Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите.
Когда я встретила Петю, я была уверена, что состоялась моя встреча с судьбой. Красивый, зеленоглазый! Ох, какие у него были глаза! Я полюбила его за них. Он был меня старше на десять лет, но потерял голову, как мальчишка. Уже тогда был состоятельным. Работал в отделе снабжения металлургического комбината, отец его партийной шишкой был. Мне все это вскружило голову. Я вышла за него через месяц после знакомства. А еще через месяц поняла, что ничего о нем толком не знаю. Мы жили отдельно, но это не мешало его отцу часто наведываться к нам и делать мне замечания по любому поводу. И еда невкусная, и белье не так отглажено, и платье на мне слишком откровенное. Я привыкла сама себе быть хозяйкой, жила, ни от кого не слыша слова поперек, потому что не нужна была никому. А тут надо мной появился командир. Вы знаете, что значит мое имя? В переводе с армянского «свободная». Так когда-то сказала мне мама. Я не признавала ничьего авторитета, а потому часто ругалась со свекром и мужем. Я же тоже не в бедности жила, не на помойке меня подобрали. Так что никому обязанной я себя не чувствовала. Моя мать исправно присылала деньги, я их тратила на себя, как и привыкла. Петр часто меня ругал за это, говорил, что я бросаю деньга на ветер, не умею экономить, не хочу заниматься домашним хозяйством. Я отвечала, что не буду делать того, что никому не нравится, а мне так в первую очередь. Мы очень часто ссорились.
Наира замолчала. Я представляю себе ее девушкой, избалованной и одинокой, пытающейся найти свое счастье в браке. Но даже если не повезло с мужем и свекром, ребенок должен был стать ее лучиком света, сокровищем, избавить от одиночества.
Петя любил меня, но это граничило с ненавистью. Ему, оказалось, ненавистна была моя независимость, мое своеволие. А мне тогда думалось, что ни в чем я ему уступать не должна. И когда он сказал, что пора сделать мне ребенка, чтобы я успокоилась и остепенилась, я взорвалась. Такого ему наговорила… Хотя сама иногда мечтала о ребенке, о девочке. Но во мне взыграло мое упрямство, моя горячая кровь. Сколько же мы всего наговорили друг другу тогда! Мне и сейчас тяжело это вспоминать. Но он сделал мне ребенка в тот же вечер, помимо моей воли. Как же я его возненавидела. А когда узнала, что беременна, записалась на аборт. Он на коленях вымаливал прощение. А я не знала, как смогу с ним жить, как смогу полюбить его дитя - столько ненависти к нему во мне скопилось! Только надеялась, что будет девочка, которая будет нежно любить меня, а я –ее.
Но родился мальчик.
Да. Рожала я его тридцать часов. Так тяжело, что от боли забывалась. А после родов сказали, что я чуть было не умерла, что детей у меня больше не будет. Петя тогда переменился ко мне окончательно. Больше слова поперек не говорил. Молился, как на икону Богородицы. А уж за сына как меня благодарил! Осыпал драгоценностями, платьями. А мне все было не в радость. Я почти не вставая пролежала первые три месяца, настолько мне было худо. Восстанавливалась я после родов медленно, болело все так, что садится не могла еще долго. И горько у меня было на душе, пусто и одиноко оттого, что не чувствовала никакой радости, никакой материнской любви. Когда попыталась поговорить об это с мужем, он только посмотрел на меня с презрением, и я больше не пыталась вести подобные разговоры. Мать моя не смогла приехать – боялась, что потом не выпустят. Свекровь умерла. С подругами ничем не делилась – завидовали. И корила себя за то, что не испытываю к Сереже ни безумной любви, ни крепкой привязанности. Я так уставала, до головокружения, до обмороков, пока ухаживала за ним, на чувства сил не оставалось. Петр работал, а я, едва ползая по комнатам, кормила, стирала, гладила и падала в забытьи на кровать, как только сын усыпал. И все плакала, когда к груди прикладывала. Потому что смотрела на него и не понимала, почему сердце молчит.
Нет в этом ничего странного. Я тоже когда свою дочку родила, не почувствовала бурного всплеска любви. Два дня провалялась в депрессии, которую потом как рукой сняло. Гормоны. А когда она начала улыбаться мне, тянуть ручки к моим волосам, к сережкам, я поняла, что дороже ее у меня никого нет. Вроде только что все было как всегда, а в следующий момент я плачу оттого, что так сильно ее люблю, что не описать словами.
Мне некому было объяснить, что и так бывает. Мне казалось, что со мной что-то не так. Он плакал все время. Руки у меня оттянулись до колен. Качаю и плачу вместе с ним. Мне тогда пришло в голову, что я не создана быть матерью, что это было ошибкой. Тем более, он не был долгожданным ребенком. Какой же глупой я была!
А муж вам не помогал?
Он работал. Часто сверхурочно. Денег у нас всегда было много. Он считал, что это его обязанность – зарабатывать. А моя –дом и сын.
Неужели не видел, как вам тяжело?
Видел. Но так уж было тогда заведено – каждый выполняет то, что ему положено.
А сына вы так и не полюбили?
Пыталась. Катала на коляске везде – ведь без него я не могла никуда выйти и очень злилась на эту несвободу. Одевала его красиво. Всегда он был у меня нарядный и ухоженный. Но чем сильнее его любил Петя, тем больше злилась я. Мне казалось это несправедливым. Ведь на мне лежали все заботы о нем, это я была его матерью, я должна была любить его сильнее всех, а он - меня. Но не было ничего подобного. И сын будто чувствовал это. Тянулся к отцу больше, чем ко мне.
Мальчики часто предпочитают пап мамам. Им интереснее с мужчиной.
И этого я тоже тогда не знала. Мне казалось, что сын инстинктивно презирает меня. Однажды Петя привел в дом няню. Наверное, увидел мое нежелание возиться с ребенком. Мне хотелось ходить в кино и встречаться с друзьями, а не сидеть взаперти.
И что же, когда стало легче, ничего не изменилось в вашем отношении к сыну?
Злость на него прошла. Я стала такой же свободной, как и была. Сама себе хозяйка. Любила играться с ним, но это походило больше на забавы с щенком. Господи, говорю, а самой так стыдно за себя!
Я ничего не отвечаю. Мне страшно, что можно подобным образом относиться к собственному ребенку. Даже слова поддержки не могу выдавить. Это Сергея нужно жалеть.
Сколько лет вам тогда было? Когда он родился?
Двадцать почти.
Немалый возраст. Ну хоть что-то же в голове уже должно было быть? Хотя мне легко говорить. Я родила Женю поздно, в двадцать восемь. В пору интернета я знала о беременности, родах и последующем за ними периодом все, что нужно. Когда я приехала домой с роддома, моя мама и свекровь поочередно возились с Женей, пока мне не стало лучше, и я смогла подолгу быть на ногах.
А у нее не было никого, кто дал бы мудрый совет, поддержал, помог. Я не знаю, имею ли я право ее судить.
Я поняла, что не хочу быть дома. Пропадала невесть где, лишь бы не сидеть взаперти. Устроилась продавщицей в универмаг, но не надолго. С мужем ругались так часто, что в один прекрасный день мое терпение лопнуло, и я ушла. Жила у подруги. Потом возвращалась. Петя ревновал, называл шлюхой, но я ему не изменяла. Просто слишком уж мы с ним оказались разные и не смогли ужиться вместе. А как ругались! Оба вспыльчивые, упрямые. Вот только после того случая … он на меня никогда руку не поднимал, даже не прикасался. Но разве от этого легче? Когда сказала, что хочу развестись, он только хмыкнул. Но когда добавила, что заберу с собой сына, обезумел. Тогда умер мамин второй муж, оставив ей огромное состояние. Она позвала меня, а я согласилась приехать, потому что здесь была, как неприкаянная. Сына хотела забрать с собой. Там ведь было лучше, сами понимаете. Совершенно другие возможности. Петя сказал, что сын мне не нужен, потому что я никогда его не любила. А если я хотя бы попытаюсь его отнять, он меня убьет. Я испугалась, ведь в сыне Петя души не чаял. Не убил бы, но в бараний рог скрутить смог. Не скажу, что было легко, когда уходила. Сереже тогда четыре с половиной года было, совсем маленький. Я чувствовала, что когда-нибудь я буду сожалеть об этом сильнее, чем в то мгновение. Но тогда бежала, словно собака, погоняемая ударами плети, с позором опустив голову.
И что же изменилось сейчас?
О нет, не думайте, что я настолько малодушна, что захотела получить отпущение грехов перед смертью. В Германии я какое-то время жила в свое удовольствие. С моей взбалмошной матерью, скорее походившую на подругу, это было легко. А потом в один прекрасный день все изменилось. Она заболела, слегла в постель. Саркома унесла ее за месяц. Думаю, мне передалась ее предрасположенность к возникновению злокачественных опухолей. И бросая цветы на ее гроб я поняла, что по-настоящему родных людей у меня осталось очень мало. Я пришла в пустую квартиру, мне некого было обнять, никто не хотел меня утешить. Я сама себе напомнила корабль с оторвавшимся якорем, который швыряло по морям без цели. А я так захотела иметь этот якорь. Знать, что моя жизнь не напрасна, что и от меня получилось что-то хорошее. Я захотела увидеть сына. Прилетела и с аэропорта сразу поехала на такси к ним домой. Не знала, женился ли Петя еще раз, примет ли меня, просто хотела увидеть сына.
И что же изменилось сейчас?
О нет, не думайте, что я настолько малодушна, что захотела получить отпущение грехов перед смертью. В Германии я какое-то время жила в свое удовольствие. С моей взбалмошной матерью, скорее походившую на подругу, это было легко. А потом в один прекрасный день все изменилось. Она заболела, слегла в постель. Саркома унесла ее за месяц. Думаю, мне передалась ее предрасположенность к возникновению злокачественных опухолей. И бросая цветы на ее гроб я поняла, что по-настоящему родных людей у меня осталось очень мало. Я пришла в пустую квартиру, мне некого было обнять, никто не хотел меня утешить. Я сама себе напомнила корабль с оторвавшимся якорем, который швыряло по морям без цели. А я так захотела иметь этот якорь. Знать, что моя жизнь не напрасна, что и от меня получилось что-то хорошее. Я захотела увидеть сына. Прилетела и с аэропорта сразу поехала на такси к ним домой. Не знала, женился ли Петя еще раз, примет ли меня, просто хотела увидеть сына.
Вам удалось?
Да. Петя сам открыл мне двери. Такой холодный и неприветливый, но все же позволил свидание. Сам присутствовал рядом все время, словно боялся чего-то. Сереже тогда было почти десять, но он выглядел старше. Красивый мальчик, а взгляд такой серьезный, суровый. Мне стало не по себе, словно я стою перед взрослым мужчиной. Я почувствовала себя маленькой, напроказившей девчонкой. Всматривалась в его лицо, жадно запоминала все детали. Какой у него волевой подбородок, волосы густые и блестящие, как у моего отца. И глаза, меня просто поразили его глаза. Невероятная смесь цветов и оттенков! У меня глаза были больше голубыми, чем зелеными, а у него отцовская кровь добавила зеленцы, глубины… Я тогда, помню, стояла и думала, что точно такого же цвета Средиземное море, когда сердится под сильными ветрами, переливаясь от синего к зеленому и обратно.
Я вздрагиваю. Да, именно с морем я всегда ассоциировала цвет глаз Вронского. Помню, какое это потрясающее зрелище – он ведет открытый кабриолет по дорогам Ханьи, его профиль четко вырисовывается на фоне моря, обласканного солнечным светом, он поворачивает голову ко мне и я тону …
Наира сидит, крепко сжав чашку в пальцах. Ее взгляд устремлен внутрь себя, в прошлое, далекое, неподвластное нашим желаниям изменить его, безжалостное.
Я тогда искала в нем свои черты, но не находила. Выражением лица и статью он напоминал Петю, что-то было от моего отца, а от меня – ничего. Я так ему и сказала. Мне бы хотелось, чтобы он что-то перенял и от меня, но видно, природа знала, что я не заслуживаю этого. И он это тоже знал. Так и сказал. Мол, хорошо, что ничего от тебя во мне нет. Я этому только рад, – у нее перехватывает горло и она опять замолкает. Подбородок подрагивает.
А вы думали, что он сразу вас примет и простит?
Нет, конечно. Но надеялась, что это не будет так тяжело. Мне стало стыдно, так стыдно, что я бросила сына, что мой мальчик вырос таким чудесным и без моей помощи! Тогда я испытала это чувство впервые. Словно ковш с расплавленной сталью на меня вылили. Моя любовь к нему началась с пронзительной боли. Я будто инфаркт пережила в той комнате. Грудь разрывало, жгло. Я задыхалась, не в силах сойти с места. Мой сын вышел из комнаты, а Петя сказал: «А чего ты хотела? Бросила его, а теперь вернулась, как блудная кошка. Только ему сейчас не три года, не четыре. Он взрослый. Все понимает и не простит.» Позор лежал на мне несмываемым пятном. До сих пор лежит.
Вы не попытались больше поговорить с ним?
Нет. Улетела обратно в Германию, забилась в свою нору и все слышала его слова о том, что хорошо, что ничего от меня в нем нет. Он отрекся от меня тогда, как я отреклась от него давным-давно.
И что же вы, больше не пытались с ним увидится?
Пыталась, когда умер мой младший сын.
У вас еще были дети? Но как же?
Я вышла замуж за неплохого мужчину, но мне кажется, оба мы заключили этот союз только для того, чтобы избежать одиночества. Он знал, что детей у меня быть не может, у него от прошлого брака было двое. Я была богата, он – моего круга. Ни в чем не нуждались, много путешествовали. Но вся та любовь, так неожиданно появившаяся в моем сердце, требовала выхода. Я не могла отдать ее своему Сереже, хотя каждую ночь молилась за него. А однажды на каком-то благотворительном мероприятии мне на глаза попались фотографии детей-сирот, которым собирали средства. Все они были больны. Кто с синдромом Дауна, кто с ДЦП, со СПИДом, с жутким набором неизлечимых болезней. Я решила, что вот он, мой шанс реабилитироваться, заслужить прощение в глазах Бога. Матери этих малышей бросили их, как я когда-то своего. Мой муж не стал возражать. Благородный был человек. Мы усыновили трехлетнего мальчика. Его мать была наркоманкой, больной СПИДом. Когда я увидела его впервые, он лежал в своей кроватке так тихо, будто прислушивался к чему-то. А потом начал хаотично двигаться, будто в панике, весь забился и посинел. Глаза его смотрели на меня с такой мольбой и испугом, что я поняла – он выбрал меня, я его единственная надежда. Оказалось, у него еще и врожденный порок сердца. Ему не хватало кислорода, он задыхался, становился серым, бледным. Синие пороки, как я вычитала потом в брошюре. Но я все-равно взяла его. Если бы ему сделали операцию сразу после рождения, возможно, сердце не беспокоило бы так сильно. Но симптомы проявились ближе к тем годам. Себастьян был моей отрадой. Я опять перестала спать ночами, но больше никогда не злилась за свои красные глаза и разбитое состояние. Я молилась в эти ночи только об одном – чтобы он остался жив.
Как вы решились усыновить такого тяжелого ребенка?
Это было легко. Он был достоин любви, но вряд ли кто-то смог бы дать ему это. Я сразу поняла, что смогу. Помню, первое время я так часто его обнимала, что он плакал с непривычки. А потом ни дня не мог прожить без моих рук. Его беззаветная любовь казалась мне незаслуженной. Как можно было меня полюбить? После всего, что я сделала? Я ничем не лучше его настоящей матери. Но он любил так сильно, что я боялась за его маленькое больное сердечко.
Ему невозможно было помочь?
Несколько операций, долгий период реабилитации. Я не жалела денег. Муж искал лучшие клиники, хотя, по-моему, не понимал моих мотивов, моей одержимости. Ему было просто жалко Бастиана, а я бы отдала ему все, даже свою жизнь.
Как он умер? – я спрашиваю это почти шепотом, потому что мне жутко думать, что родители могут пережить своего ребенка.
Лекарства от СПИДа имеют побочные эффекты. И достаточно сильно влияют на сердечно-сосудистую систему. Для него это оказалось губительным… - Наира замолкает, и я впервые вижу неприкрытое горе на ее лице. Она смогла говорить о своей болезни шутя, держалась, пока вспоминала о Сергее, о том, как бросила его, а сейчас слезы льются по ее окаменевшему лицу из потухших глаз.
Себастьян умер в пятнадцать лет. Я очень надеюсь, что смогла дать ему все. Нормальная жизнь у него никогда бы не состоялась, с его болезнью не было ни единого шанса, что он сможет выгуливать собаку, завести девушку, родить ребенка. Я это знала, поэтому создала для него другой мир. И каждый раз, обнимая его, я представляла, что обнимаю двоих своих детей, когда целовала в гладкие щеки, мысленно посылала поцелуй еще одному мальчику. Когда умер один мой ребенок, мне было необходимо убедится, что с другим все хорошо. Понимаете? Я места себе не находила. Все боялась, что жизнь накажет меня, отобрав и того, кто мне, по сути, никогда и не принадлежал. Спустя месяц после похорон, когда смогла выходить на улицу, купила билеты на самолет и полетела к нему. Он уже закончил университет и работал в какой-то компьютерной компании. Я знала все это, потому что Петя отвечал на мои письма. Писал скупо и мало, но я и за это была ему благодарна. Пошла сразу к Сереже на работу. Когда секретарь его отыскала, я едва смогла удержаться, чтобы не обнять этого красивого, статного мужчину. Хотела бросится к нему на шею, а потом упасть в ноги. Плечи широкие, на щеках щетина, высокий такой. А взгляд остался прежний – суровый, резкий, колючий. Он прямо при секретарше послал меня к черту. Отвернулся и ушел.
А вы?
А я хотела сдохнуть. Только таким, как я, подобной милости не даруют. Во всяком случае, не сразу. Думаю, сначала меня вскроют, вырежут несколько сгнивших кусков мяса, а потом я буду подыхать, как собака, обезумев от боли. Вот она, цена свободы, к которой я так стремилась в молодости.
Я так и не сказала Наире, что знаю ее сына. Более того, что когда-то мы были любовниками, имели серьезные планы на будущее. Что-то меня удержало, но ее слова глубоко запали в душу. Я думала об этом весь день.
В отделение пообещали направить наладчиков. Фирма-производитель имела собственный сервис-центр, заявку они оформили сами, а техники появятся в течении трех дней. Об этом я сообщила главврачу, но даже не вспомнила о настойчивой просьбе Вадима Игоревича позвонить и ему. Мои мысли целиком и полностью были заняты матерью Вронского.