Видимо, и сам начальник дубненской тюрьмы (рапорт которого, отправленный 28 июня на имя начальника тюремного управления НКВД УССР, процитирован выше) не знал весь объем проведенной работы, т. к. живые в тюрьме были обнаружены, но в гораздо меньшем количестве.
«Рано утром 27 июля 1941 г. был произведен осмотр тюрьмы г. Дубно. К этому времени тюрьма была уже захвачена местными жителями, чьи родственники еще находились в тюремных помещениях. Тюремные камеры, в которых лежали тела расстрелянных, также были взломаны жителями. Их целью было вывезти тела расстрелянных родственников, что и было сделано с помощью повозок. Картина, открывшаяся зашедшим в казематы тюрьмы, была ужасной — ее просто невозможно описать словами. Повсюду лежали расстрелянные и изуродованные штыками трупы… Насколько жестоко пытали, истязали и мучили невинных политзаключенных, говорит находка, сделанная при чистке тюремных камер и вывозе тел заключенных: была найдена полностью содранная кожа человеческой руки, на которой все еще находились ногти пальцев. Помимо этого, была найдена человеческая ступня со все еще висящими на ней лоскутьями кожи…
Было установлено, что некоторые заключенные (в другом документе их число определяется в 8 человек. — М.С. ) смогли избежать расстрела или же отделались ранениями. Раненые находятся в частной клинике в г. Дубно. Они, а также лица, которые смогли спастись бегством, были допрошены и показали, что расстрелы проводились около 10 часов вечера во вторник 24 июня 1941 года. Выжившие смогли спастись тем, что они смогли выломать двери в камерах или же пробить стены при помощи батареи отопления… Вероятно, по причине поднятого шума тюремные охранники решили добить всех оставшихся, что и было сделано на рассвете в среду 25 июня…» [207]
Для полной ясности надо пояснить, что гитлеровцы вовсе не собирались превращать здание в «музей истории тоталитаризма»; ничего подобного — тюрьма была нужна им для работы. «Хотя все двери в камерах были взломаны, на отдельных этажах тюремного помещения удалось создать условия для содержания заключенных на закрытом пространстве. Всего для этих целей было подготовлено четыре этажа с 118 камерами средней и большой площади. После проведения этих мероприятий тюрьму можно считать готовой к приему политических и прочих заключенных…»
8-й мехкорпус
В то время как танковые дивизии 15-го мехкорпуса мелкими шажками блуждали по лесу в «заколдованном треугольнике» Радзехув, Буск, Броды (треугольник этот не слишком велик, со сторонами 35–40 км), третий по счету «танковый богатырь» двигался к месту будущего сражения широким, размашистым зигзагом, как лыжник в слаломе-гиганте.
Накануне войны 8-й мехкорпус генерал-лейтенанта Рябышева дислоцировался юго-западнее Львова, в полосе Дрогобыч, Стрый. На картах к апрельскому и майскому (1941 г.) вариантам Плана стратегического развертывания «ромбик» 8 МК появляется на самом острие «Львовского выступа», и красная стрелка от него тянется к Кракову. Это направление главного удара. О роли, которую предстояло сыграть мехкорпусу в предстоящем наступлении, можно судить и по званию командира (генерал-лейтенант, и это в то время, когда соседней 5-й Армией командовал генерал-майор), и по оснащению корпуса боевой и вспомогательной техникой.
8 МК начал свое формирование в «первой волне» мехкорпусов (в июле 1940 г.) в составе 12-й и 15-й танковых, 7-й моторизованной дивизии. Как и в соседнем 4 МК, весной 41-го года одну из этих дивизий (15-ю тд) передали в формирующийся 16 МК, а в состав 8 МК включили новую 34-ю танковую дивизию, созданную на базе 26-й танковой бригады.
После этих рокировок главной ударной силой корпуса стала «старая» 12-я тд. По состоянию на 1 июня 1941 г. в дивизии числилось (считая только исправные танки) 58 КВ, 98 Т-34, 102 БТ, 77 Т-26 (включая 16 огнеметных), всего 335 готовых к бою танков. По количеству танков «новых типов» 12-я тд оказалась на третьем месте среди танковых дивизий Киевского ОВО. По количеству тягачей (125 единиц, в т. ч. 30 «Ворошиловцев») — на первом. Кроме того, дивизия получила 54 пушечных бронеавтомобиля БА-10, 20 легких БА-20, 933 грузовых и 26 легковых автомобилей (включая представительский ЗИС-101 и «Мерседес»), 75 автоцистерн.
Моторизованная дивизия корпуса была сформирована на базе дважды Краснознаменной, ордена Трудового Красного Знамени 7-й стрелковой дивизии имени М.В. Фрунзе. По состоянию на 1 июня 1941 г. в дивизии числилось 935 грузовых, 151 специальный и 35 легковых автомобилей, 43 исправные бронемашины разных типов, 121 тягач (не считая 33 находящихся в ремонте) и 136 мотоциклов. Танковый полк дивизии был укомплектован слабо, в нем числилось «всего лишь» 83 исправных танка БТ [78]; зато разведбат получил сверхштатное количество плавающих танков (28 единиц), в том числе 11 новейших Т-40.
34-я танковая дивизия была вооружена хуже, чем все те танковые соединения, о которых шла речь ранее. Основу вооружения дивизии составляли легкие танки Т-26, в исправном состоянии их было 241 единица (включая 30 огнеметных). Обладая таким же вооружением (45-мм пушка) и таким же противопульным бронированием, как и БТ, танк Т-26 заметно уступал ему в скорости и подвижности. Из новых танков было только 8 единиц тяжелых КВ. Кроме того, на вооружении дивизии числилось 26 танков БТ и 48 пятибашенных гигантов Т-35. Во время парадов на Красной площади это чудище производило неизгладимое впечатление на публику, но о его боевом потенциале судить сложно: обладая исключительно мощным вооружением (1 пушка 76-мм, 2 пушки 45-мм, 2 пулемета), этот танк с противопульной броней и огромными габаритами становился «учебной мишенью» для ПТО противника. [208]
По состоянию на 3 июня 1941 г. в 34-й тд было всего 42 тягача и 649 автомашин всех типов. Можно предположить, что к началу войны эти цифры несколько увеличились, т. к. указанное в документах суммарное количество тягачей и автотранспорта 8 МК превосходит арифметическую сумму их наличия в трех дивизиях примерно на 70 единиц по тягачам и на 600 единиц по автомашинам. В целом же 8 МК к началу войны представлял собой мощное ударное соединение в составе 32 тыс. человек, 925 танков и бронемашин, более 3,5 тыс. гусеничных тягачей и колесных машин [79].
Как и в большинстве подобных случаев, архивные фонды мехкорпуса и его дивизий номинально существуют, но практически они пусты. Документы оперативного отдела штаба корпуса (ЦАМО. Ф. 3438. Оп. 1) начинаются с июля 41-го года, к тому моменту от корпуса мало что осталось; в архивном фонде 7-й мд (ЦАМО. Ф. 1057) есть несколько документов до 22 июня, и больше ничего; в фонде 12-й тд (ЦАМО. Ф. 3012) оперативных документов нет вовсе. Однако отсутствие первичных документов до некоторой степени компенсируется многочисленными докладами и отчетами о боевых действиях корпуса и его дивизий, составленными в июле-августе 1941 г. и сохранившимися в архивных фондах вышестоящих штабов. Существует также совершенно уникальный документ — Журнал боевых действий 34-й танковой дивизии, составленный, как можно предположить, с минимальной временной задержкой по отношению к описанным событиям (надпись у сургучной печати гласит: «прошит, опечатан 2.7.41» ), что позволяет достаточно достоверно реконструировать короткую и трагическую историю этого соединения.
Накануне войны 8-й мехкорпус входил в состав 26-й Армии. Это обстоятельство прямо подтверждается всеми известными документами, однако 34-я танковая дивизия рассвет 22 июня встретила, находясь в Грудек-Ягеллонске, т. е. в полосе соседней 6-й Армии, у шоссе Львов, Перемышль. Как и зачем она туда попала — никаких объяснений этому найти пока не удалось. 12-я танковая дивизия дислоцировалась в г. Стрый, 7-я моторизованная — в Дрогобыче. Судя по июльскому докладу командира 8 МК, части корпуса были подняты по боевой тревоге в 5.40 22 июня. [209] Правда, в Журнале боевых действий 12-й тд указано другое время — 2 часа ночи 22 июня. [210] Командиры вскрыли «красные пакеты» с приказом Военного совета 26-й Армии от 17 мая 1941 г., в соответствии с которым соединения 8-го мехкорпуса должны были сосредоточиться северо-западнее г. Самбор. (Рис. 18.)
Корпус очевидным образом выдвигался на «острие» выступа границы, с которого по предвоенным планам ему предстояло наступать на запад. Однако, как пишет в своих послевоенных мемуарах заместитель командира 8 МК бригадный комиссар (в дальнейшем генерал) Н. Попель, «враг, неожиданным ударом начавший войну, диктовал нам свою волю, ломал наши планы» . [211] Командование ЮЗФ так и не решилось начать наступление — ни на запад к Кракову, ни на север к Люблину. Вечером 22 июня, в 20–40 (на тот момент еще не все части мехкорпуса успели дойти до Самбора) командир 8 МК получил приказ командующего ЮЗФ — форсированным ночным маршем к утру 23 июня выйти в район Винники, Куровице (восточнее Львова) и быть «в готовности к контратаке мотомеханизированных частей противника, обнаруженных в района Сокаль». [212] Вероятно, для того, чтобы не создавать непроходимую пробку на шоссе Самбор — Львов, танковые дивизии (сотни танков, тысячи машин, тягачей и мотоциклов) двинулись назад разными путями, в частности, 12-я тд получила приказ возвращаться «как пришла», т. е. через Стрый, Николаев на Львов и Куровице.
Рис. 18. Маршруты выдвижения танковых дивизий 8-го мехкорпуса
В приказе фронта была одна, но чрезвычайно опрометчивая ошибка — мехкорпус передавали в оперативное подчинение 6-й Армии. Командарм Музыченко, разумеется, тут же взялся за дело. Как утверждает в своем докладе командир 8 МК Рябышев, утром 23 июня «был получен устный приказ командующего 6-й Армией о повороте корпуса и сосредоточении его в районе Яворов, Грудек-Ягеллонский». [209] Странно, но Рябышев стал выполнять «устный приказ», противоречащий письменному приказу командования фронта, и многокилометровые грохочущие колонны танков поползли на запад. Строго говоря, ползли все в разные стороны, т. к. войска не успевали реагировать на сменяющиеся команды начальников, а до Куровице и вовсе никто не успел еще дойти (12-я тд получила приказ, находясь в районе м. Николаев).
Долго самоуправствовать командующему 6-й Армией не дали, и уже в 15–20 (по крайней мере, такое время указано на документе) он подписывает приказ противоположного содержания: «Командиру 8-го мехкорпуса. Остановить части и повернуть по маршруту Краснэ (н.п. в 6 км южнее Буск. — М.С. ), Броды… Войти в связь с командиром 15-го мехкорпуса и совместными действиями уничтожить танковую группу противника в направлении Дубно». [213] Странно, но выполнять приказ, подписанный в 15–20, мехкорпус начал только в 6 утра 24 июня (как пишет в своем докладе Рябышев), или в 3-30, как записано в ЖБД 34-й танковой дивизии. [214] Как бы то ни было, но к полудню 24 июня 8-й мехкорпус представлял собой хаотично разбросанные на десятках км группы людей, танков и машин; что-то еще упорно двигалось, что-то уже остановилось, т. к. водители не спали третьи сутки.
На узких улицах Львова части 8-го мехкорпуса, уходящие на Буск, Броды, встретились лоб в лоб с боевыми машинами 32-й тд 4-го мехкорпуса, возвращавшимися после несостоявшегося боя у Каменка Бугская на яворовское шоссе. Все это безумие закончилось лишь к вечеру 25 июня, когда 8-й мехкорпус головами колонн танковых дивизий вышел к Бродам. Хотя расстояние от Стрый до Броды не превышает 140 км по прямой, танки 8-го мехкорпуса намотали на гусеницы порядка 350–400 км [80]. Для механизированных соединений того времени пройти за 5 дней 400 км — это великолепный результат. Спорным остается лишь вопрос о его цене.
В одной из своих статей, написанных через десятки лет после войны, генерал Рябышев обронил фразу: «Во время марша протяженностью почти 500 км корпус от ударов авиации противника и по техническим причинам потерял до половины танков устаревших конструкций». Это хорошая, «правильная», «нужная» фраза, и ей была суждена долгая жизнь. При переписывании и цитировании фразу многократно улучшили. Сначала отбросили за ненадобностью слова «устаревших конструкций» ; получилось, что 8 МК потерял на марше половину всех танков. Затем забыли про номер корпуса и, что гораздо важнее, про совершенно уникальный по протяженности марш, совершенный им до выхода в бой; теперь уже «мехкорпуса (мн. ч.) Юго-Западного фронта в первые дни войны потеряли на марше половину танков». В таком виде фраза устроила всех, ибо давала желанное «объективное объяснение» причин исчезновения многотысячной танковой орды — все поломалось, не танки, а «гробы», безнадежно устаревший хлам…
В документах обнаруживаются совершенно другие цифры. Журнал боевых действий 34-й тд содержит два упоминания об отставшей на марше технике: «24 июня. К моменту выступления дивизии из района леса Яворов, Грудек-Ягелонский отстало 45 колесных машин, 29 Т-26, 17 Т-35 и 6 БТ. До 18.00 в районе Буск, Красне, Козлув произведена заправка машин и подтягивались отставшие. В 18.00 дивизия продолжила движение… 26 июня. Отстало 10 Т-35, 15 Т-26, 18 колесных машин ». [214] Временно отстали на марше и «безвозвратно потеряны» — это совершенно разные понятия, но, даже забывая об этом, мы видим цифры «потерь» в одну шестую, а вовсе не в половину от общего числа танков.
Что касается «отставших навсегда», то подписанный 2 августа 1941 г. «Доклад о боевых действиях 34-й танковой дивизии» дает некоторое представление (едва ли после того, что произошло с этой дивизией, могла сохраниться доскональная отчетность) об их количестве: «Отстало 7 БТ, 3 Т-26, 2 БА-10 и 3 БА-20». [215] Всего 10 легких танков. Меньше 4 % от исходного количества. Правда, в это число не вошли 50-тонные Т-35. Эти чудища и не были созданы для форсированных маршей, а попытка гонять их, как мотоциклы, дала вполне ожидаемый результат: «Т-35 в составе 38 шт. за время движения из Грудек-Ягелонский на запад к Перемышль и оттуда на северо-восток к Дубно в основном отстали, причем до 10 танков отстало по причине проваливания на мостах, а остальные к району Дубно по техническим причинам не дотянули» [81].
Журнал боевых действий 12-й тд (судя по интонации и содержанию, составленный задним числом) в записи от 24 июня содержит следующую фразу: «Ввиду безостановочного движения отставшие машины догнать свои колонны не могли, и количество их все росло, за указанный период дивизия потеряла вследствие аварий и бомбежки: танков КВ — 2 ед., ХТ-133 (огнеметный вариант танка Т-26) — 2 ед., БТ-7 — 1, Т-34 — 3, грузовых машин до 20 шт». Итого — 8 танков. Цифра в пределах погрешности определения исходного количества танков в дивизии. В конце ЖБД, в разделе «Выводы», составитель снова возвращается к теме маршевых потерь: «За первый день войны вышло из строя до 12 КВ, не имея запасных частей и действующие без осмотров». [210]
Почему 2 превратилось в 12 и как это связано с тем, что «выводы» писались в августе, когда надо было объяснять огромные потери дивизии, — вопрос открытый. В любом случае, ничего даже отдаленно похожего на «потерю половины всех танков» в реальных документах нет.
Боевой приказ № 0015 командования ЮЗФ ставил задачу нанести из района Броды удар силами трех (4-й, 8-й и 15-й) мехкорпусов, разгромить прорвавшую фронт моторизованную группировку противника и выйти в район Войница, Милятин, Сокаль. [216] В переводе на язык географии это означает наступление в северо-западном направлении на глубину до 80–90 км. Наступление приказано было начать «ровно в 7.00 25 июня» , но, т. к. 4-й мехкорпус командующий 6-й Армией Музыченко «заныкал себе», 15-й мехкорпус продолжал метаться по лесу, из леса не выходя, а 8-й мехкорпус утром 25 июня находился на марше из Буск в Броды, то приказ выполнять стало некому.
Поздним вечером (в 22–30) 25 июня в штабе фронта был подписан приказ № 0016; задача была оставлена прежней, группировка противника по-прежнему называлась «радеховской» (хотя немецкая 11-я тд к тому времени уже заняла Дубно и готовилась к наступлению на Острог, Шепетовка), начало атаки было перенесено на 9 утра 26 июня. От 4-го мехкорпуса в контрударе должна была принять участие одна только 8-я танковая дивизия. [217] Эта дивизия на тот момент вела бой с немецкой пехотой в районе Яворов, Магеров и выдвижение к Бродам еще даже не начинала. 15-й мехкорпус выходить из леса упорно не желал. Таким образом, сокрушительный удар трех мехкорпусов превратился в наступление одного 8-го мехкорпуса.
В мехкорпусе три дивизии. Участие в наступлении приняли две (12-я и 34-я танковые). Что делала 26 июня дважды Краснознаменная, ордена Трудового Красного Знамени 7-я моторизованная дивизия имени М.В. Фрунзе — понять трудно. В докладе командира 8 МК написано дословно следующее: «7-я мотострелковая дивизия в 13 часов атаковала противника на участке Бордуляки, Станиславчик, Монастырек, но особых успехов в этом бою не имела и осталась на занимаемом рубеже до наступления темноты». [209] Бордуляки, Станиславчик, Монастырек — это н.п. у реки Стырь, на западном берегу которой металась 37-я танковая дивизия 15 МК. Кто там кого атаковал? На всякий случай рекомендую читателю перечитать и пересчитать количество радиостанций в танковых соединениях ЮЗФ, впрочем, для связи через р. Стырь в ее верхнем течении можно было перекликаться голосом или запускать бумажных «голубей» с записками…
Главное в этой загадочной истории то, что при наличии в районе г. Броды двух (7-й и 212-й) мотострелковых дивизий (а это суммарно 4 полка, 12 батальонов пехоты), танковые дивизии 8 МК начали форсирование заболоченной поймы речушек Слонувка и Сытенка без надлежащей поддержки пехоты (см. вкл. рис. 7). В разделе «Выводы» ЖБД 12-й тд вполне самокритично сказано:
«Применение танков в бою под Лешнев, Корсув, выс. 241, 0 считаю в корне неправильным, ибо перед дивизией в наличии была речка, которая должна быть взята пехотой, а затем можно было переправить танки. Второе. С начала применения танков был посажен один батальон (в собственном мотострелковом полку дивизии таких батальонов было три. — М.С. ) пехоты на танки, который попал при долгом стоянии у реки в связи с невозможностью переправы под огонь минометов и артиллерии; танки настолько густо стояли, что некоторые из них цеплялись гусеницами. Наконец, противника было настолько мало, что применение всей дивизии не встречало необходимости». [210]