хрипло спросил Данила и вдруг стремительно схватил Павла за горло и, рванув, опрокинул в озеро.
Холодная вода сомкнулась над мальчиком. Теряя сознание, он все еще пытался слабеющими руками отцепить тяжелые железные пальцы, сжимавшие горло.
Но пальцы вдруг сами разжались. Задыхаясь и кашляя, Павел вырвался из воды и не сразу понял, что происходит вокруг. Вода клокотала и плескалась от груды барахтающихся тел. Ребята, бросившиеся на выручку, теперь крепко держали Данилу. Рядом с Павлом по пояс в воде стояла Мотя и что-то кричала, размахивая руками. Потом он увидел Петра и Якова, вцепившихся в Данилу.
- Пустите, - хрипел Данила, - пошутил я... Ну, пустите...
Его не отпускали.
- Пустите... вода холодная...
Его повели к догорающему костру. Но вдруг он рванулся, прыгнул через тлеющие угли и побежал не оглядываясь, шелестя мокрой одеждой.
До самого утра никто не спал.
- Да что ж это такое?! - всхлипывая, говорила Мотя. - Да чего ж ему надо от тебя, Паша?
Яков размахивал над костром руками.
- Ты скажи завтра отцу, Мотя! Пусть он, это самое, Данилку в сельсовет вызовет!
- Нельзя, ребята! - негромко сказал Павел. - Никому не говорите!
Все умолкли.
- Почему?
- Маманька узнает - беспокоиться будет сильно... Жалко мне ее, ребята.
ГЛАВА XII ТЕНИ ВО ДВОРЕ
Дед Серега встал на рассвете - старики мало спят. Побродил по двору, оглядывая, все ли в порядке, выпустил из сарая проснувшихся кур.
Потом, кряхтя, вышла бабка, тонко пропела:
- Цып, цып, цып, цып...
Дед издали наблюдал, как куры клюют зерно, дружно постукивая клювами. Вдруг он зашевелил усами, на цыпочках засеменил к птицам и с размаху хлестнул хворостиной белобокую курицу.
- Анафема!
Птицы с шумом разлетелись. Дед гнался за белобокой курицей, подпрыгивая на кривых ногах, сипло кричал:
- Опять соседскую .куру кормишь, старая! Вот я ее, дрянь такую, в щи!
Пронзительно кудахча, курица вылетела на огород, заметалась между сухими картофельными кустами.
Дед остановился, тяжело дыша. Навстречу ему по огороду шел Кулуканов, осторожно переступая пыльными сапогами через картофельные кусты.
Дед ладонью смахнул с морщин пот и, торопливо вытерев ее о штанину, протянул Кулуканову руку.
- Доброго здоровья, Арсений Игнатьевич.
- День добрый... - Голос у Кулуканова низкий, спокойный, но в желтоватых глазах тревога, и широкоскулое лицо его с острой бородкой необычно бледно - то ли от бессонницы, то ли от усталости.
Пошли в избу. Кулуканов кивнул бабке, снял картуз, перекрестил лысоватую голову. Сел в углу под темной деревянной божницей, за которой торчали ножи и вилки: издавна служили эти иконы вместо шкафа.
- Покличьте Данилу.
Когда явился заспанный Данила, гость неторопливо достал из кармана газетный лист с расплывшимися чернильными буквами.
- Глядите, содрал сейчас с ворот...
Помолчали. Бабка непонимающе глядела на синие буквы, трясла головой. Она стояла над недочищенной картошкой с большим горбатым ножом в руке. На его лезвии густо белели царапины - следы от камня, о который его точили.
- Зажимщик хлеба! - Кулуканов скомкал лист, швырнул в сторону. - Когда-то Трофим приходил, кланялся: «Будь у сына крестным отцом». Согласился крестить... Кабы знал тогда, сам бы своими руками у попа в купели утопил змееныша.
Данила сказал чуть слышно:
- Утопить никогда не поздно...
Кулуканов сделал вид, что не расслышал, и продолжал глухо: