Моя дорогая Розали ужинала вместе со мной, держась с чувством собственного достоинства, направленным, в основном, против Ледюка, который претендовал на то, чтобы именно Коста стоял за ее стулом. Я сказал Розали, не глядя на него, что именно он будет иметь честь ее обслуживать, и чтобы она отчитывала его, когда ей вздумается; он подчинился, отмерив ей реверанс.
На другой день мы отправились осмотреть порт, и сам комендант, случившийся там, оказал нам честь, все нам показав; я великодушно позволил ему подать руку Розали, и он не заставил себя долго упрашивать, согласившись отобедать вместе с нами.
Эта девушка, хотя и не имела никакого светского опыта, говорила мало, но всегда к месту, и принимала с большим достоинством все знаки внимания, оказываемые ей любезным кавалером.
После обеда он повел нас показывать арсенал, и по чести я не смог уклониться от его приглашения поужинать. Не возникло вопроса по поводу представления Розали. Сам комендант представил мне свою жену, сына и дочь. Я с удовольствием увидел, что моя юная подруга держится с женщинами комильфо еще лучше, чем с мужчинами. Эти дамы оказывали ей все знаки внимания, которых только можно было пожелать, и которые она принимала очень достойно, со скромностью, покорностью и с тем ласковым видом, который вызывается и служит действительным признаком хорошего воспитания.
Хозяева хотели пригласить меня обедать на завтра, но я уклонился. Она бросилась мне от радости на шею, когда, по возвращении в гостиницу, я сказал ей, что полностью ею доволен.
— Однако, — сказала мне она, — я все время боялась, что меня спросят, кто я такая.
— Никогда, мое дорогое дитя, в хорошем обществе во Франции тебе не зададут этого глупого вопроса.
— Но если мне его зададут, что я должна буду ответить?
— Уклониться.
— Что это значит?
— Умоляю, мадам или месье, спросить это у моего спутника.
— Понимаю. Это называется уклониться, потому что, отвечая так, уходят от ответа; но, отвечая таким образом, не проявляю ли я невежливость?
— Да, но меньшую, чем персона, задающая тебе этот вопрос.
— И что ты ответишь, если тебе самому зададут этот вопрос?
— Это зависит от персоны, которая мне его задаст. Не желая говорить правду, я знаю, что не останусь краток. А пока, я благодарен тебе, что ты проявляешь интерес к моим урокам. Спрашивай всегда. Ты моя игрушка, и мое дело тебя образовывать и придавать тебе блеску. Идем спать, потому что мы должны завтра выехать рано, чтобы быть послезавтра в Антибах.
В этом городе я нанял фелуку до Генуи и, собираясь возвратиться во Францию через этот же город, велел поместить мою коляску на сохранение, обязавшись письменно платить шесть франков в месяц.
Мы покинули Антибы рано, но два часа спустя поднялся сильный ветер и, видя, что мой ангел умирает от страха, я велел не поднимать парус. Я приказал направить фелуку на веслах в порт Вильфранш и, чтобы найти хорошее пристанище, нанял коляску и направился в Ниццу, где плохая погода вынудила меня оставаться три дня.
Я счел своим долгом пойти нанести визит коменданту, которым был старый военный по фамилии Петерсон. Первый вопрос, что он мне задал, был — знаю ли я русского, который называет себя Шарль Иванофф. Я ответил, что видел его в одном доме в Гренобле.
— Говорят, что он спасся из Сибири, и что это младший сын герцога Бирона Курляндского.
— Мне это также говорили, но я об этом ничего не знаю.
— Он направляется в Геную, где банкир имеет распоряжение, как говорят, выдать ему двадцать тысяч экю; однако несмотря на это, он не нашел здесь никого, кто захотел бы дать ему хоть су. Я отправил его в Геную за собственный счет, чтобы избавить от него город.
Я был весьма рад, что он отбыл до моего прибытия. Старый офицер по фамилии Рамини, живущий в той же гостинице, что и я, спросил, не могу ли я взять с собой пакет, который г-н де Сен-Пьер, консул Испании, должен отправить в Геную маркизу Гримальди. Я с удовольствием согласился, тем более, когда узнал, что это тот же человек, которого я недавно видел в Авиньоне. Тот же Рамини спросил у меня, не был ли я знаком в Авиньоне с м-м Стюарт, которая провела две недели в Ницце со своим так называемым мужем, без единого су, ни с кем не разговаривая, очаровав всех своей красотой и не обменявшись ни с кем ни единой улыбкой. Я сказал ему, что она больше не в Авиньоне, и что это я дал ей, на что оттуда уехать.
— Но, — добавил я, — как смогла она выехать отсюда без денег?
— Никто ничего не знает. Она уехала в коляске, и хозяин заплатил. Я весьма интересуюсь этой женщиной. Г-н де Гримальди сказал мне, что она отказалась взять у него сотню луи, и что она так же повела себя с одним венецианцем. Это, может быть, вы.
— Это я; но я, тем не менее, дал ей денег.
Комендант Петерсон пришел ко мне повидаться к вечеру, и я увидел, что он очарован моей красавицей Розали. Что меня развлекло в этом городе, где скучно и где комары сжирают иностранцев, предпочитая их местным, это маленький банк в фараон, в который играют в кафе, и где я захотел, чтобы Розали тоже играла. Ей везло все три дня, и она выиграла двадцать пьемонтских пистолей. Она сложила их в маленький мешочек, и говорила мне позднее, что мечтала иметь мешок с деньгами. Я на нее рассердился за то, что она нарушила свое слово, не сказав мне об этом желании, но мы легко помирились.
Так я привязался к ней, надеясь, что она останется со мной до конца моих дней, и, живя с ней в довольстве, мне не нужно будет бегать от красотки к красотке. Погода, между тем установилась прекрасная, и мы отчалили в начале ночи, и через день, рано утром, причалили в Генуе, которой я еще не видел. Я поселился в гостинице «Св. Марта», где, ради приличия, снял две смежные комнаты, поместив моих слуг в прилегающем кабинете.
Назавтра я отправил с Костой пакет г-ну Гримальди и затем пошел занести свою визитную карточку к дверям его дворца.
Местный слуга, которого я нанял, отвел меня к торговцу тканями, у которого я накупил кое-чего, чтобы занять Розали, которой не хватало белья. Этот подарок доставил ей большое удовольствие.
Мы были еще за столом, когда мне объявили о маркизе де Гримальди, который меня обнял, поблагодарив за то, что я позаботился о его пакете. Первое, что он спросил, были новости о м-м Стюарт, и выслушав всю историю, он посмеялся и сказал, что он не знает, как поступил бы на моем месте. Поскольку он разглядывал с большим вниманием Розали, я сказал ему, что это девица, ум которой интересует меня столь же, сколь и красота. Я сказал, что хотел бы найти ей хорошую девушку, которая сможет служить ей в ее комнате, работать с ней над бельем, выходить с ней, будучи одетыми по местной моде, и особенно говорить с ней на хорошем итальянском, чтобы она смогла ему научиться, потому что я хочу иметь возможность представлять ее во Флоренции, в Риме и в Неаполе.
— Почему не хотите вы испытать это истинное удовольствие здесь, в Генуе? Я могу, под титулом, который вы мне назовете, представить мадемуазель везде, начиная с моего дома.
— У нее есть причины, весьма уважительные, не показываться здесь никому.
— Этого достаточно. Рассчитываете ли вы провести здесь какое-то время?
— Не более месяца. Наши развлечения будут состоять в осмотре города и окрестностей и в посещении театра. Мы с удовольствием будем проводить часы за столом, где каждый день будем есть превосходные грибы, которые ели сегодня.
— Это замечательно. Не могу вам предложить ничего более счастливого, чем жизнь, которую вы предположили вести здесь. Я попытаюсь, мадемуазель, найти вам девушку, которая будет хорошо вам служить во всем.
— Вы, месье? Вы очень добры, интересуясь мной.
— Бесконечно, и тем более непосредственно, что при этом мне кажется, будто я в Марселе.
Розали краснеет, потому что не знает, как она грассирует, и что поэтому человек, который путешествовал, может сразу распознать ее родину, но я сразу вывел ее из затруднения, объяснив все, и она успокоилась.
Я спросил у г-на Гримальди, как я могу получать «Журнал ученых», «Меркюр де Франс» и все издания в том же духе, и он обещал направить ко мне разносчика, который этим займется. Уходя, он сказал, что придет ко мне завтракать послезавтра, если я позволю ему принести мне в подарок своего шоколада, который, как он надеется, я найду превосходным. Я сказал, что он не может сделать мне более приятного подарка.
После его ухода она попросила отвести ее к модистке, где она хочет закупить лент и прочих вещей, которые ей необходимы, оплатив это из собственных денег и при этом сама торгуясь, так, чтобы я не вмешивался.
— От всего сердца. И потом мы пойдем в комедию.
У модистки, которая оказалась француженкой, я нашел, что моя маленькая любовница очаровательна; она была важной, знающей, она заказала чепчики по самой последней моде, она торговалась и потратила пять или шесть луи очень достойно. Я сказал ей на выходе, что меня приняли за ее лакея, и что я хочу отомстить. Говоря это, я втянул ее в лавку, где торгуют украшениями, и купил прекрасные застежки из стразов, серьги и колье, не дав ей сказать ни слова, заплатил, сколько попросили, и мы вышли.
— От всего сердца. И потом мы пойдем в комедию.
У модистки, которая оказалась француженкой, я нашел, что моя маленькая любовница очаровательна; она была важной, знающей, она заказала чепчики по самой последней моде, она торговалась и потратила пять или шесть луи очень достойно. Я сказал ей на выходе, что меня приняли за ее лакея, и что я хочу отомстить. Говоря это, я втянул ее в лавку, где торгуют украшениями, и купил прекрасные застежки из стразов, серьги и колье, не дав ей сказать ни слова, заплатил, сколько попросили, и мы вышли.
— Дорогой друг, то, что ты купил, очаровательно, но ты не умеешь тратить свои деньги. Поторговавшись, ты выгадал бы, по меньшей мере, четыре луи.
Мы пошли в комедию, но, ничего не понимая, она так заскучала, что с концом первого акта попросила отвести ее в гостиницу. Я нашел там коробку, которую мне послал г-н Гримальди, содержащую двадцать четыре фунта шоколада. Я сказал Коста, который мне похвастался своим умением его готовить, что завтра, с приходом г-на Гримальди, он должен будет приготовить три чашки.
Он пришел в девять часов с торговцем, который продал мне два больших куска самого тонкого бесцветного хлопка, украшенного фестонами цветов разного цвета, изготовленного в Пекине, из которого Розали должна была пошить два меццаро [13], чтобы прогуливаться по Генуе с головой, прикрытой по местной моде, как в Венеции носят сендаль , а в Мадриде — мантилью .
Я поблагодарил его за щедрый подарок шоколада, что он мне отправил, и который мы нашли превосходным. Коста раздулся от гордости, удостоившись похвал г-на Гримальди за мусс, который он научил его делать, а затем Ледюк объявил мне о приходе женщины, имя которой я не знал. Г-н Гримальди сказал, что это мать горничной, которую я просил его мне подыскать.
Я увидел женщину, очень хорошо одетую, в сопровождении девушки двадцати трех-двадцати четырех лет, которую, лишь скользнув по ней взглядом, нашел очень хорошенькой. Мать, поблагодарив маркиза Гримальди, представила дочь Розали, дав ей отчет обо всех ее уменьях, сказала, что она умна, заверила, что она будет ей верно служить и что она вполне достойно может выходить вместе с ней. Она умеет говорить по-французски, она найдет ее веселой и послушной во всем. После этого она сказала, сколько платила ей, помимо стола, дама, у которой она служила, и заключила просьбой не сажать ее за стол вместе со слугами, потому что единственная ее слабость — требование уважения. Ее звали Вероника. Розали, согласившись со всем, сказала, что желание уважения — это не слабость, потому что нельзя добиться уважения, не будучи его достойной.
— Я беру ее, и надеюсь, что она меня полюбит.
Вероника взяла ее руку, и Розали скромно и приветливо позволила ее поцеловать. Мать ушла, сказав дочери, что сразу отправит ей все ее пожитки, и Розали увела ее в свою комнату, чтобы начать давать ей свои указания.
Я счел необходимым выдать этому сеньору свою особую благодарность, потому что мне казалось очевидным, что горничная таких качеств была выбрана им более для меня, нежели для Розали. Я сказал, что не премину вернуть ему свои долги и выберу для этого время. Он ответил, что я легко найду его в его казене в Сен-Пьер де Арена, где частенько он и спит.
Глава V
Комедия. Русский. П-и. Розали в монастыре.
После его ухода, видя, что Розали занята с Вероникой, я занялся на досуге переводом «Шотландки» [14], чтобы представить ее комедиантам, которые находились в Генуе и показались мне вполне неплохими.
За обедом, видя Розали грустной, я спросил причину.
— Эта Вероника, — говорит она, — красивей, чем я.
— Она ничто, по сравнению с тобой, и ты моя единственная красавица; но чтобы тебя убедить, я попрошу завтра г-на Гримальди сказать ее матери прийти забрать ее, и найти тебе другую горничную, некрасивую.
— Нет, потому что подумают, что я ревнивица, и это меня приведет в отчаяние.
— Верни же свое хорошее настроение, потому что такая грустная ты меня огорчаешь.
— Хорошо, мой нежный друг! Ты увидишь меня веселой, как только заверишь, что ты ее не любишь.
— Уверяю тебя, я даже не видел ее глаз.
— Что за идея у этого месье — дать мне в горничные такую красивую девушку? Может, он решил меня разыграть?
— Он хотел, наоборот, убедить тебя, что ты не можешь опасаться сравнения ни с кем. Впрочем, ты ею довольна?
— Она работает очень хорошо, и она очень уважительно относится ко мне. Она не говорит мне и четырех слов, чтобы не сказать «сеньора», и она объясняет мне тут же то, что говорит по-итальянски. Через месяц я заговорю настолько хорошо, что нам не нужно будет брать ее с собой во Флоренцию. Я велю Ледюку очистить кабинет и пойти спать в другое место, и я предложу ей обедать за нашим столом. Я отношусь к ней хорошо; но помни, что ты меня заверил.
— Мне это будет очень легко, так как я не вижу между нею и мной ничего общего.
— Ты простишь мне эти мои опасения?
— Ты не имела бы их, если бы любила меня меньше.
— Благодарю тебя; но храни мой секрет.
Я обещал себе не взглянуть на эту Веронику, так как слишком любил мою Розали, чтобы причинить ей малейшее горе.
Я провел день, не выходя, работая над «Шотландкой», и на следующий день я оставался у г-на Гримальди до полудня.
Я велел отвести себя в расчетный банк Беллони, где обменял на цехины гильяти [15] все свои золотые монеты; когда я объявил о своем намерении, шеф расчетного центра оказал мне большой почет. У меня было у Беллони двенадцать-четырнадцать тысяч римских экю и у Лепри — двадцать тысяч.
Я купил кусок коленкора, чтобы занять Розали, которая не хотела больше ходить в комедию. Я пошел туда один и, возвратившись в гостиницу, застал г-на Гримальди с ней и с Вероникой, дающего советы им по поводу одежды, над которой они работали. Я обнял сенатора, затем поблагодарил Розали за то, что его приняла, сказав нежно, что она должна прервать свою работу.
— Спроси у него, сердце мое, разве не он просил меня продолжить работу. Он хотел уйти.
Она поднялась и, оставив работать Веронику одну и прекрасно играя роль хозяйки, сумела уговорить маркиза ужинать с нами, догадавшись о моем намерении. Он почти ничего не ел, потому что обычно не ужинал, но я с удовольствием видел, что он очарован моей игрушкой. Мне казалось, что нечего опасаться человека шестидесяти лет, и вместе с тем я пользовался случаем дать Розали воспитание, необходимое женщине комильфо, которая не может иначе получить опыта и одобрения в свете, не будучи кокеткой. Розали, хотя и новичок и даже невежественная в светских манерах, вызывала у меня восхищение своим природным умением; она разговаривала с г-ном Гримальди таким образом, что мыслящий человек мог понять, что она надеется удовлетворить свою жажду знания. Она сказала ему при его уходе, что он доставит ей удовольствие, пообедав у нас следующий раз, потому что она хочет увидеть его за едой.
В следующий момент я обнял ее, чтобы покрыть поцелуями, спрашивая, где научилась она беседовать с людьми большого света.
— Это ты, мой друг, беседуешь с моей душой; ты подсказываешь мне своими глазами все, что я должна говорить и делать.
Переписав с помощью Коста мой перевод «Шотландки», я положил его в карман и пошел относить Росси, главе труппы комедиантов, который, поняв, что я хочу сделать ему подарок, взялся поставить пьесу, не теряя времени. Я назвал ему имена комедиантов, которых я выбрал, и пригласил прийти вместе с ними пообедать у меня в «Св. Марте», чтобы прослушать читку и получить роли, которые я хотел распределить сам.
Розали была очарована обедом с тремя комедиантками и комедиантами, которые должны были играть в пьесе, и тем, что слышала все время обращение «мадам Казанова», и еще более тем, что видела, что мне это доставляет удовольствие; Вероника объясняла ей все слова, которые она не понимала.
Когда они сели в кружок, они попросили меня назвать им имена персонажей, которых я им назначил, но я с этим не согласился; я сказал, что каждый из них должен слушать пьесу, не зная, какую роль я ему предназначил, но узнают об этом потом. Они все подчинились моему требованию, и в тот момент, когда я начал читать, пришли маркиз Гримальди и банкир де Беллони, который пришел отдать мне визит. Я был рад, что они попали, таким образом, на это чтение, которое продолжалось час с четвертью.
Получив одобрение актеров, которые, судя по их похвале, прослушали пьесу всю целиком, я сказал Коста распределить каждую роль в соответствии с именами тех, кому я ее предназначил. Я увидел, что первая актриса недовольна, как и первый актер: она, потому что ей я дал роль Леди Альтон, а он — потому что не дал ему роль Мюррея; однако, они должны были смириться. Я пригласил их обедать послезавтра, чтобы провести репетицию с ролями в руках.