Я спустился вниз и вошёл в танцевальный зал.
Она сидела одна. Диск-жокей взял паузу, и все разбрелись по своим комнатам, чтобы подзаправиться. Пашки возле неё я не заметил. Сел рядом, нарочито не обращая на неё внимания, нащупал в кармане выключатель...
- Мы продолжаем нашу Новогоднюю программу! - раздалось в динамиках. - Объявляется белый вальс! Дамы приглашают кавалеров! – пояснил голос, как будто кто-то нуждался в пояснениях.
Она поднялась со своего места и повернулась ко мне.
- Можно вас пригласить?
Я тоже встал, взял её теплую руку и поплёлся за ней, как малолетний недотёпа за своей мамашей. Мы прошли на середину зала, заняли «пионерскую» позицию и стали медленно топтаться на месте, слегка покачиваясь, как того требовала мода.
Зал был практически пуст, и танцевали мы совершенно одни. Народ только-только начал возвращаться, но все почему-то садились на стулья или вставали, прислонившись к стенам, словно боялись нарушить воцарившуюся гармонию. Мелькнувший в проёме дверей Пашка сотворил на своём лице брезгливую гримасу и тоже плюхнулся на стул рядом с какой-то девчонкой, ненароком положив ей руку на плечо.
Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Я видел своё отражение, похожее на искривленный образ в стеклянном шаре, но даже оно не выглядело смешным или глупым.
- Как тебя зовут? – спросил я.
- Катя. А тебя?
- Андрей.
Наконец-то, мы познакомились.
- Бицепсы сорок сантиметров — это, наверное, много?
Невероятно, но она запомнила всю эту чушь, которую я нёс пару часов назад. Объяснение было столь же очевидным, сколько невероятным — прибор работал! Валька не врал, а я — действительно тупое бревно, лежащее на пути научно-технического прогресса. Но даже эта не позитивная мысль не ухудшила моего настроения.
***
Мы оставались в зале до самого утра, часов до шести, пока не пришёл дежурный преподаватель и не свернул развлекательную программу. Особо буйных и недовольных, в числе которых меня на этот раз не оказалось, развели по комнатам принудительно под угрозой отчисления.
Мы вышли с Катей в коридор, продолжая держаться за руки.
- Почему я раньше не видел тебя? – спросил я, обращаясь, скорее, к судьбе.
- Наверное, потому что я живу дома с родителями. И учусь только на первом курсе. Ты проводишь меня?
Провожу ли я её? Ответ на этот вопрос созрел у меня быстрее, чем свет преодолевает расстояние из одного угла лаборатории в другой.
Мы поднялись на второй этаж в комнату её подружек, где она оставила пальто, потом заглянули в мою. Я на мгновенье нырнул в «чёрную дыру», не включая света, чтобы не испугать гостью какой-нибудь героической новогодней панорамой, набросил шубу, и мы вышли на улицу.
На погоду Валькин прибор вряд ли имел какое-либо влияние, но она, тем не менее, тоже удалась. Шёл великолепный крупный снег, сверкая и переливаясь в свете фонарей. Было тепло и безветренно. Ни о каком такси и речи быть не могло. Она взяла меня под руку, и мы тронулись в неблизкий путь, обсуждая всякую всячину.
- Тебе что больше нравится, зима или лето?
- Зима, - соврал я, чтобы соответствовать моменту.
- А мне лето, - призналась она.
- Лето — это тоже нормально. В поход можно. Или на рыбалку.
- А мой отец зимой на рыбалку ходит.
- Подлёдный лов, - блеснул знаниями я.
- Ты тоже любитель?
- Ну, так. Иногда, - уклончиво ответил я, представляя себя, сидящего возле лунки в двух полушубках, одетых один на другой.
- А как ты относишься к Булгакову?
О! Попадание в яблочко. Как раз пару месяцев назад мы всей комнатой проглотили «Мастера и Маргариту», и я буквально ломился от цитат. Катя любезно предоставила мне возможность выпустить большую их часть на свободу. Михаил Афанасьевич благосклонно взирал на нас с небес и тихо радовался, перешёптываясь о чём-то с Архангелом Гавриилом.
В общей сложности, болтая без умолку и не замечая, как приближается первый день наступившего года, мы брели по городу часа два. Лишь у безжалостного подъезда её дома мы остановились, моментально ощутив неизбежную разлуку.
- Встретимся после первого экзамена? - предложила она.
- Обязательно, - согласился я, плохо представляя, как смогу прожить без неё хотя бы минуту.
- Тогда я пошла?
Она нерешительно взялась за ручку двери, но потом вдруг быстро вернулась назад и порывисто поцеловала меня в щёку.
Ещё некоторое время после её ухода я стоял, не двигаясь с места и разогревая в памяти прошедший вечер, и только когда пальцы ног настойчиво напомнили о том, что они не в тёплых носках, я двинулся в обратный путь.
Пешком идти мне больше не хотелось, и я решил «упасть на тачку». Какую бы дыру в моём бюджете это действие ни сотворило. Первая же машина с зелёным огоньком на стекле остановилась возле меня.
- В «студгородок» поедем? – заискивающе спросил я водилу, держа палец на сенсоре и мысленно содрогаясь от вероятной суммы.
- Сколько?
- Три рубля, - назвал я обычную таксу без всяких «новогодних скидок».
- Садись, - устало сказал таксист.
По дороге он выспросил меня, на каком факультете я учусь, и как оно там вообще, в институте-то.
- Сыну на следующий год поступать, - пояснил он свой интерес. - Вот, приходится думать за двоих.
- Понятно, - буркнул я, прекрасно зная, чем на самом объяснялась его повышенная болтливость и доброта.
***
Утром следующего дня, если можно квалифицировать как утро половину четвёртого пополудни, я проснулся с отчётливым ощущением эйфории. Центр её располагался где-то в левой стороне груди, а нервные окончания — в руках и ногах, судя по тому, как ловко мной проливался чай или ронялась на пол посуда. В таком состоянии ни о какой математике и речи быть не могло, поэтому я присоединился к весёлой компании в соседней комнате и таким нехитрым образом продлил себе праздник.
Второго января, пролежав весь день с учебником на лице, я пришёл к неоспоримому выводу о том, что о Кате мне думается гораздо легче и приятнее, чем о математике. Любая формула, вызванная из глубин памяти, тут же приобретала милые женские очертания. В результате вечер закончился тем же, чем и накануне.
И только третьего числа я, наконец, заставил себя открыть конспект и прочитать целую страницу, прежде чем в моей руке оказался стакан с опущенной в него соломинкой. Замысел автора состоял в том, чтобы разбавленный водопроводной водой ликёр оказал тонизирующее воздействие на организм и активизировал мозг. В принципе, так оно и произошло, но только ближе к полуночи, когда перешли на молдавский коньяк.
В день экзамена, четвёртого января, эйфория отошла немного на второй план, но времени, чтобы воспользоваться предоставленной передышкой, больше не осталось.
Встретив мой честный комсомольский взгляд, «математик» прямо-таки взорвался улыбкой.
- А! – закричал он. – Это тот, который за колонной сидел!
Вытянул я билет, сел на место, изучил задание. Вопросы, вроде бы, пустяковые. По крайней мере, ответ мне на них известен. Но ведь не даром же про «математика» сочиняют все эти страшные истории: будто бы он листок с подготовленным материалом откладывает в сторону и начинает разные интересные вопросы задавать. Про всё на свете, и ничего о том, к чему ты готовился.
Набросал я вкратце конспект своего сольного выступления и поднял руку в знак готовности. Прибор включил и прямиком к столу.
- Разрешите?
Он мне благосклонно, по-иезуитски кивнул головой. Я сел. Пересказал словами, что на листке написано. Не бодро так, с опаской, но и не мямля. И при этом в глаза ему смотрю — гипнотизирую. Он тоже на меня смотрит. Что-то в мозгу его учёном шевелится, и глаза по-звериному блестят.
Посидел он так с минуту или больше, отложил мою писанину в сторону, взял зачётку и что-то в ней начеркал.
- Счастливо! - Это он мне на прощание.
Вышел я из класса на ватных ногах и даже дверь за собой не закрыл. Любопытный, насмерть перепуганный народ тут же обступил меня со всех сторон и учинил допрос.
- Ну? Сдал?
А что я им отвечу, когда сам не вполне уверен?
Выцарапали они зачётку у меня из негнущихся пальцев, и пошла она гулять по рукам. И только когда книжица вернулась ко мне в раскрытом виде, пройдя круг почёта, я окончательно поверил — чудо свершилось! Самое настоящее «отлично» красовалось рядом со строкой «математика».
- Ну, ты даёшь! – похвалил меня ничего не подозревающий Валька.
- Терпенье и труд! – продекламировал я, поучительно подняв к потолку указательный палец.
А Катя уже ждала меня в условленном месте.
Мы не торопились бросаться друг к другу в объятья. Только лёгкий кивок головы, только едва ощутимое прикосновение. Нужно сначала восстановить те чувства, которые связали нас, убедиться, что всё это не приснилось нам в новогоднюю ночь.
Прибор тоже на всякий случай я держал наготове.
- Сдала?
- Сдала. На отлично. А ты?
- Сдала?
- Сдала. На отлично. А ты?
- Я тоже. В кино сходим?
- Давай. А в какое?
- Мне всё равно.
- Тогда и мне всё равно.
Такое наплевательское отношение к содержанию оказалось как нельзя кстати. Мы попали на премьеру какой-то научно фантастической галиматьи: человекоподобные роботы с квадратными челюстями, лунные пейзажи, пафосные диалоги о судьбе человечества. Кроме нас, в огромном зале находилось ещё человек десять. Парами. И все они целовались. Преодолев первое смущение, мы последовали их примеру, так что фильм закончился очень быстро.
Потом мы отстояли очередь в кафе за мороженым, где удивили официантку тем, что растаявшие в вазочках сливки оставили нетронутыми. А потом опять гуляли по городу, то и дело останавливаясь, чтобы снова и снова почувствовать на губах вкус пленившей нас любви.
***
Сессия пролетела незаметно. В перерывах между экзаменами мы продолжали встречаться с Катей, которая познакомила меня с новыми видами искусства: театром и живописью. К первому я в целом отнёсся положительно, хотя меня и смущали рваные декорации на заднем плане, а вот второй послужил причиной нашей единственной размолвки, когда я дал рецензию на картину какого-то всемирно признанного гения.
- Неужели ты не чувствуешь той энергии, которая исходит от полотна? - удивилась любимая, не найдя на моём лице ни тени благоговения. - Не видишь страданий, запечатлённых в каждой морщинке изображенного на нем старика?
Чтобы сохранить наш неокрепший союз, пришлось проторчать возле шедевра достаточно продолжительное время, всматриваясь в трещины на холсте и симулируя зарождающееся понимание прекрасного. Поверила она или нет, но только после этого наметившаяся, было, тучка бесследно исчезла.
Все экзамены я сдал на пятаки, и надо ли говорить, почему. Чтобы совсем не готовиться — этого, конечно, не было, но я позволял себе несколько больше вольностей, чем обычно. Теперь мне светила повышенная стипендия — очень своевременный подарок от государства, учитывая мои возросшие расходы.
Вальке я решил ничего пока не говорить. На всякий случай. А то вдруг авторские чувства его на какой-нибудь неправильный поступок подвигнут. В конце концов, батарейки я ему новые поставлю по окончании пользования — можно не сомневаться.
А последний экзамен закончился ещё одним приятным сюрпризом.
- Придёшь к нам в гости? - спросила Катя.
- К вам? - переспросил я, имея в виду множественное число.
- Ну да, - уловила она мои сомнения. - Папа хочет с тобой познакомиться.
- А мама? - неизвестно зачем уточнил я.
- Ну, и мама тоже. Просто это была его инициатива.
- Ты им рассказала про нас?
- Вообще-то уже давно. У меня от них секретов нет.
«Так», - подумал я, стараясь припомнить, все ли мои поступки совершались с подобающим целомудрием и нравственностью.
- А когда?
- Сегодня. Если ты не занят.
- Конечно, нет, - решил я, с ходу отменив запланированный на вечер сабантуй по поводу «половины инженера».
* «Половина инженера» — народный студенческий праздник, происходивший на экваторе учёбы, то есть ровно два с половиной года от начала.
- Тогда приходи к шести.
Сломя голову, я помчался в общагу гладить брюки и стирать носки. Это занятие очень удачно отвлекло меня от параноидальных мыслей и ненужного предстартового мандража. Собутыльникам я наврал, что поехал проведать больную тётю и вернусь как раз к середине торжества. По пути я сделал небольшой крюк, чтобы заскочить на центральный рынок.
Когда я позвонил в дверь, в руках у меня находились два предусмотрительных букета, а из-за небрежно наброшенного шарфа выглядывала белоснежная рубашка. Катя удовлетворенно кивнула, довольная моим внешним видом, и я смело шагнул в будущее.
Светская беседа, проходившая с моим полноправным участием, сопровождалась деликатным бряцаньем вилок и элегантным поскрипыванием ножей. Не хватало только снующих с блюдами лакеев, отмененных Советской Властью за ненадобностью. Их роль выполняла мама, избравшая своей специальностью уход за семьёй и домом. А папа, оказавшийся при более подробном знакомстве профессором, ничуть своим званием не кичился и сам подливал мне коньячка, который я благоразумно старался растягивать на два-три приёма.
Ощущение нереальности и прямо-таки сказочности происходившего не покидало меня ни на секунду. Мои родители тоже ничего: папа — хоть и обычный строитель, но прораб, а мама — учительница. Однако я с трудом представлял их себе в подобной компании. Впрочем, не будем торопить события. Сейчас главное — сконцентрироваться на том, чтобы внушить к себе уважение.
Давай, приборчик, работай!
Вот профессор дружески похлопал меня по плечу, вот мама улыбнулась, совсем как-то просто, словно родному.
Принесли чай. К нему — роскошный торт, конфеты диковинные. Я их не очень, все эти сладости, но сам факт изобилия действует на аппетит благотворно. Съел пару конфет и кусочек торта. Всё. На сегодня еды достаточно. А завтра, глядишь, и снова пригласят.
- Вы не стесняйтесь, - подбадривала мама. - Ешьте.
Но я не поддался на провокацию, чтобы не сказали потом: зачем нам такой обжора в семье?
- Спасибо, Мария Петровна, - сурово отстранил угощение я. - Всё было очень вкусно.
Но испытания продолжились. Мы прошли с папой в его кабинет, и он предложил мне сигарету.
- Не курю, - ответил я, как бы извиняясь, на этот раз чистую правду — третий уж месяц, как завязал.
Не знаю, упал я в его глазах или наоборот, но риск — благородное дело.
Заявился я в тот вечер в общагу уже в одиннадцатом часу. Гулянка была в самом разгаре. Привычный глазу бесшабашный натюрморт на столе и вокруг него. Пьяные милые рожи.
- Штрафную ему! - закричали друзья, но я решительно отклонил протянутый стакан.
Даже не знаю, как после коньяка и трюфелей такое внутрь принимать.
Удивились они страшно, и только один Валька прочитал что-то на моём лице и про себя усмехнулся. Умный он слишком, вот в чём проблема.
***
Общага разъезжалась на каникулы по домам. Только самые тупые и беспросветные двоечники оставались подчищать «хвосты», остальные торопились на вокзалы и в аэропорты, чтобы в течение двух последующих недель мозолить глаза родителям и совершать лихие набеги на холодильники.
Валька отбыл с самого утра, а я специально притормозил и взял билеты на вечер, чтобы без помех прихватить с собой чудесный прибор, существования без которого я теперь просто не мыслил. Странно, что сам изобретатель им не пользовался, но их же, Кулибиных, хрен поймешь.
В обед встретились с Катей в институте, на скамеечке в главном фойе. Прощались, как перед отправкой на фронт, только что «Славянку» поблизости не играли. На нас с завистью смотрели случайные студенты, а я клятвенно пообещал звонить каждый день, не взирая на дороговизну междугородней связи и отсутствия домашнего телефона. Буду ходить на переговорный пункт, как на работу.
Перед тем, как отпустить мою руку, она улыбнулась:
- Ты моим родителям очень понравился. Не представляешь, как я рада за нас с тобой.
Сидя в холодном троллейбусе, уносившем меня в аэропорт, я согревался мыслью о будущем, которое сулило счастье, соблазнительно манило за собой и щедро раздавало авансы.
Мой родной город, не такой большой и менее культурный, встретил меня хороводом застолий. Почин задала мама.
- Что же ты, отец, не поздравишь сына? - сказала она укоризненно, когда поздно вечером мы ужинали на кухне. - Всё-таки половину ребёнок уже отучился.
Батя полез, было, целоваться, но мать не позволила развиться маразму.
- Какой же ты непонятливый становишься у меня!
И она достала из морозилки запотевшую тут же бутылочку, чего прежде никогда не случалось — она и сама не пила, и мне не позволяла. Батя чуть усы себе не откусил от неожиданности. Я бы тоже удивился, если бы не знал причины, лежавшей в кармане в виде спичечного коробка.
Просидели мы в тот вечер до полуночи, так сказать, в семейном кругу и при этом в атмосфере, напрочь лишённой монотонности и скуки, присущей гулянкам с участием разных поколений. Мы и песни какие-то древние пели, «колхозные», слова которых я, к своему ужасу, прекрасно знал, и за жизнь очень даже неплохо поговорили.
А на следующий день я решил совершить обход своих корешей, начав его с первого по списку дружка. Звали его Васей, и связывало нас с ним тяжёлое прошлое, освящённое детскими глупостями. Когда я на каникулы домой приезжал, то сразу бежал к нему, чем вызывал материнскую ревность.
Человеком он считал себя серьёзным: в отличие от меня, вот уже два с половиной года валявшего дурака в институте, он и в армии отслужить успел, и на работу устроился престижную. Производство вредное, работа по сменам, зарплата — десять моих повышенных стипендий, на пенсию можно выходить уже через пятнадцать лет по инвалидности. Если, конечно, доживёшь.