Ланцов. Могу исчезнуть.
Сева (несдержанно). Так исчезай…
Ланцов. А потише можно?
Сева. А ты думаешь, что у одного бригадира повис на нервах?
Галя. Да, Максим Петрович… не обижайтесь.
Ланцов (тяжко и дружески). Запутался я к чертовой матери…
Дон Карлос. Вот это стиль.
Ланцов. У самого кипит. Я себя не понимаю. (Севе). А ты орешь: «Исчезни!» Севка, ошибаешься. Я требуюсь пищевому комбинату, как не знаю что… Квартира делается моментально.
Сева. Не задавайся.
Николай. Всеволод, не стоит.
Ланцов. Купили вы меня… вы! Ну что мне делать? Чего хочу? Жить дома по-человечески. Не в бедламе, как живу сейчас. Какой болван меня осудит?
Николай. Но ради того, чтобы сменить квартиру… пойми… нельзя.
Ланцов. Постиг… и не рассудком, где у тебя сидят совсем противоположные примеры. С кого их брать? Где вы встретите начальничка, который вне очереди не полезет за квартирой? Наши заводские все давно оформились. И я пошел в бригаду по той же показательной тропинке. И сам не знаю, как это случилось, но полюбил я вас. Святая мы нация… чистая. Что-то в нас заложено такое… словом, пусть горит моя квартира. По закону получу. (Резко.) И я прошу — ни слова об этом деле на будущее. (Тихо, с чувством.) Вы чутко подошли ко мне… очень дорожу… не позабуду… Потому что о чуткости много болтовни бывает, а в жизни эта штука дефицитная. Очень дорожу.
Входит Родин.
Николай (доля официальности и волнения). Григорий Григорьевич, разрешите мне вручить вам…
Родин (смущен, не понимает). Позволь, что такое… я ведь к тебе… Но ежели у вас что-то случилось, то выкладывайте.
Николай. Вот, возьмите. (Отдает объемистую папку.) Мы работали над этим планом со дня рождения нашей бригады. Это и есть комплексный план повышения производительности труда.
Родин (посматривая на папку). Молодые люди, я тридцать лет на заводе и дошел до самой точной мысли: секрет производительности труда заключается в любви к труду.
Сева. Любовь без соответствующих мер кончается ничем. Нам надоели громкие слова.
Родин. Что-то много и очень сложно. (Листает бумаги.)
Николай. Век сложный… автоматика, электроника.
Родин. Чье это? Мысль… первоначально… комплекс? Чья? Ваша?
Юра Белый. У Ленинграда взяли.
Юра Черный. В бригаде Миши Ромашова.
Родин. Это еще что за Миша?
Толя. Газеты читать надо.
Родин. Отстал… Это ты к нему ездил?
Николай. К нему.
Родин. О да… фронт у вас. (Листает.) Умно как будто… непрерывность… Непрерывность — вещь огромная. А мы урывками. Вы из думающих.
Дон Карлос. Да уж как-нибудь.
Родин. Чей голос слышу?
Дон Карлос. Мой.
Родин. И Карлос тоже принимал участие?
Толя. И Карлос тоже…
Родин. Скажите… Трогает это. Хозяевами быть хотите. Не спорю. Чистые руки составляли эту штуку. Да-да… Волнует. Ишь ты… «Мастер должен следить…». Должен! А он не следит.
Сева. И часто не следит.
Родин. А ты не подпускай.
Сева. Чего?
Родин. Яду.
Сева. Так уж… прямо-таки яд?
Родин. Ты очень ядовитый. Но я не спорю. Взгляд у вас хозяйский.
Толя. Так ведь сама бригада направлена против равнодушия и косности. Мы бросаем вызов…
Родин. Вызов?
Юра Белый. Вызов.
Родин. Кому?
Юра Белый. Хотя бы вам, Григорий Григорьевич.
Родин (со вздохом и бесстрастием). Было… было это, мальчики. Чего вы требуете? Подай вам комплекс всяких удобств, подай вам то, это, пятое, десятое. Работал и я в тепличных условиях и никаким примером рабочему не служил. Рабочий меня не уважал и не любил за то, что я работал под стеклянным колпаком. Вы, восемь, хотите жить в исключительных условиях, а на остальную тысячу вам наплевать.
Николай. Пусть и они…
Родин. Тебе за шею капает. А им не капает? Пол не такой, выбоины, а они ходят по узорному паркету? И так далее и тому подобное, что нам с тобой мешает. Но ты гений. Очень приятно. Пойди к директору и доложи. Директор пойдет к председателю совнархоза и доложит. А тот доложит самому правительству. А правительство ответит, что ваш завод по плану под реконструкцию попадает ровно через три года. А пока будьте любезны работать на старом заводе.
Толя (с безнадежностью). И весь наш план — филькина грамота.
Николай (Толе). Уйди… Скоро ты демобилизуешься.
Толя. Ну, знаешь… надо быть действительно гением, чтобы… Против чего тут возражать?
Николай (до крика). Ты тоже насмехаться… Хватит! (Свирепея.) Отчего я не хожу к вам за советами, Григорий Григорьевич… вы человек несвежий.
Родин (удивлен, не понял). Какой, какой?
Николай. Несвежий человек и даже мутный. Какую вы идею нам развиваете? Вы развиваете идею равнодушия. «За вас подумано, ваше дело вкалывать». Вот где трижды проклятый источник безразличия, безнадежности и всякой пошлой обывательщины…
Родин (так же, как и Николай). Крышу без тебя залатают… ты человека возьми залатай.
Николай. Да?
Родин. Да.
Николай. Тогда за каким дьяволом вы мне поперек горла становитесь?.. Для меня в этом плане самое дорогое — человек, мыслящий, горячий, новый, коммунистический. Крыша — дело пятое. Можно потерпеть. Но человек не жестянка… Когда он ржавеет, это страшно. Не запускайте человека. А вы нам разводите ахинею безразличия. Уйдите.
Родин. Ты свежий? Ты коммунистический? Вы человека залатайте. Сумейте удержать одного Ланцова. Я вам в ноги поклонюсь.
Ланцов. Удержали… кланяйся.
Родин (не понимает, морщит лоб). Как?.. Как ты говоришь?
Ланцов. Я говорю так: удержали. Кланяйся, Гриша.
Родин. Постой… но ты же…
Ланцов. Вот-вот… я же… а теперь не я же. Влип. И отлипнуть не могу. Сам себя не понимаю. Хочешь верь, не хочешь не верь, один (тихо, горько, радостно). Настроение у меня сейчас невеселое, ребята. У нас с тобой, Николай, есть личные дела… знаешь?
Николай. Знаю.
Родин. Ну вот… что я думал сказать? Личное… А что оно такое это личное? Может быть, тут вот и есть личное? А? Люблю я вас, ребята… цветами жил… а цветы — вон они… живые. Действуйте… Произрастайте… Я вам кланяюсь.
Гудок. Все быстро разбегаются по местам. Николай передает Родину план и уходит.
Родин (один). Вот они, живые цветы.
Картина четвертаяДома у Родиных, как в первой картине первого действия, вечером. Декорация сменилась, а Родин стоит в прежней позе в задумчивости.
Родин. Неужели эти парни на заводе мне ближе родной Алки? Возможно, что и так… они секунды засекают, чтобы зря не гнать электричества, а эта пачку денег принесла… Каких, спрашивается! Вот наказание, не могу забыть! Ушла ведь… сам выгнал… туда ей и дорога… а мысли не проходят. Трудно я живу. Стареть пора, отец… А почему стареть? А как жить?.. Зачем мне надо было Алку выгнать? Вот один подохну здесь среди своих цветов… Беда какая! Дурак. И ни одной хорошей мысли в голове. Все какой-то один бред.
Входят Аллочка и Николай.
Николай (держит Аллочку за кисть руки). Сядь! (Родину.) Молчите. Пусть отдохнет… (Аллочке, резко.) Тебе воды дать?
Та молчит.
Ну, как хочешь.
Аллочка в порыве пытается подняться.
Сиди… (Сильным движением усаживает ее на место.) Надо же дойти до этого… черт знает где нашлась. (Аллочке). Теперь ты понимаешь, кто стоит за тобою? Молчишь… (Резко, властно.) Я тебя на неделю запру, если придется… свяжу. Приди в себя.
Родин (хмуро, глухо). Где ты ее нашел?
Николай. Нашел… Если бы не дорожил ею, так не нашел бы. На таких идиоток «скорой помощи» приходится работать.
Родин (истово). Что ты говоришь…
Николай. То и говорю. Молчите. (Аллочке). Сиди… мы помолчим… Не надо? Хуже? (Вдруг с жаром.) Ну, так я тебя костить буду. Ведь ты со мной стала грызться с той минуты, как я тебе открылся, что хочу организовать свою бригаду… вспомни. Теперь я знаю почему. Ты мне не поверила. Ты и теперь не веришь, будто наши обыкновенные ребята могут делать что-то повыше твоих дешевых интересов. Тем самым, Алка, ты в человека верить перестала! Существует в жизни эта страшная зараза… Шутка сказать, мне не поверить, кто за тебя свою жизнь отдаст! Молчу… (Встал, принес воды.) Пей. Губы трескаются. Не кусай ты их… до крови раскусаешь.
Николай. То и говорю. Молчите. (Аллочке). Сиди… мы помолчим… Не надо? Хуже? (Вдруг с жаром.) Ну, так я тебя костить буду. Ведь ты со мной стала грызться с той минуты, как я тебе открылся, что хочу организовать свою бригаду… вспомни. Теперь я знаю почему. Ты мне не поверила. Ты и теперь не веришь, будто наши обыкновенные ребята могут делать что-то повыше твоих дешевых интересов. Тем самым, Алка, ты в человека верить перестала! Существует в жизни эта страшная зараза… Шутка сказать, мне не поверить, кто за тебя свою жизнь отдаст! Молчу… (Встал, принес воды.) Пей. Губы трескаются. Не кусай ты их… до крови раскусаешь.
Родин. Трудно мы стали жить…
Аллочка (почти с ненавистью). Скрылась твоя Серафима.
Николай. Считайте, что Серафиму отозвал сам господь бог.
Родин. Смешно, конечно…
Николай. Очень сожалею, что я не подсказал ему этого раньше.
Родин (сердится). Легко валить свои проступки на других. Друзья не те, влияние… А сам где был, когда совершались проступки!
Николай. Сам, конечно, это сам. Но давайте прямо говорить по делу. Ясно-понятно, про чьи проступки вы говорите… А я не верю.
Родин. Ты… (Насмешка). Ты у нас Христос.
Аллочка вскакивает. Николай силой удерживает ее.
Аллочка. Пусти. Мне больно.
Николай. Никуда не уйдешь. И пытаться брось.
Аллочка. Меня отсюда выгнали.
Родин. Не надо было таскать ворованные деньги.
Николай. Эти деньги не ее.
Родин. Кто тебе сказал?
Николай. Никто не говорил.
Родин. А я их видел, эти деньги.
Николай. Эти деньги не ее.
Аллочка (прямо смотрит на отца). Твоя Серафима деньги взяла и скрылась.
Родин (с тяжестью). Значит, я один во всем виноват. (Уходит в дом.)
Аллочка (Николаю, недоверчиво, трепетно). Ты откуда узнал, что деньги не мои?
Николай. Просто я знаю, какая у тебя душа.
Аллочка. Не понимаю.
Николай. С тобой не вяжется. Ты человек особенный… дай договорить, объясняться в любви не буду. Ты человек особенный, с резким отношением к жизни. Есть такие среди нашей молодежи. Чуть что не так, обидели вас, видите несправедливость, неправду, вы сейчас же замыкаетесь, мрачнеете…
Аллочка (пристально смотрит ему в лицо). Нет, откуда ты узнал?
Николай. Я же тебе сказал.
Аллочка. Не верю.
Николай (гневно). Вот видишь, как получается. Я в тебя верю… в тебя. А ты не можешь допустить мысли об этом.
Аллочка (до слез). Я же тебе не говорила, что деньги не мои. Ты же мог думать, как отец.
Николай. А мне не надо говорить. Вот если бы Серафима поклялась мне… ей бы не поверил.
Аллочка (положила ему руки на плечи). Какой ты… люблю… (Навзрыд.) Прости, прости.
Входит Родин.
Видеть отца не хочу.
Николай. Не смей отца бранить! Ты еще на свете не жила как следует, а посмотри, чего напутала. А ты подумай, какой путь они прошли. Что мы без них?
Аллочка. Ты мне веришь, а он нет.
Николай (с тем же темпераментом). Сама виновата… жить начала тайком.
Аллочка. Он не меня, он свою Серафиму любил.
Николай (доля юмора). Ну, знаешь… Серафима женщина узывная… в этом смысле. А ты ее не любила?
Аллочка (сквозь слезы, с дрожью, порывисто). Скажи ему, что я ни в чем не виновата… Скажи ему об этом, чтоб он меня не выгонял… это непереносимо, когда тебя кто-то презирает… Нельзя так жить! Одни беленькие, другие черненькие… нельзя так жить.
Родин. А ты и меня послушай. Я не знаю, что там будет после нашей смерти, а покуда мы и беленькие, мы и черненькие. И ты с Николаем не равняйся, хоть у меня за тебя сердце кровью обливается, а он мне человек чужой. Ты не умеешь испытания жизни выносить, а он гляди, какой! Я ведь тоже сомневался… нет, думаю, не настоящее у них, подделка, фальшь! И вот, ошибся. Ошибся, кажется, насчет тебя. И ты дорожи им… Без таких и говорить нечего о красоте жизни.
Николай (с подъемом). Красота, Григорий Григорьевич, — это мы сами. Красота — это ответственность перед самим собой. Красота — это стремиться, творить, искать. Ты пойми, что жизнь без светлого чего-то, без стремлений, без смысла, значения… Такая жизнь ведет к разрыву с самой жизнью. Я люблю тебя. Но и любовь и жизнь надо вечно создавать…
Аллочка. Молчи… Не надо…
Николай. Я люблю тебя.
Аллочка. Молчи.
Николай. Люблю. Люблю…
Занавес
Маленькая студентка
Пьеса в двенадцати сценахДействующие лица
Зина Пращина
Иван Каплин
Вавка Маландина
Женя Салазкин
Лев Порошин
Эдуард Ларисов
Саня
Рузия
Денис
Неизвестная особа
Генриета
Воронько
Укропов
Студентка с косами
Томаз Чебукиани
Парень в свитере
Деловой студент
Студенты, студентки
Сцена первая
В студенческой гостиной Московского университета. Вечером.
Зина (принесла и ставит на стол патефон. Жене, который сидит в кресле). Сидишь…
Женя. И что из этого?
Зина. Четвертый год! А я привыкнуть не могу. Ведь ты сидишь четыре года. Тебя нельзя выдумать, потому что ты ни на кого не похож. Когда я пришла в университет, то первым, кого приметила, был ты. Ты, как сейчас, сидел на третьем этаже физического и с мировым глубокомыслием рассматривал свои черные пальцы.
Женя (с монументальным спокойствием). Точные науки начались с того момента, когда человек посчитал пальцы на своих руках.
Зина. Но это случилось пять тысяч лет тому назад.
Женя. А у бедного человека все те же пять пальцев. Но ты ненаблюдательна, родная. Видишь?
Зина. Вижу.
Женя. А что это?
Зина. Газеты.
Женя. Я перечел всю прессу за неделю. Знаю, чем дышит Даллес, как будут ликвидироваться МТС и еще тысячу вещей.
Зина. Положим, я тоже знаю, чем дышит Даллес[18], а вот от МТС уже отстала. Если бы я могла представить себе, какая на физическом нагрузка, то ни за что не пошла бы на этот страшный факультет. Нет, вру. Пошла бы. Это, конечно, великий факультет. Как ты успеваешь, не могу понять.
Женя. Мой дед был пчеловодом и прожил на пасеке сто восемь лет. В каждую данную минуту он в точности знал, что делается по округе в радиусе ста верст. Для своего времени он был передовым лицом.
Зина. А посему, внук передового деда, помоги мне запустить этот проклятый патефон. У него барахлит пружина.
Женя (лениво, безразлично). А его не надо запускать.
Зина. Статуя, стронься с места, пошевелись, прошу! Пойми, что у меня сегодня день рождения, предвидится огромное веселье.
Женя. Патефон не надо запускать.
Зина. Женя, ты вещаешь? Интересно.
Женя. Самое интересное впереди. На твой день рождения никто не придет.
Зина. Как же никто?.. А ты уже пришел.
Женя. Я? Нет… я вообще. Ты не сердись, что я сообщил тебе неприятную новость, но надо. Я не разделяю мнения, что ты низко поступила с Вавочкой Маландиной, но это тоже вообще. Муть.
Зина. Ах вот что! Вавочка. Но почему же низко?
Женя. Спроси у них. (Потягивается.) И если можешь, представь себе, что я не существую.
Зина. Низко… Что Вавка — никудышная студентка, да, я это сказала. Сие известно всему миру, и первой — Вавке. Но не прийти ко мне на день рождения организованно?! Женя, ты вечно спишь, и тебе приснился дурной сон.
Женя. Жизнь временами бывает хуже самого плохого сна.
Зина. «Жизнь — это праздник, на который мы приглашены». Так говорили древние индусы, с которыми я вполне согласна.
Женя. Прошу тебя, Пращина, не сотрясай моих ушей дежурными восторгами.
Зина. Дежурными?.. Прости. Либо ты меня не знаешь, либо я тебя, потому что думала, что ты умный малый. Нашу жизнь я считаю праздником. И это мною не придумано, а пережито… «Дежурными»… Ты этого не смей. А то я тебя вместе с твоим креслом вышибу отсюда.