Я изменилась, мама.
Это уж я заметила. Резко поглупела.
Неужели ты не можешь принять мою позицию? Тебе обязательно защищать моего мужа?
А что делать, если моя дочь решила собственными руками разрушить свою жизнь?
Я больше не хочу быть с ним!
А ты хорошо подумала?
Хорошо!
Он же так любит тебя…
Но я его не люблю!
Мама замолкает, папа перестает барабанить по столу пальцами и опять пристально смотрит на меня, словно знает причину моего поступка, словно понимает меня гораздо лучше, чем мне кажется.
А скажи-ка мне, милая, - начинает мама, и по тому, как она это произносит, я понимаю, что она вновь набирает обороты, - кто тебе сказал, что семейная жизнь будет похожа на сказку? Это труд! И кто поленится, тот окажется на обочине на старости лет, в одиночестве и нужде.
Я не собираюсь оставаться в одиночестве, - в запале отвечаю я, но тут же понимаю, что оспаривая нарисованное мамой будущее, ненароком раскрыла свой секрет.
Так-так. Значит, нашла кого-то уже? Или загуляла, как сучка в течке, и теперь рушишь семью?
Как ты со мной разговариваешь?
Так, как этого, по всей видимости, заслуживаешь. Ты что, побежала по мужикам, пока нас тут не было?
Я никуда не побежала. Я просто давно разлюбила своего мужа.
И понять тебе это помог какой-то красавчик? Девкой молодой себя возомнила? Да кому ты с ребенком нужна-то будешь? Пару лет – и заменит тебя твой хахаль на молодую да бездетную. Ты об этом думала? Что тогда будешь делать? Приползешь к Владу обратно, как собака побитая? Опомнись! Слышишь? Сохрани сейчас и свое достоинство, и семью. Пока еще не поздно.
Поздно, мама. Я не вернусь к Владу.
Такие мужики, как он, долго в одиночестве не останутся. Расхватают, как пить дать! И будешь рада вернуться, да не сможешь.
Не захочу я возвращаться. Мне это не нужно.
Дура! – моя мама даже в детстве не позволяла себе так выражаться, она никогда не называла меня глупой или тупицей, а уж тем более дурой. Сейчас я поняла, как сильно она разочарована, как сердита и растеряна. Ей кажется, что я совершаю ошибку. Я вздыхаю и отворачиваюсь.
А о Жене ты подумала? – спрашивает она тихо. – Ведь чужого ребенка никто не будет любить так же сильно, как любит родной отец.
Я знаю.
Ты готова пожертвовать счастьем Жени?
Не формулируй это так.
А как? Ради собственного удовольствия, которое вполне может оказаться мимолетным, ты рискуешь Жениным будущим. Кем она будет для тебя и твоего нового жениха? Помехой. Напоминанием о другом мужчине, нежеланным придатком к тебе. Или ее бросишь?
Никогда! Как ты только могла подумать?
А Влад отдаст?
А что, ты думаешь, что он захочет заняться ее воспитанием сам? Он прекрасно осознает, что я ее мать, что я ей нужнее, чем он. Думаю, он не станет строить мне козни и судиться из-за Жени.
Но это ты еще не выясняла.
Нет.
Что ж, отец, скажи своей дочери, как «умно» она поступает. Скажи, как «весело» и «легко» ей будет житься на одну ее зарплату. Кстати, ты об этом подумала? Вытянешь дочь? И где ты будешь жить?
Я так понимаю, что на приют здесь, в этом доме, мне нечего и надеяться? И помогать вы мне тоже ни в чем не намерены?- язвительно замечаю я. Как же мне горько, что мои родители не поддерживают меня в такой момент, что отрекаются от своей блудницы-дочери в пользу святого зятя. Но все же я их кровь и плоть, какая-никакая.
Я не буду потакать твоим безумствам! Прочувствуй на своей шкуре, каково это! И что, твой ухажер не в состоянии содержать семью? Или он думает, что и в шалаше ему будет отлично?
Нет, мама, в шалаше мы жить не будем. Но я так думаю, что место, которое вскоре станет нашим новым домом, не должно тебя сильно интересовать. По крайней мере, я не стану тебе о нем сообщать. Ты так просто отворачиваешься от меня, не хочешь понять, каково мне жилось последние годы, легко ли было ложиться в постель к нелюбимому – прости, папа, если это слишком откровенно для тебя – что я просто уверена, что после развода ты лично будешь кормить своего ненаглядного зятя, пока не найдешь ему подходящую жену на замену испорченной дуре!
Ира, детка, ты всегда можешь рассчитывать на нас, ты всегда можешь вернуться домой, если … если почувствуешь необходимость, - твердо говорит папа. Как я ему благодарна в эту минуту. За поддержку, за ту корректность и чуткость, присущую ему, интеллигенту и любящему отцу. Он не сказал, что я могу возвращаться сюда, когда меня бросят, он сформулировал это в более мягкой форме, хотя сам не думает, что у меня что-то получиться построить.
Витя! – возмущенно восклицает мама. Ей, наверное, кажется, что ее предали. Что ж, теперь она знает, каково мне от ее слов.
Ты хочешь поругаться с нашей дочкой? Хочешь перестать видеться с внучкой?
Я хочу вложить ей в голову хоть немного мозгов! Она же ни с чем останется!
Ну, бомжевать не буду. Спасибо, мама, за поддержку. Не забуду. Пап, я тебе позвоню, как все разрешиться.
Отворачиваюсь, чтобы родители не увидели моих слез, и зову Женю.
Зайка, поехали домой! Встретишь папу с работы.
Мама пытается что-то сказать, но я демонстративно ухожу в другую комнату и вызываю такси. Интересно, сколько денег останется у меня к концу недели? И у кого занять? Вот она – неприглядная правда жизни. Но как только мы с Женей вышли из подъезда с двумя сумками – моей и ее – мой телефон завибрировал.
Алле.
Ира, я уже договорился о квартире. На два этажа ниже, чем моя. Но даже больше. Вам хватит места.
Спасибо. Так быстро …
Где ты сейчас?
Еду домой. Женя вернулась с родителями.
Вы возвращаетесь к Владу? – в голосе настороженность.
Мы едем встретить папу с работы и поговорить.
Как только ты мне скажешь, я заеду за тобой…
Нет!
Тогда пришлю такси.
Хорошо. Я позвоню.
Нажимаю на отбой и продолжаю держаться только на одной мысли – у меня есть будущее. Теперь главное –разобраться с настоящим и сделать его прошлым.
Глава 21
Она позвонила мне неожиданно. Я даже подскочил в кресле, когда увидел ее номер. Неуверенной рукой взял телефон. Неужели она решила вернуться? И я жду этого? Да, наверное, жду. Мысли пролетели в голове, как стая птиц, пока я нажимал на кнопку.
Алло?
Влад, Женя приехала. Ей не терпится с тобой увидеться. Когда ждать тебя с работы?
Я даже не нашелся тогда с ответом. Просто промычал, что постараюсь пораньше освободиться, и она тут же положила трубку.
Сейчас я еду в наш дом и прокручиваю ее слова в голове. Нет, по всей видимости, она не изменила своего решения. Четко дала понять, что возвращается только из-за Жени. Значит, дочке ничего не сказала. Это уже хорошо. Или нет? Возможно, она хочет, чтобы мы оба присутствовали при разговоре? Сказала, что Женя хочет меня увидеть, но не она. Что ж, у меня есть шанс смотреть ей прямо в глаза, когда она будет окончательно разрушать нашу семью.
Какое-то мерзкое, липкое чувство забирается под кожу, перекатывается под ней волнами. Страх? Я боюсь того, что случится у нас в квартире. Боюсь за Женю, но, если не лукавить с самим собой, я боюсь окончательного подтверждения нашего разрыва. Почему-то я думал, что Ира не уйдет из-за дочки. Теперь я так не считаю.
Подъезд мерзко воняет. Сегодня здесь уссалось целое полчище пьяных отморозков. Вспомнилось, как я предлагал Ире купить свой дом. Тогда никому из нас не пришлось бы ездить в изгаженном лифте. Она отказалась. Наверное, уже тогда у нее был кто-то. Злость смешивается с горечью и выплескивается в тихих словах, которые, я надеюсь, мне удастся сдержать при Жене.
Дверь открываю своим ключом. Волнение сжимает горло. Женька бежит ко мне с криками радости и расставленными руками. Я подхватываю ее и вдыхаю теплый запах ее кожи. Она немного вытянулась. Повзрослела. Смотрю на нее до боли в глазах. Вдруг я понимаю, что, возможно, не смогу видеть свою дочь каждый день и дальше. Понимаю, как дорог мне этот живой комочек радости. Поднимаю глаза и вижу ее. Она стоит, прислонившись плечом к косяку, сложив руки на груди. Лицо осунулось. Она явно переживала.
«Ира, ну зачем тебе все захотелось разрушить? – подумалось мне. – Почему не оставить все, как есть? Почему не взять сейчас нашу дочь и не пойти в кафе, заказать шоколадный торт и его приторным, сладким вкусом перебить горечь обид?»
Пап, я так классно теперь плаваю!
Да что ты?
Да. Представь, дедушка мне все рассказал, а там вода такая соленая, и такая прозрачная, что плавать легко и совсем не страшно.
И ты теперь будешь плавать со мной?
Да! Каждый раз!
Ира начинает меняться в лице, ее нижняя губа подрагивает. И тут я понимаю, что она все расскажет сейчас.
Ты хочешь есть?
А у нас есть что?
Есть.
Она отворачивается и быстро идет в кухню, позволив волосам упасть на лицо.
Да! Каждый раз!
Ира начинает меняться в лице, ее нижняя губа подрагивает. И тут я понимаю, что она все расскажет сейчас.
Ты хочешь есть?
А у нас есть что?
Есть.
Она отворачивается и быстро идет в кухню, позволив волосам упасть на лицо.
Женя что-то щебет про то, как бабушка запрещала ей смотреть телевизор, и тащит меня в зал, а я не могу оторвать взгляда от своей жены. Она привычным движением открывает холодильник, потом достает из шкафчика тарелки. На минуту запрокидывает лицо вверх, замирает, но потом продолжает делать то, что делала, наверное, миллион раз.
Женя, посмотри пока то, что хочешь, а я пойду помогу маме.
Хорошо.
Дочь беспечно устраивается на диване, а я иду на кухню. Сажусь за стол, передо мной тут же появляется тарелка. Что-то шипит на сковороде. Пахнет жаренным мясом. Ира упорно не смотрит на меня.
Что ты решил?
Какого решения ты ждешь от меня?
Я говорила тебе, как намерена поступить.
Жене сама не смогла сказать? Решила устроить спектакль?
Я хочу максимально ее защитить. Не хочу делать ей больно и тебя прошу – все, что хочешь сказать мне, говори не при ней. Мы должны спокойно и доступно объяснить ей, что мы не будем больше вместе жить, но от этого не перестанем любить ее.
Вот значит как? Решила не усложнять? Или таким образом просто перекладываешь свою вину и на мои плечи?
Не усложняй, Влад.
Я не скажу ей ни слова.
Влад …
Она замолкает. Растерянно смотрит на меня, пытаясь найти убедительные аргументы, но не может. Потом вздыхает, опустив голову, и тихо говорит:
Я ведь все-равно уже все решила. Я не хочу, чтобы ты поливал меня грязью и унижал при ней, я все скажу сама. Просто заверь ее, что все в порядке. Что будешь любить, как и раньше. Что будешь видится …
Ее голос сорвался. Она подцепила шипящий стейк со сковородки и положила мне его на тарелку. Я бы ни за что на свете не смог бы проглотить сейчас даже маленький кусочек.
Она смотрит на меня с мольбой во взгляде. И с какой-то отрешенностью, словно забыла все те годы, что мы прожили здесь, в этой самой квартире, забыла, что я ее люблю. Ей больше это не важно.
Я отодвигаю тарелку и встаю. Подхожу к ней вплотную, она начинает нервничать. Нижняя губа подрагивает сильнее, почти дрожит. Прикасаюсь к ее руке, провожу по мягкой, прохладной коже. Ощущение тепла от контакта наших тел растекается волнами и доходит до груди.
Что ты делаешь, Ира? – тихо спрашиваю у нее.
Она поднимает руку и потирает бровь, избегая прикосновения. Мои пальцы падают в пустоту.
Я ухожу, Влад, я хочу уйти так, чтобы моя дочь не проклинала меня. Если ты хочешь этого, валяй. Но я люблю ее, я хочу, чтобы она знала, как дорога она для нас обоих. И если ты любишь ее, сделай это для нее, не для меня.
Сражение проиграно, даже не начавшись. Я опускаю голову, признавая поражение.
Я еду в такси, заплаканная Женя рядом, но не подпускает меня к себе. Сейчас она молчит и смотрит в окно. Меня же словно выпотрошили. За последний час ее причитаний и слез я едва не сказала, что все это шутка, что никто никуда не уходит.
Она отреагировала очень остро. Сначала испугалась, растерялась, не понимая, что же такое я говорю и зачем. Ее мир начал рушится у меня на глазах, когда я объясняла, что мы с ее папой больше не будем жить вместе. Влад молчал, когда она бросилась ко мне, цепляясь за одежду, без слов, одним взглядом требуя свою прежнюю жизнь назад. Я попыталась обнять ее, убедить, что так мне и ее отцу будет лучше, но разве ребенок может это понять? А когда она обратила свое маленькое заплаканное личико к нему, Влад не выдержал и, крепко обнимая ее за вздрагивающие плечи, стал говорить, как любит ее, что никогда не бросит, что они будут видеться так часто, как она захочет. Женя жалобно запричитала, что не хочет, чтобы мы разводились (ребенок прекрасно осведомлен о том, что значит, когда родители в разводе, у нее полгруппы в детском саду живут только с одним родителем), Влад не смог больше собой владеть, и, бросив на меня взгляд, способный убить, ушел в другую комнату, где тут же что-то громко разбилось о стену.
Я вызвала такси уже на улице. Женя молчала, шмыгая носом, а я была уверена, что за каждую ее слезинку, за каждый всхлип я обязательно заплачу цену в будущем, и она будет очень велика.
Сначала я не знала, куда ехать. Оставаться дома было невыносимо, Женя бы не успокоилась там. К родителям я больше и ногой не ступлю. Как ни обидно мне это признавать, но они предали меня в самой сложной ситуации, именно тогда, когда я нуждалась в их безраздельной любви и полном доверии. А Сергей … Я не хотела сейчас ехать к нему или в ту квартиру, которую он нашел для нас, но у меня не было выбора, и я ему позвонила. Ни к кому из наших общих с Владом знакомых я не желала обращаться, чтобы не афишировать происходящее в нашей семье. Тем более, со стороны это выглядело бы так, будто меня выгнали из дома с ребенком, что являлось абсолютной неправдой. Несправедливо заставлять людей думать плохо о Владе.
Когда я уже открывала ключом двери, он предложил нам остаться. Сказал, что сам уйдет. Но я в горячке даже толком и не задумалась над его словами. Хотя стоило бы.
И сейчас я еду в совершенно незнакомую квартиру со своим скромным чемоданчиком и Жениным рюкзаком. В полную неизвестность.
Вронский встречает нас у входа. Молча берет поклажу и идет к лифту. Женя, казалось, не обратила на него никакого внимания. Он же поглядывает то на нее, то на меня, пытаясь понять, что случилось с нами, пока мы выясняли отношения с Владом.
Лифт остановился на седьмом этаже. Я иду, как в тумане, за Сергеем, неспешно шагавшим к нашей новой квартире. Все кажется нереальным – и этот коридор, и этот мужчина, только маленькая девочка, крепко сжавшая кулачки, настоящая. И чувствую ее боль, как свою, даже сильнее. Я начинаю сомневаться, что поступаю правильно. Ноющее сердце стало нашептывать, что мучить ребенка низко, что я могла бы и дальше жить с Владом так, как жила, сцепив зубы, закрыв в себе все свои возражения, все причины, по которым я ушла. Стерпится – слюбится. Так жили поколения до меня, и, наверняка, так будут жить многие семьи и дальше. Что же во мне такого особенного? Почему я решила, что могу ценой несчастья своих близких построить собственное будущее?
Сергей открывает двери. Большой холл с кухонной зоной, мягким уголком и телевизором. Все красивое и чужое.
Здесь еще две спальни, - его голос звучит глухо. – Та, что слева, сойдет за детскую.
Я киваю и иду за ним. Небольшая, но очень уютная комната с лиловыми обоями и подобранными в тон занавесками, должно быть, действительно выполняла роль детской. На разноцветных створках шифоньера нарисованы животные. Кровать не двуспальная и, скорее, подходит ребенку, чем взрослому. Я замечаю стопку аккуратно сложенного белья на матраце и вопросительно смотрю на Сергея.
Он пожимает плечами.
Я подумал, что тебе будет не до того, чтобы собирать все свои вещи. Поэтому я принес тебе кое-то из постельного белья и полотенца.
Я начинаю расстилать хрустящие простыни, пахнущие дорогим порошком и идеально выглаженные. Женя сразу же забирается под одеяло и отворачивается к окну.
Я выхожу с тяжелым сердцем, осторожно прикрыв дверь.
Как ты?
Смотрю на встревоженное лицо Сергея, на плотно сжатые губы, пытливые глаза. Он переживал за меня. Стоил ли он всех тех изнурительных испытаний, через которые я заставила пройти своих родных? Стоил ли их и моей боли? Я не знаю. Я почти готова бежать в испуге от него к своей прежней, устоявшейся, бесцветной жизни, потому что почва ушла из под ног. Не осталось ничего, что давало бы мне уверенность в завтрашнем дне. Ни одного ориентира. Лишившись поддержки самых дорогих мне людей, я чувствовала себя одинокой маленькой девочкой. Мне хотелось плакать от собственной глупости, от нелепой смелости, заставившей сделать невероятные поступки.
Сергей притягивает меня к себе, кладет одну руку на затылок, зарывается пальцами в волосах и целует в макушку.
Я льну к нему, сильному, теплому, спокойному. Отвернись он от меня сейчас, даже эмоционально, я бы бежала из этой незнакомой квартиры, возможно, даже бросилась бы к мужу, моля о прощении ради нашей дочки, которая наверняка меня сейчас ненавидит. Но Вронский обнимает меня так бережно, так ласково, что у меня щемит в груди.
Он проводит по спутанным волосам, потом наклоняется и целует в висок. Мои тревоги проходят под его легкими, невинными поцелуями. У крепкой груди я нахожу успокоение. Слышу сильный стук его сердца, и мое собственное перестает биться часто и неровно.
Он ведет меня в другую комнату, сам расстилает простыни, бережно раздевает и укладывает под плед. Садится рядом, обняв меня одной рукой, а второй продолжая перебирать пряди. И я забываю о том ужасном кошмаре, в котором виновата только я сама. Чувство вины перестает сжимать внутренности с неистовой силой. Ногти больше не впиваются в ладони. Я расслабляюсь рядом с мужчиной, который теперь хочет взять на себя заботы обо мне и Жене.