Уно Палистрём СИСТЕМА-84 [1]
ПРОЛОГ
Хуже всего ночами. Министр юстиции сел в постели, дрожащей рукой зажег ночник.
Господи, опять тот же сон. И опять те же вопросы, и он давал те же идиотские ответы.
Он вытер пот со лба.
Рядом спала жена, дыша легко и спокойно. На ее губах играло какое-то подобие улыбки.
Внезапно он сделал резкое движение рукой, словно собираясь ударить по лицу. Она не шевельнулась.
Он не хотел ее ударить. Он любил свою жену. Просто решил проверить, действительно ли она спит. Дурак.
«Это начинает действовать мне на нервы, — подумал он. — Как хорошо, что скоро выборы. Мы проиграем, и соцдемократы снова придут к власти. Вот пусть тогда эти дьяволы и занимаются всеми глупостями, за которые на меня нападают».
Мысль о том, что он опять будет сидеть в оппозиции и беспечно отклонять все предложения правительства как чистейшую чепуху, несколько приободрила его.
Он сунул ноги в тапки и подошел к окну. За окном была ночь. Вдалеке слышалось завывание сирен.
Он обернулся и посмотрел на спящую жену.
А если бы она не спала в тот момент, когда он ее проверял? Решила бы, наверное, что действительно хочет ее ударить.
Они женаты тридцать три года, и все это время он любил и уважал ее. Да, именно уважал, потому что министр юстиции был человек консервативный и верил во взаимное уважение.
Его жизнь была безупречной. Министр юстиции никогда не фигурировал ни в каких скандалах, связанных с пребыванием членов риксдага у проституток, его имя никогда не появлялось даже в самых грубо сфабрикованных списках.
Коллеги считали его немного скучным.
Он опять вспомнил свой ночной кошмар, настолько близкий к истине, что снова возникла неприятная тяжесть в груди.
Подумать только, как легко он попался и все обещал, обещал...
Поистине, он не ведал, что творил. И все это во время дебатов, которые, конечно же, транслировались по телевидению!
Сколько же осталось до выборов?
Он посчитал на пальцах — июль, август, сентябрь... год и три месяца. Должен дотянуть.
Тихонько, на цыпочках, он вернулся к кровати. Двуспальная кровать закачалась под тяжестью его тела, и жена открыла глаза.
— Ты не спишь?
— Как раз собирался опять лечь...
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, просто лежал и размышлял, а потом захотелось немного размяться.
— Правда?
— Ну конечно. Спи, — сказал он и слегка потрепал ее по щеке.
Она притянула его к себе, положила голову ему на плечо и через минуту уже спала.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, он протянул руку и погасил лампу.
«Система-84», — подумал он с горечью и начал погружаться в дремоту.
На улице кричали чайки.
«Уже светает. Может, и не стоит засыпать?» — подумал он и заснул.
Кто-то закричал.
В комнате темно, но он понял, что проснулся.
Кто-то кричал.
А может, это звонит телефон?
Это телефон.
— Люк слушает... Что? Привет... Да, обычно в это время я сплю. Что?.. Черт, для этого ведь существует хроникер по уголовным... Ага... Что?.. Он сидит в баке? Как называется улица?.. Клипгатан... Ну конечно... Да, если проснусь...
Улле Люк тяжело положил трубку на рычаг и спустил ноги с кровати.
Взял с ночного столика книгу,: перелистал, положил обратно. Сейчас он не способен изучать теорию марксизма. Впрочем, и никогда не был способен на это. Просто иногда просыпалось какое-то устрашающее желание пополнить свое образование. Поэтому и держит тут книгу.
Рядом — «Человек, который исчез» Вале и Шеваль.
В шутку Люк делал пометку на форзаце каждый раз, когда перечитывал ее. Пометок набралось штук четырнадцать.
На нем была самая яркая из его пижам.
Люк улыбнулся, внезапно осознав, что обычно надевал эту пижаму, когда одиночество становилось особенно невыносимым, когда ложиться одному было особенно противно.
Он неуверенно посмотрел на ночной столик. Там стояли две банки из-под пива. Он потряс обе. Пусты.
Он вспомнил, что, поиграв на джиге [2], выпил пива. На джиге он играл, чтобы заснуть, уже в течение нескольких лет, каждый вечер.
Люк положил правую руку на то место, где, как он предполегал, находится сердце. Оно билось довольно слабо и равномерно.
«Безнадежно. Все безнадежно», — подумал, он, и ему стало себя жалко.
Было трудно собраться с мыслями.
Люк взглянул на часы. Двадцать минут четвертого. Двадцать минут четвертого утра 26 июня 1984 года.
— Поехать или снова лечь? — спросил он, обращаясь к будильнику. — Сегодня что-то уж совсем погано.
Люк закрыл лицо ладонями. Что сказал Свенне? Дело вроде не совсем обычное? Пойти, что ли? В полчетвертого утра? Глупости... или?..
Он встал на пол, слегка присел и с удовольствием отметил, что еще может разогнуться.
«Не-е-т, так не годится», — вздохнул он про себя и вдруг понял, что говорит так же, как его давно умершая мать.
Люк прошел в кухню. Слезы застилали ему глаза. Он открыл холодильник, на ощупь нашел пару яиц, положил их в кастрюльку и поставил на плиту. Потом высморкался и наконец решился посмотреть в окно. Крыши домов заливал розовый свет.
«Алеет восток», — вспомнилось почему-то, и он почувствовал, что наступающий день, возможно, будет не совсем безысходным.
Свен-Эрику Свенсону нравилась его работа. «Только один из ста рабочих дней бывает трудным или скучным», — любил повторять он. А о своем первом фотоаппарате вспоминал даже слишком часто, рассказывая историю о том, как его отец однажды пришел домой с новеньким аппаратом, выигранным по лотерее. В журналистском ресторане «Маргинал», расположенном в здании газеты «Свенска дагбладет», этой истории боялись как огня. «Сейчас опять начнет про папин аппарат», — шептали коллеги, когда Свен-Эрик выпивал лишнюю кружку пива.
Но лишнюю кружку Свенеон позволял себе весьма редко. Улле Люк говорил обычно, что «Свенне Свенеон, чертяка, уж больно морально устойчив — после ресторана идет домой и ложится спать, вместо того чтобы выпить еще рюмочку».
Улле Люк не обладал такой способностью.
И все-таки им хорошо работалось вдвоем. Настолько хорошо, что их называли «радарной парой».
«Я веду Свенне в ресторан, а он ведет меня из ресторана», — было другой излюбленной фразой Улле Люка.
Работа, которую делал сейчас Свен-Эрик Свенсон, была совсем не веселой, а довольно-таки жуткой. Хотя, конечно, смотря с чем сравнивать.
Свенсон повидал немало. Крушения поездов с десятками жертв, молниеносные атаки американцев на беззащитные вьетнамские деревни, усмирительные акции в Испании, взрывы бомб в Северной Ирландии.
Фотографирование стало частью его жизни.
Ему нравилось снимать спортсменов, держащих перед объективом рекламные туфли, он улыбался всяким знаменитостям так же сердечно и любезно, как они улыбались, глядя в объектив его аппарата...
Одним из самых лучших его снимков была фотография улыбающегося старика. Старик в 85 лет выиграл велосипедные гонки на приз газеты «Дагенс нюхетер» для энтузиастов-стокгольмцев. Старику предложили поменять велосипед на что-нибудь более подходящее, во он отказался. «Вы, черти, хотите, чтобы я поменял велосипед на инвалидную коляску», — сказал старик и лукаво прищурился в объектив Свенне, крепко держа за руль свою великолепную машину.
Свен-Эрик Свенсон работал, как правило, для «Дагенс нюхетер».
Фотокамера открыла ему многие двери. Он, например, никогда не служил в армии, то есть не служил в обычном понимании этого слова. Его военная служба соетоя-ла в том, что он поработал фотокорреспондентом армейской газеты «Вернпликтс-нют».
А однажды в редакцию фотоинформации «Дагенс ню-хетер» позвонили из полицейского управления и попросили к телефону «фотографа Свенсона». Им нужен был хороший фотограф, чтобы сделать снимок убитой женщины. Потом оказалось, что она убила себя сама утюгом, который намеревалась запустить в мужа.
Полиция не ограничилась одним звонком. Теперь Свенсон так часто работал для полиции, что и счет потерял.
Как раз сейчас он и выполнял одно такое задание. И человека, который сидел перед ним, не приходилось упрашивать улыбаться: рот застыл в вечной ухмылке, а мертвые глаза смотрели прямо в объектив.
Свен-Эрику еще никогда не доводилось снимать человека, мертвого или живого, сидящим в мусорном баке. И тем не менее то, что человек мертв, делало работу менее привлекательной, особенно неприятны эти широко раскрытые стеклянные глаза.
Что-то не совсем обычное было в этом человеке, сидящем в баке, но крайней мере так показалось Свенсону, поэтому, когда наступил небольшой перерыв в работе — ждали специалистов по дактилоскопии, — он позвонил в «Дагенс нюхетер».
Ему ответили, что сейчас послать некого, тем более что, может, ничего примечательного и не произошло. Есть, правда, практикант из института журналистики, его можно бы высвободить и прислать через несколько минут.
Свение Свенсон обладал многими хорошими качествами, но не любил, прямо-таки не переваривал практикантов — ни пишущих, ни фотографирующих.
Поэтому он позвонил Улле Люку. «Улле ведь живет здесь, на Седере [3]", — подумал он.
Над городом разгорался рассвет. Издалека, со стороны погибающего от загрязнения моря, налетел легкий бриз, неся с собой прохладу и запах соли.
Ночная влага постепенно испарялась. Медленно высыхал асфальт на тихих улицах. Запоздавшие прохожие и те, кто совершал утренний моцион, останавливались, чтобы вдохнуть неожиданно чистый и свежий воздух, в другое время дня обычно вонявший бензином.
На улице Клипгатан на Седере эта кажущаяся идиллия нарушена. Между домами мелькают синие огни полицейских машин и «Скорой помощи». Взволнованные жильцы, разбуженные шумом, стоят группками и смотрят на мрачное действо. Поблизости еще несколько журналистов. Они недовольно переговаривались — сколько же можно ждать.
Вокруг обычно таких невинных мусорных баков полицейские поставили заслон, и фотографы увековечивали жуткую находку, из-за которой мусорщик, первым обнаружив труп, упал в обморок.
Волна героина захлестывала столицу, волна, которая несла с собой квартирные кражи, ограбления, нападения и насилия.
«Белой смертью» окрестили журналисты эту напасть, поразившую город.
По сравнению с хаосом, царившим в поликлиниках и больницах, этот мертвец в мусорном баке не представлял никакого интереса, ничего такого, что могло бы поразить читателя. Особенно если учесть, что человек этот, по-видимому, просто покончил с собой. Так, по крайней мере, говорили, неофициально разумеется, не слишком искушенные полицейские из молодых.
Когда в ворота въехала еще одна полицейская машина, журналисты сразу бросились к человеку, который как раз вылезал из нее, — они узнали комиссара отдела насильственных преступлений Свена Турена.
Турен прошел к заграждению. Стоявший там полицейский отдал ему честь и приподнял веревку, чтобы пропустить комиссара. Журналистов отогнали, как назойливых собак, слишком близко подобравшихся к столу.
— Сколько он здесь сидит? — спросил Турен и потер нос.
Полицейский, все еще державший веревку, растерялся, услышав обращенный к нему вопрос такого высокого начальства. За все полтора года его службы на Седере начальство с ним ни разу не заговаривало.
— Что? — только и смог он выдавить из себя.
— Сколько он здесь сидит? — повторил Турен, немного отчетливее и немного более раздраженно. Потому что комиссар действительно был раздражен. Свен Турен ужасно не любил выезжать на осмотр трупов ночью.
— Кто? — пролепетал несчастный полицейский, отчетливо сознавая, что ему никогда не удастся продвинуться по службе, если сейчас он не сумеет ответить.
— В мусорном баке сидит мертвый человек, — сказал Турен нетерпеливо. — Сколько времени он там сидит?.. И сколько вы, кстати, служите в полиции?
— Два года, господин комиссар, но...
— Два года? Он сидит здесь два года? Тогда, черт подери, нужно было прислать сюда египтолога или еще какого-нибудь эксперта по бальзамированию. Как же это он не сгнил? Как вас зовут?
— Пальм, господин комиссар... Нет, нет, я имел в виду, что я служу два года... Я... я не знаю, сколько он здесь сидит. Мне... мне приказали только охранять заграждение и следить, чтобы...
— Ну ладно, ладно, — сказал Турен, почувствовав жалость к бедняге, которого звали Пальм и которому еще, наверное, лет 35 надо было заниматься этим отвратительным делом. 35 лет! У Турена они, слава богу, почти позади.
— Завтракал? — добавил он, пытаясь сгладить свою резкость.
— Нет... нет, господин комиссар, меня не смогли сменить. И... — Полицейский Пальм судорожно искал нужные слова. Свен Турен похлопал его по плечу.
— Ну, ну, — сказал он. — Все в порядке...
Подумав, что сейчас псдурпо бы съесть яичницу из двух яиц, он прошел к группе, стоявшей около мусорных баков. Бергстрем, его ближайший помощник, обернулся и начал листать блокнот.
Свен Турен всегда называл Бергстрема по фамилии, хотя прекрасно знал, что того зовут Леонардом, но в служебные обязанности комиссара не входило называть кого-то Леонардом, да и Бергстрем сам, кажется, не имел ничего против установившегося обращения.
— Привет! — сказал Леонард Бергстрем. — Вероятно, случай не для нас. Сорок лет, мертвый. Шприц лежит рядом. Героин, могу поклясться. У него...
— Сколько он сидит здесь? — перебил Турен.
— Четыре, пять часов... сейчас поглядим, ну-ка... — Бергстрем пролистнул блокнот в твердой черной обложке, со сменным блоком и бесстрастно сказал: — Ага, вот. Его нашли мусорщики. Одному из них показалось — бак переполнен, и он нажал на крышку, но ничего не вышло — голова мешала.
— У мусорщика голова в баке была, что ли? — спросил Турен. Он просто не мог удержаться.
— Нет, — прошипел Бергстрем. — Разумеется, голова трупа. Весьма сожалею, что пришлось нарушить ночной отдых комиссара.
Для разбега Турену понадобилась всего секунда.
— Я еще не завтракал! С утра до вечера только и делаю, что разъезжаю да осматриваю трупы наркоманов! Возвращаюсь из отпуска и, вот тебе, болтаюсь по дворам, общественным уборным и помойкам! И повсюду усопший и рядом с ним шприц! Это же какой-то сумасшедший дом! И ничего, черт возьми, странного в том, что человек не орет от радости, когда его уже третью ночь подряд будят из этого проклятого Центра связи, а голоса у них там такие, будто они только что приняли холодный душ! — Он потер нос и, почувствовав, что сморозил глупость, добавил: — И, кроме того, мне так хочется яичницы, что я, кажется, скоро взорвусь...
Леонард Бергстрем взглянул на своего начальника и решил ограничиться лишь фактами.
— У меня не было отпуска. Я разъезжаю вот так уже три недели. И я тоже не завтракал.
Оба помолчали, стараясь не глядеть друг на друга.
— Да, да, — сказал Турен. — Или нет, нет... Я знаю. Что говорит экспертиза? — Он кивнул в сторону сгрудившихся вокруг мусорного бака, от той группы как раз отделился один человек. — О, и этот здесь, — вздохнул Турен, узнав полицейского врача.
— Ты что-нибудь имеешь против Хансона? — приглушенно спросил Бергстрем.
— Да нет.
За плечами у Клаэса Хансона была многолетняя служба. Его знали как способного, энергичного врача. Кроме того, он любил действовать самостоятельно и проявлять инициативу, что и вызвало пару раз столкновения между ним и Свеном Туреном.
— А вот и доктор! — воскликнул Турен с преувеличенной сердечностью. — Вскрытие еще не делали? Ты ведь здесь всего несколько минут...
— Хочешь узнать что-нибудь? — устало спросил Клаэс Хансон.
— Сколько он здесь сидит?
— Ну, тимопорексные сокращения...
— Заткнись! Давай без латыни. — Свен Турен понял, что если сейчас не получит яичницы, то сойдет с ума. — Сколько он здесь сидит? — спросил он и подумал,-tee напечатать ли этот вопрос на специальных бланках.
— Четыре-пять часов...
— От чего он умер?
— Судя по всему, от слишком...
— Почему ты так и не скажешь?
— Я и говорю. До чего ж ты раздражителен! Иди позавтракай, может, тогда успокоишься!
Турен удивленно посмотрел на врача и решил, что стал бы убийцей, обладай он способностью телекинеза.
— Мой желудок не выдерживает этих ночных рейдов. Как ты думаешь, что мне делать?
— Глотай по кусочку телефона каждые три часа. Нач-н7 с трубки...
Бергстрем фыркнул, Турен тоже едва удержался от смеха. Взглянул на врача и тихо покачал головой:
— Да, здесь мне, пожалуй, больше нечего делать... Кстати, отпечатки пальцев обнаружили?
Бергстрем сосредоточенно полистал блокнот.
— Отпечатков полно... так, так... посмотрим. Ага. Масса.
— Масса?
Свен Турен пожал плечами и сделал несколько шагов к машине.
— Что такое тимопорексные сокращения? — спросил Бергстрем у Хансона.
— А, это я просто выдумал. Турен может взъяриться по малейшему поводу, особенно если употребишь какой-нибудь профессиональный термин. Однажды я дал ему латинское название слова «мозоль». Минут пять он писал, ругался, стирал написанное, прежде чем я объяснил ему, что это такое. С тех пор у него аллергия на латынь.
Бергстрем засмеялся, но внезапно опять посерьезнел.
— А, черт...
Он догнал Турена, который неторопливо приближался к группе журналистов.
— Кстати, твой друг Люк из «Дагенс нюхетер» хотел поговорить с тобой.
— Люк? — спросил Турен, останавливаясь. — Улле Люк? Он что, начал заниматься вонючей погоней за «горяченьким»?